Тунде закрыл глаза. Карина потянулась свободной рукой к кинжалу. Ради мамы. Ради Зирана и мамы. – С тех самых пор, как мы расстались, я молил судьбу, чтобы она дала мне шанс все исправить. Мне было тогда слишком больно, я не мог думать о том, что такого я сделал, чем расстроил тебя, заставил меня оттолкнуть… И вот теперь, когда мы снова вместе… Не знаю, чем заслужил такое счастье, но на сей раз я его не упущу. Я докажу тебе, что достоин доверия, что ты можешь разделить со мной все горести и радости до последней, докажу, даже если на это уйдет весь остаток жизни. И сам приму в тебе все до конца и с радостью. Он прижал ее ладонь к своим губам, и в этом порывистом движении было столько любви, столько искренней преданности, что Карина чуть не разрыдалась. Нож здесь. Вот он, под рукой. Под рукой и последний ингредиент, необходимый для Обряда Воскрешения усопших. Тунде поднял веки: – Что-то не так? Впервые за эту ночь принцесса по-настоящему заглянула в глаза своего мужа. И ее как громом поразила истина, простая и ясная, как первый рассветный луч: она не сможет лишить жизни этого юношу. Да, ей хочется вернуть маму, ее желание очень сильно, она даже не знала раньше, что можно чего-то так отчаянно желать. Но не ценой жизни Тунде. И потом, даже если Обряд пройдет успешно, выйдет, что она, вытащив с того света одного человека, насильно отправила туда до поры другого, только и всего. Смертью нельзя победить смерть. Так было и так будет всегда. Карина задрожала еще сильней, слишком потрясенная своим открытием, не в силах вымолвить ни слова. Тунде обвил руками ее талию и крепко притянул к себе. Теперь их сердца бились совсем рядом. – Все хорошо, – повторял он, прижимаясь лбом ко лбу жены. – Все хорошо. Поцелуй Тунде был таким же… весомым, крепким, как он сам. Прильнув к его теплому торсу, Карина сразу вспомнила то, что в нем привлекало ее раньше, до того, как все пошло наперекосяк. А именно: под маской шутливого позерства – открытость, искренность, заставлявшие ее хотеть стать таким человеком, какого в ней видел он. Тунде ласково уложил принцессу снова на постель, и она представила себе, как влюбляется заново в этого юношу. Ну, может, не через год, может, через пять лет и, может, не так, как (могла бы? или уже смогла?) в Адиля… И все-таки настоящая, неколебимая любовь зиждется на доверии и уважении. Карина воочию видела, как искра такого чувства пробежала между ними, и ей стало так же легко вообразить его себе, как детишек с ее серебристыми волосами и его щербатой улыбкой. А на большее и рассчитывать нельзя. Большего она не заслуживает. Принцесса прижала руку к щеке мужа и притянула его к себе. Их губы снова встретились. – Спасибо, – прошелестела она. И совершенно искренне. Несколько часов спустя, когда уснули даже все ночные твари, Карина тихонько высвободилась из объятий Тунде и накинула на себя самый простой халат. Муж пошевелился, поерзал, но не проснулся, и она на цыпочках выбралась из комнаты в материнский сад. Там, не обращая внимания на ночную прохладу, девушка присела у края фонтана, прямо над Святилищем Цариц. Водя рукой по гладкому мрамору, она вспоминала, как они с Адилем вверх тормашками летели под землю. Карине казалось, она все еще чувствует тепло его объятий после падения в реку, таких похожих на объятия Тунде и все же таких бесконечно… иных. Не в силах больше думать о победителе знака Жизни, Карина устало оглядела сад. Что будет теперь, после ее сознательного отказа от Обряда Воскрешения, она понятия не имела, но, во всяком случае, надо будет найти кого-то, кто станет ухаживать за всеми этими кустами-деревьями-цветами так же заботливо и умело, как покойная хозяйка. В умении Пустельги обращаться с растительным миром всегда было что-то особое, даже сверхъестественное. Глядя на россыпь облетевших лепестков у себя под ногами, принцесса вдруг вспомнила случай, произошедший тут же, в саду. Задолго до того, как трагедия с пожаром и разбитое сердце превратили маму в почти чужого ей, Карине, человека, они как-то вместе, стоя на коленях, копались по локоть в теплом черноземе. Вдруг султанша оторвала от ствола дерева одинокую лозу. – Быть Алахари – значит принадлежать к роду, которому по плечу свергать царей и играть судьбами целых династий. То есть творить почти что чудеса, – говорила мама, а Карина с благоговейным трепетом наблюдала, как на лозе сами собой распускаются цветочные бутоны. – Когда-нибудь их научишься творить и ты. Мать умела одним движением руки повелевать миром. Бабушка Баия придумала и наложила заклятие, способное и тысячу лет спустя защищать целый народ. А она, Карина, еще никаких чудес не творила – ну, таких-то уж точно… Гроза. Одна-единственная случайная гроза в разгар тихого, сухого сезона. Удар одной-единственной молнии в жилые покои дворца. Пламя сразу поглотило их целиком. Вместе с Ханане и Баба… На какое-то мгновение воспоминания той ночи встали перед Кариной так ясно, как будто все случилось вчера, – но их тут же «засосал» в себя жуткий приступ мигрени. Принцесса попыталась было ухватиться за них, остановить, но они уже померкли и спутались в такой замысловатый узел – не распутать. По щеке скатилась слезинка. За ней еще одна. Через минуту ее тело уже сотрясали рыдания. Сейчас она оплакивала не любимую маму и не царицу, а женщину, черты которой были незримо запечатлены в мельчайших приметах этого сада. Обычную женщину, пережившую, подобно многим другим, многие надежды, отчаяние, разочарования, наконец – безутешное горе. Карина оплакивала все общие радости, что могли выпасть на их долю, но не выпали. Оплакивала судьбу многих поколений своих предков, запертых в золотой клетке под названием Зиран. Она плакала и плакала – и уже и не припомнила бы, из-за чего начала. Но к тому времени, как первые лучи окрасили нежным цветом Комету Баии в темных небесах, Карина уже осознала, прочувствовала, что сделала правильный выбор. Мама не вернется. Баба не вернется. Ханане не вернется. Но любовь, чаяния и мечты всех троих навсегда остались в ее сердце. Нет, Карина не бледная тень их, не отражение, не сможет заменить их собою, но она как бы вобрала в себя все, чем они жили, дышали, объединила их собою в некую новую форму жизни. И эта форма превосходила ту, в которую она была облечена раньше, одна, сама по себе. Лучшая память о родных, лучший способ почтить их – это взять с собой в путь и смело отправиться вперед вместе, куда угодно, что бы ни готовил ей этот прекрасный рассвет и другие, которые последуют за ним. И, возможно, обрести на этом пути ответы, лежащие уже по ту сторону боли. Карина встала. Лицо ее согревало солнце, слух услаждали птичьи трели. Она вышла из сада навстречу последнему дню Солнцестоя. 29. Малик Солнцестой пролетел быстро – весь город знал, когда он окончится, и все же последний день застал его врасплох, словно внезапное пробуждение ото сна. Собственно, официальная Церемония Закрытия намечалась на вечер, но все испытания завершились, и над Зираном как бы зависла атмосфера… некоей усталой завершенности. Послевкусия. Самые опытные и легкие на подъем путешественники среди гостей уже, образно говоря, всматривались в горизонт, праздничные декорации и временные сооружения повсюду демонтировались, люди, кто как, начинали приготовления к надвигающемуся сезону дождей. Со своего «обзорного пункта» на крыше Лазурного сада Малик отрешенно наблюдал, как пробуждается Зиран. Со вчерашнего дня все в риаде обходили его стороной, никто не знал, что сказать этому парню, который должен был стать царем и не стал. Жрица Жизни приходила только один раз – сообщить, что суд над его сестрой назначен на завтра. О том, какой ожидается приговор за убийство – вольное или невольное – одного из победителей, и говорить не стоило, они оба это понимали. Только смертная казнь. Лейлу вообще на месте не растерзали только из уважения к родственной связи с Маликом. Над городом поплыл колокольный звон, призывая к прощальной молитве в последнее утро истекающей Эры Солнца. Через несколько минут Малик в общем хоре придворных возблагодарит Гьяту за добрый присмотр над миром в течение последних пятидесяти лет. А завтрашний день начнется уже под знаком Воды. Через минуту ему придется предстать перед Кариной как ни в чем не бывало. Словно это не она разрушила всю его жизнь и похоронила надежды на будущее. Никогда Малик не забудет, как она взглянула на него после итогового испытания – как на пустое место. Боги, он спас этой девице жизнь, и даже не один раз, он потерял и Надю, и Лейлу, а для нее так и остался ничем! И хуже всего то, что винить некого, кроме себя. Предупреждали же его и Лейла, и Тунде, и даже сама Карина: не принимай все эти испытания близко к сердцу, не дай суете Солнцестоя увлечь тебя с головой! А Малик… как ребенок, который, увидев падающую звезду, размечтался, поверил, будто и такому, как он, найдется место на этом вечном празднике жизни, в мире богатства, роскоши и магии. Но мир утроен не так, в нем, если кто родился в низах, наверх не пробьется. Там все и так забито. А платить за неудачные потуги брата придется сестрам. Обычно, когда Малик вот так расстраивался и убивался, внутри него начинала бродить волшебная сила, с которой волей-неволей приходилось считаться. Но сейчас по непонятной причине она затаилась, и это даже настораживало. Словно тетива натянулась до предела, готовая разорваться, так и не выстрелив… Он до боли в костяшках сжал одной рукой перила парапета – старинного, тонкого, ажурного, точно такого же, как тот, под которым насмерть разбился Дрисс, – а другой выхватил Призрачный Клинок и провел пальцем по дьявольски острому лезвию, оставляя на нем узкую алую полоску. Солнцестой еще не окончен. И если даже шанс остаться наедине с Кариной до его завершения не представится, Малик его создаст. Недаром же он, в конце концов, из этих… Улраджи Тель-Ра. Охотиться за Алахари – у него в крови. – Братья и сестры, преклоним главы в знак благоговения перед богами. Тысячи торсов согнулись синхронно, как один, и Малик вместе со всеми. Сегодняшняя утренняя молитва в Храме Солнца с участием всей знати города планировалась как совершенно обычное мероприятие, но силой обстоятельств окрасилась в угрюмые, печальные тона. После сотни лет без перерыва, после триумфов на двух Солнцестоях подряд Солнечная эра наконец завершилась. К тому же смотреть на пустое почетное место, где следовало находиться Дриссу, было совершенно невыносимо. Данный храм строился таким образом, чтобы пропускать внутрь максимум естественного света, и сейчас лучи дневного светила окутывали всех и каждого из присутствующих нежно-золотым сиянием, которое не вязалось с общей торжественностью и мрачностью. По иронии судьбы, сегодняшний день проходил под знаком Жизни, то есть под Маликовым знаком, но здесь, в доме, священном для Дрисса и его товарищей по Сигизии, это едва ли что-то значило. О том, что его магия защитила Лейлу, Малик вовсе не жалел, но искренне молился Великой Матери об упокоении души своего покойного соперника. В чем конкретно ни заключалась его вина перед этим парнем, по крайней мере помянуть его добрым словом он должен. Карина, как всегда, наблюдала за службой из алтарной части храма, стоя рядом со Жрицей Солнца. Она осталась во всем белом, но выглядела со стороны как-то… по-другому, словно наряд стал сидеть на ней лучше, чем накануне. Тунде, согласно обычаю, занял место в ряду с прочими победителями, но глаз не сводил со своей суженой. Впрочем, Тунде хватило порядочности посмотреть Малику в глаза при входе в храм, а вот Карине – нет. Что ж, от этого Жизненный победитель только сильнее ее возненавидел. Нетрудно оказалось объяснить себе именно ненавистью то, что он буквально не мог отвести от нее глаз, напряженно следил за каждым движением. Да, он ненавидел в ней все. Легкость, с какой она рассекала толпу, – конечно, таким, как она, не приходится горбиться, нагибаться, протискиваться… Ее манеру слегка выпячивать полные губы во время речи – словно ей известно нечто, от вас сокрытое… – Солнцестой афешийя! – начала Карина. Голос ее звенел, как серебряный колокольчик. – Сегодня мы собрались здесь, чтобы вознести благодарность Солнцу и проститься с долгой эпохой, прошедшей под его эгидой. Последние пятьдесят лет Гьята, Солнцем Рожденная, озаряла нас своим чудесным ослепительным светом. Пятьдесят лет, в течение коих Зиран… Зиран… – Принцесса вздохнула. – Откровенно говоря, я заранее подготовила для вас речь о несравненной жизнестойкости нашего города и народа. Но прежде чем перейти к этой теме, должна сказать о другом. После паузы длиною в вечность она выпрямилась и высоко подняла голову: – Моя мать, Сарахель Алахари, скончалась. Общий вздох пробежал по храму, а мысли Малика сразу обратились к Идиру. Не замешан ли тут Царь Без Лица? Каким дьявольским созданием надо быть, чтобы хладнокровно спланировать и осуществить убийство собственной прапрапраправнучки? А Малик ему помогает, значит, и он – дьявольское создание? – Она войдет в историю и предания как блестящий стратег, сострадательная и милосердная предводительница народа и яростная поборница справедливости для всех и каждого. Но я… – Карина приложила руку к сердцу. – Для меня она останется матерью, которую я по-настоящему не успела узнать. Теперь уже слишком поздно… Малик припомнил, как гадал в день соревнований по вакаме – какая из Карининых «ипсотасей» все-таки подлинная? Теперь стало ясно: все это были грани характера того человека, который сейчас изливает душу перед толпой. Царицы – по рождению и по сути. – Вместо речи хочу и прошу вас почтить память моей матери минутой молчания. Жизненный победитель хотел поначалу воспользоваться именно этим моментом, чтобы привести свой план в исполнение, но удержался и просто вместе со всеми склонил голову. Однако на то, чтобы добраться до нее, остается один-единственный день – сегодня. И очень скоро судьба опять преподнесла ему идеальный шанс в виде очередного приступа мигрени у принцессы. После утренней молитвы всех собравшихся пригласили переместиться в крытый двор храма для благочестивых размышлений о событиях Солнечной эпохи. В этот момент Малик заметил, как принцесса морщится и трет пальцами виски. К ней сейчас же подлетел Тунде. – Что такое? – В голосе Маликова приятеля звучало столько любви, что хоть ложкой черпай. – Да просто голова болит, – отмахнулась Карина.