— Разумеется, ее сначала изнасиловали, а потом уже проделали все остальное! — протестующе выпалила она. — Надеюсь, что так все и было, инспектор, — произнес он в ответ. — От всей души надеюсь. — Он улыбнулся, но это была скорее не улыбка, а всего лишь механическое движение лицевых мускулов. — Если же ее изнасиловали, предварительно взрезав снизу доверху, то… Господи, помилуй нас, человеков… * * * Каслу пришлось подождать, пока декан освободится. Другой, более молодой и неопытный инспектор на его месте потребовал бы немедленной аудиенции, но Касл не первый год служил в полиции, да и не то у него сейчас было настроение, чтобы чего-то требовать. Сейчас ему больше всего хотелось просто посидеть и поразмышлять. Опустившись в одно из трех кресел напротив секретарши декана, он достал из кармана фотографию своей единственной дочери Джо. К двадцати четырем годам она стала по-настоящему взрослой, превратившись из девушки в красивую женщину, уже давно оставившую позади подростковые капризы и дерзости. Начинающий адвокат, Джо с лихвой оправдывала надежды, которые некогда возлагали на нее родители. Единственное, чего ей не хватало для полного совершенства, — это братьев или сестер. Почему-то сейчас Касл вспомнил день, когда его дочь получала диплом. Все, казалось, было в тот день не так: шел дождь, и по дороге домой сломалась машина. Но ничего страшного тогда не случилось. Зато случилось теперь. Глядя на фотографию дочери, Касл почувствовал, что вот-вот расплачется, словно ребенок, но, к счастью, от грустных мыслей его оторвал голос секретарши декана: — Не желаете ли кофе, инспектор? Из ее уст эта фраза прозвучала как «Вы ведь, надеюсь, не хотите кофе?», и Касл, повинуясь, покачал головой и спрятал фотографию во внутренний карман. Дверь кабинета открылась, и в проеме появилась голова декана. Декан изобразил на лице улыбку, исполненную необычайной любезности, и сказал: — Заходите, заходите, — и, уже закрыв дверь за Каслом, добавил: — Простите, что заставил вас ждать. Помимо хозяина кабинета в комнате оказался еще один мужчина, которого декан представил как казначея Мартина Берри. — Для вас, надеюсь, не является секретом цель моего визита, — начал инспектор. — Да-да, — отозвался декан, — это ужасное происшествие в музее… — У нас уже были представители прессы, — произнес Берри тоном, дававшим понять, что в его жизни полно неприятностей и без этого досадного недоразумения. Казначей был среднего роста, средней упитанности и столь же средней уродливости. Даже казначеем он был средненьким. — И не только у нас, но и в больнице, — добавил он с огорчением в голосе. Касл был не в том настроении, чтобы оценить всю огорчительность этого факта, но на слова казначея откликнулся декан Шлемм: — Надеюсь, вы сумели им объяснить, с подобающей вежливостью разумеется, что мы полностью владеем ситуацией? Берри заверил декана, что все было именно так, и тот переключил свое обаяние на Касла. — Вопреки бытующему в обществе мнению, больница и медицинская школа — это два совершенно самостоятельных учреждения, которые финансируются из разных источников, устроены на разных принципах и ориентируются на различные ценности. Можно было подумать, что он говорит о какой-то недостойной семейной ветви, отделившейся от общего генеалогического древа. — То есть вы хотите сказать, что с больницей у вас не лучшие отношения? Услышав столь прямой и, на взгляд Шлемма, несколько нетактичный вопрос, декан постарался не утратить своей дружелюбной улыбки. — Ну, мы цапаемся иногда, — признался он и, стремясь поскорее перевести разговор в иное русло, продолжил: — Итак, в музее обнаружено какое-то тело. Вы считаете, это подозрительно? Касл не оправдал ожиданий декана и не улыбнулся шутке. Напротив, подчеркнуто строго и официально он известил обоих представителей администрации медицинской школы о том, что произошло сегодня в музее. Серьезный тон инспектора столь сильно подействовал на казначея, что его слегка одутловатое и бледное лицо побледнело еще больше, так что отхлынувшая от лица кровь, казалось, вот-вот унесет с собой все еще остававшиеся признаки жизни Берри. Даже декан, который, как истинный аристократ, не терял самообладания ни при каких обстоятельствах — разве что при виде неприкрытой нищеты или при отсутствии у собеседника хороших манер, — несколько приуныл. — Понятно, — протянул он. — Но господи боже мой! — воскликнул казначей. — Известно хотя бы, кто она такая? И кто это сделал? — Мы предполагаем, это Никола Экснер, студентка второго курса. Вы знаете ее? Инспектор отнюдь не подозревал ученых мужей в личных связях со студентками, он всего лишь надеялся получить от них хоть какую-то информацию, однако оба — и декан, и казначей — принялись столь рьяно и испуганно уверять его в своем полном неведении, что это не укрылось от внимания Касла. Шлемм и Берри вели себя так, будто представитель власти мог счесть их осведомленность подозрительной. — Я думал, вам могло встречаться имя этой девушки, ведь она, насколько я знаю, готовилась к экзамену на приз по анатомии. — У нас более девятисот студентов, инспектор, — немедленно отозвался на это Шлемм. — Так что вы, надеюсь, простите, что я не могу сообщить вам об этой студентке ничего определенного. Касл кивком простил его и продолжил: — Что же касается вопроса о том, кто это сделал, мы пока не пришли к каким-либо определенным выводам. — Я уверен, это кто-то из посторонних, — тут же выразил свое мнение декан, проявив при этом чуть ли не сверхъестественные дедуктивные способности. Казначей поспешил принять эту же точку зрения. — Возможно. — Мнение Касла было не столь категоричным. — Если мы можем как-то помочь вам… — проговорил декан, глядя на Берри и, несомненно, подразумевая под «мы» именно его. — Пока что не сообщайте ничего прессе, всех журналистов отсылайте к нам — мы отведем для них специальное помещение в полицейском участке. Номер телефона, по которому с нами можно будет связаться, вы получите. Не исключено, что придется показать фотографию убитой студентам и сотрудникам больницы. Вот тут нам действительно понадобится ваша помощь. Такая перспектива декана явно не обрадовала, но он промолчал. Казначею тоже не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть. — По всей вероятности, завтра нам придется опросить множество самых разных людей в школе и в больнице. Надеюсь, с этим не возникнет никаких затруднений? Шлемм по-прежнему не был настроен отвечать, в то время как казначей, по-видимому, решил, что молчание начальника обязывает его не просто сотрудничать с полицией, но делать это с энтузиазмом, а потому энергично закивал. После небольшой паузы декан произнес: — Если у вас все, инспектор… И сама фраза, и тонкая улыбка на губах декана, и его вздернутые брови намекали на окончание аудиенции. Поднявшись, Касл извинился за отнятое время, получил заверения в том, что ничего страшного он не совершил, и вышел из кабинета. Вслед за инспектором кабинет декана покинул и казначей, получивший распоряжение оказывать полиции всяческое содействие. После их ухода Шлемм долго сидел в кресле, задумчиво глядя на телефон. Наконец он поднял трубку. — Мисс Ханнер? Соедините меня, пожалуйста, с профессором Гамильтоном-Бейли. * * * Уортон окинула взглядом мастерскую. Это было квадратное помещение с низкими стеллажами вдоль стен, большую часть которого занимал стоявший посредине большой деревянный стол, весь покрытый пятнами и царапинами. Над стеллажами размещались полки с бутылями, ретортами, банками с краской, пестиками и мензурками. Внизу, под стеллажами, хранились бумажные мешки, большие бутыли с жидкостями и несметное количество стеклянных и плексигласовых банок самых разных форм — цилиндрических, кубических, шарообразных и даже двадцатигранных. Свободные же участки стен были сплошь увешаны анатомическими таблицами. Уортон наморщила нос. В комнате стоял какой-то странный запах — не то чтобы неприятный, но и далеко не цветочный аромат. Хозяин мастерской, Гудпастчер, являл собой поистине жалкое зрелище. Лицо его, и в обычное время какое-то помятое и имевшее нездоровый цвет, здесь, в безжизненном свете флюоресцентных ламп, выглядело как лицо покойника, и его кожа после бессонной ночи и всех треволнений окончательно превратилась в высохший пергамент. Глаза Гудпастчера покраснели и ввалились, да и все тело его скукожилось. Куратор трясся, вперив в Уортон затравленный взгляд. Несчастный и испуганный, он появился в музее минут за пятнадцать до того, как в его мастерскую вошла инспектор Уортон. Сначала на куратора музея накинулся Локвуд. Его первым намерением было схватить Гудпастчера за мошонку и зашвырнуть куда подальше, но, установив его личность, Локвуд решил, что ему зачтется, если он препроводит куратора к Джонсону, который в свою очередь передал его на руки Уортон. И вот теперь они сидели на высоких табуретах возле одного из стеллажей. Юбка Уортон туго обтягивала бедра, открывая значительную часть левого из них. Но если она хотела таким образом ввести сидевшее рядом существо, отдаленно напоминавшее мужчину, в искушение, она явно переоценила свои возможности. Гудпастчер был слишком подавлен и измотан, чтобы клевать на такие приманки. — Чем вы занимаетесь в этой комнате? Куратор музея удивленно посмотрел на Беверли Уортон, словно не мог понять, зачем она об этом спрашивает. — Мы делаем здесь муляжи для музея и реставрируем их. — Так это вы изготавливаете все эти фантастические экспонаты! У вас, наверное, необыкновенные способности. Гудпастчер был совершенно обескуражен — может быть, потому, что не привык к похвалам, а может быть, просто не мог взять в толк, чего ради все это говорится. Какое-то время он тупо молчал, затем все-таки произнес: — Доктор Айзенменгер сказал, что в музее покойник. — Да, это так. — А кто это? — Мы полагаем, что это одна из студенток, Никки Экснер. Вы знаете ее? Гудпастчер тут же замотал головой. — Точно нет? Вы ответили, даже не успев подумать. Куратор снова покачал головой: — Я лично не знаком ни с кем из студентов. — Сколько времени вы здесь работаете?