Дела были принадлежностью большого мира. Все эти месяцы я специально старалась не прислушиваться к разговорам моего отца, но в этот раз изменила своему правилу. Он задавал молодым людям разные вопросы. Я пришла в ужас от мысли о том, что он собирается устроить мне свадьбу призраков не с Жэнем, а с кем-то другим. — Будешь ли ты хранить верность и исполнять сыновний долг? — спрашивал он то одного молодого человека, то другого. — Ты будешь убирать наши могилы перед Новым годом и каждый день приносить на алтарь жертвенные дары? И еще мне нужны внуки. Будут ли у тебя дети, чтобы они позаботились о нас после твоей смерти? Услышав эти вопросы, я поняла, что задумал папа. Он решил усыновить одного из этих молодых людей. У отца не было сыновей. Это было огорчительно для любого мужчины, но если речь заходила о почитании предков, это становилось настоящим горем. — Твой отец многое для тебя сделал, — сказала бабушка. — Я видела, как он о тебе заботился — учил читать, писать, думать. Но ты была девочкой, а ему нужен сын. Папа много лет любил меня и заботился обо мне, но теперь я видела, что его чувства были бы сильнее, если бы я была мальчиком. Я заплакала. Бабушка обняла меня. Мне было очень сложно смириться с этим, и я посмотрела вниз на Жэня, надеясь, что его семья предложит мне кашу. Разумеется, они этого не сделали. Жэнь стоял под навесом, укрываясь от ливня, и покрывал киноварным красным лаком ворота родительского дома, знаменуя этим приход Нового года. А в это время в библиотеке моего отца некий молодой человек с маленькими глазами подписывал договор об усыновлении. Отец похлопал его по спине и сказал: — Бао, сынок, мне следовало сделать это много лет назад! ПЕРЕВОРОТ Говорят, что смерть сменяет жизнь, а конец — это начало нового. Очевидно, в моем случае это было совсем не так. Я и оглянуться не успела, как прошло семь лет. Праздники и дни торжеств, в особенности Новый год, были особенно тяжелы для меня. Когда я умерла, я была худой, но без жертвенных даров я с каждым годом становилась все более хрупкой и прозрачной, и наконец от меня остался один бесплотный образ. Единственное платье, что у меня было, поблекло и изорвалось. На меня было жалко смотреть. Я все время проводила у балюстрады, не в силах покинуть Наблюдательную террасу. Девушки, умершие от любви, приходили навещать меня на Новый год. Они понимали, что мне должно быть очень грустно. Мне нравилось проводить с ними время, потому что между нами — в отличие от того времени, когда я жила со своими сестрами в усадьбе семьи Чэнь, — не было зависти и мелочных обид. В один прекрасный день они привели ко мне Сяоцин. У нее был высокий лоб, нарисованные брови, мягкие податливые губы. Ее волосы были украшены заколками. Она была одета в одно из тех платьев, какие носили в старые времена: элегантное, с развевающимися полами и украшенное цветами. А ее ступни были такими крошечными, что когда она грациозно покачивалась, ступая по террасе, то казалась парящей в воздухе. Она была слишком прекрасна для того, чтобы стать чьей-нибудь женой, и теперь я понимала, почему так много мужчин было очаровано ею. — Стихотворения, которые остались после моей смерти, я назвала «Рукописями, спасенными от сожжения», — сказала Сяоцин. Ее голос был таким же мелодичным, как шепот ветра. — И такое происходит очень часто. Мужчины, пишущие о нас, говорят, что мы томились от любви. Они говорят, что представительницы слабого пола часто страдают от потери крови и истощения. Поэтому, заключают они, наши судьбы созвучны нашим сочинениям. Они не понимают, что пожары не всегда происходят случайно. Слишком часто женщины — я говорю и о себе тоже — сомневаются в том, что умеют правильно выбирать слова, и не верят, что у них есть талант, и решают сжечь свои работы. Поэтому так много собраний стихов имеют одни и те же названия. Сяоцин посмотрела на меня в ожидании ответа. Другие девушки, умершие от любви, также обратили свои взгляды ко мне. В их добрых глазах я видела ожидание достойного ответа. — Наши слова не всегда исчезают, словно весенний сон, — заметила я. — Некоторые остаются на земле, и люди плачут, читая их. — И пусть это продолжается десять тысяч лет, — подхватила дочь торговца солью. Сяоцин милостиво оглядела нас. — Десять тысяч лет, — она вздрогнула, и звуки ее голоса заставили задрожать воздух. — Не будьте так в этом уверены. Они уже начинают нас забывать. А когда это случится… — Она поднялась на ноги, и полы ее платья встрепенулись. Сяоцин кивнула каждой из нас и уплыла прочь. Затем пришла моя бабушка. Девушки не стали нам мешать. Но разве она могла меня утешить? — Никакой любви нет, — часто повторяла она, — есть только долг и ответственность. — Ее рассказы о муже были полны сознания долга, но не любви или хотя бы искреннего чувства. Я чувствовала себя покинутой и безутешной. Бабушка продолжала болтать, а я наблюдала за тем, как в доме Жэня идут приготовления к Новому году. Он заплатил все долги своей семьи; его мать подмела и убрала в доме; слуги приготовили особые блюда и сожгли изображение бога Кухни, висевшее над плитой, после чего тот направился на небо, чтобы рассказать о плохих и хороших поступках этой семьи. Обо мне же никто не вспоминал. Я нехотя перевела взгляд на родительский дом. Мой отец вернулся из столицы, чтобы исполнить то, что повелевает родственный долг. Бао, который уже семь лет был моим братом, женился. Как это ни печально, но все три его сына родились мертвыми. Возможно, это было следствием пережитого несчастья или слабости его характера, но большую часть времени Бао проводил у певичек, живущих на берегах Западного озера. Впрочем, моего отца, кажется, это не очень беспокоило. В канун Нового года они с мамой направились на семейное кладбище, чтобы пригласить предков в родной дом. Папа с достоинством носил чиновничьи одежды. Искусно вышитая эмблема на его груди говорила каждому, что он занимает высокий ранг. Теперь он шествовал с куда большим достоинством, чем в то время, когда я жила в усадьбе. Мама же вовсе не казалась такой уверенной в себе. Скорбь прибавила ей возраста. Теперь в ее волосах было много седины, а ее плечи исхудали и поникли. — Твоя мать все время думает о тебе, — сказала бабушка. — В этом году она нарушит традицию. Смелая женщина. Я не могла представить, что мама совершит нечто такое, что противоречит принципу Четырех Добродетелей и Трех Обязательств. — Она осталась бездетной, — продолжала бабушка. — Ее сердце наполняется печалью каждый раз, когда она видит книгу стихов или чувствует запах пионов. Они напоминают ей о тебе, и воспоминания тяжелым грузом ложатся на сердце. Я не хотела этого слышать. Зачем? Но бабушка не стремилась щадить мои чувства. — Если бы ты видела, какой была твоя мать после свадьбы, когда она пришла в нашу семью, — продолжила бабушка. — Ей было всего семнадцать лет. Она была прекрасно образована и безупречно исполняла все, что положено женщине. Долг, обязанность и удовольствие свекрови состоит в том, чтобы жаловаться на свою сноху, но твоя мать не давала мне повода для жалоб. Что ж, я была этому рада. В моем доме было много сыновей. Я была рада, что мы проводим с ней много времени. Вскоре я стала считать ее не снохой, а подругой. Ты представить себе не можешь, куда мы только ни ездили, чем только ни занимались. — Мама никогда не покидала пределы усадьбы, — напомнила я ей. — В прошлом она делала это много раз, — возразила бабушка. — Незадолго до падения династии Мин мы с твоей матерью часто рассуждали о долге женщины. Стоит ли ей совершенствоваться в рукоделии или она может позволить себе предаваться любви к приключениям, потворствовать любопытству и находить пишу для острого ума? Твоя мать, а не отец, первая заинтересовалась произведениями поэтесс. Ты знала об этом? Я покачала головой. — Она полагала, что каждая женщина обязана собирать, редактировать, издавать и размышлять над сочинениями других таких же, — продолжила бабушка. — Мы много путешествовали в поисках новых книг и впечатлений. Мне это показалось невероятным. — И где же вы побывали? Вы что, ходили пешком? — спросила я, надеясь, что она перестанет фантазировать. — Мы учились ходить в наших комнатах и в коридорах усадьбы, — ответила она, улыбаясь при этом воспоминании. — Наши «золотые лилии» затвердели, и мы уже не чувствовали боли. А если и чувствовали, то она заглушалась удовольствием от наших наблюдений и занятий. Мы познакомились с мужчинами, которые гордились своими родственницами и публиковали их сочинения, чтобы все помнили о том, какая благодать снизошла на их семью. Сочинения женщин свидетельствовали об изысканности вкусов, царящих в доме, и потому мужчины с уважением относились к сочинениям своих жен и матерей. Так же как ты, твоя мать хранила в сердце знания, полученные из книг, но она с пренебрежением относилась к собственным сочинениям. Она отказывалась использовать тушь и бумагу, но смешивала пудру с водой и писала на листьях. Она не желала оставлять о себе никаких воспоминаний. На земле наступил Новый год. Родители поставили в зале с поминальными дощечками блюда с мясом, фруктами и овощами, и я видела, как округлилась фигура моей бабушки. После церемонии мама взяла три рисовых шарика, прошла в мою старую комнату и положила их на подоконник. Впервые за семь лет я наелась досыта. Всего три рисовых шарика, но я была полна сил. Бабушка посмотрела на меня и кивнула с понимающим видом. — Я же говорила, что она тебя любит. — Но почему сейчас… Бабушка не обратила внимания на мой вопрос и воодушевленно продолжила рассказ: — Мы с твоей матерью участвовали в собраниях поэтов под полной Луной, мы путешествовали, чтобы увидеть, как цветет жасмин и слива, взбирались в горы и зарисовывали каменные стелы близ буддийских храмов. Мы нанимали прогулочные лодки и катались по Западному озеру и Великому каналу. Мы были знакомы с художницами, которые продавали свои работы и приносили в дом деньги. Мы обедали с женщинами, искусно стрелявшими из лука, и отмечали праздники вместе с другими представительницами благородных семей. Мы играли на музыкальных инструментах, пили вино и писали стихи. Нам с твоей матерью было очень весело. Я недоверчиво покачала головой. Бабушка заметила: — Ты не единственная, кто совершенно не знает истинного характера своей матери. — Кажется, она была довольна, что ей удалось удивить меня, но ее радость быстро улетучилась. — Как многие другие женщины в то время, мы наслаждались тем, что мог предложить нам большой мир, но мы мало о нем знали. Мы совершенствовались в каллиграфии и устраивали вечеринки, смеялись и пели. Мы не подозревали, что с севера к нам подкрадываются маньчжуры. — Но папа и дедушка знали об их приближении, — перебила я. Бабушка сложила руки на груди. — Посмотри на своего отца. Что ты сейчас о нем думаешь? Я задумалась. Мне пришлось признать, что отец не был верен ни императору династии Мин, ни своему собственному единственному ребенку. Мне до сих пор было больно оттого, что он не испытывает глубокой привязанности к чему бы то ни было, но обида не мешала мне наблюдать за ним. Вовсе нет. В этом было что-то странное, но в глубине души я хотела его видеть, хотя это было все равно, что бередить незажившую рану. Я повернулась, чтобы взглянуть на него. За несколько лет я многому научилась и теперь могла видеть не только то, что происходит в Ханчжоу. Как и полагается на Новый год, папа отправился в деревню, чтобы осмотреть свои владения. Когда-то я читала сцену «Быстрые плуги» в «Пионовой беседке» и видела, как ее представляют на сцене в нашем саду. Происходящее напоминало мне о ней. В каждой деревне крестьяне, рыбаки и работники шелкопрядилен приносили отцу блюда, приготовленные лучшими поварами. Акробаты делали сальто. Музыканты играли. Большеногие крестьянские девушки пели и танцевали. Отец похвалил своих рабочих и велел им собрать в будущем году обильный урожай, поймать много рыбы и напрясть больше шелка. Я была разочарована в отце, но все-таки надеялась обнаружить, что ошибалась, и он был добродетельным человеком. В конце концов, я многие годы слушала, как он говорит о наших землях и крестьянах. Но я видела, что они были ужасно бедны. Мужчины были худыми и изможденными от тяжелой работы, а женщины выглядели истощенными, потому что всю жизнь таскали воду, рожали детей, ткали шелк, шили одежду и обувь, готовили еду. Дети для своего возраста казались низкорослыми. Они донашивали одежду своих старших братьев и сестер. Многие из них тяжело работали: мальчики трудились на поле, а девочки голыми пальчиками разворачивали коконы шелкопряда в кипящей воде. Цель их жизни состояла в том, чтобы обеспечивать благополучие моего отца и тех, кто жил в усадьбе семьи Чэнь. Отец остановился в доме старосты деревни Гудан. Фамилия этого человека была Цянь, как и у всех жителей деревни. Его жена была не похожа на других женщин. У нее были перебинтованы ноги, и она вела себя так, словно родилась в благородной семье. В ее словах была видна утонченность, и она не пресмыкалась перед моим отцом. На руках она держала младенца. Отец подергал ребенка за волосики и сказал: — Какой хорошенький младенец! Госпожа Цянь отошла от него подальше. — Малышка И всего лишь девочка. Еще одна бесполезная ветвь в нашей семье, — буркнул ее муж. — У вас четыре дочери, — сочувственно протянул мой отец, — а теперь еще и пятая родилась. Удача от вас отвернулась! Мне было противно, что он так прямо говорит об этом, но чем это было хуже того, что выпало на мою долю? Отец разговаривал со мной с улыбкой на лице, но он тоже считал, что я бесполезная ветвь на семейном дереве. Мне было очень горько. Я взглянула на бабушку. — Нет, — сказала я, — не думаю, что его интересует что-либо, кроме его владений. Она грустно кивнула: — Твой дедушка был таким же. Бабушка навещала меня уже несколько лет, но я избегала задавать ей некоторые вопросы. Частично это объяснялось тем, что я боялась ее непредсказуемых перепадов настроения. Кроме того, мне не хотелось выглядеть непочтительной. И я боялась услышать ее ответы. Но я слишком долго была слепа. Я сделала глубокий вдох и засыпала ее градом вопросов, хотя мне было страшно, что я не смогу выдержать правды. — Почему ты ни разу не привела сюда дедушку, чтобы он повидался со мной? Неужели потому, что я девочка? — спросила я, вспомнив о том, что, когда я была ребенком, он совсем мной не интересовался. — Он находится в одном из кругов ада, — как обычно, резко ответила она. Я решила, что ее слова продиктованы обидой, которую она затаила во время замужества. — А мои дяди? Почему они не приходят? — Они умерли вдали от дома, — сказала она. В этот раз в ее голосе не было резкости, только горе. — Некому убрать на их могилах. Они странствуют по земле в облике голодных духов.