– Прошу тебя, Фарид, – взмолилась Карина. Тот поглядел на нее в ответ. Казалось, вся история их знакомства, все совместные воспоминания, все хорошее и плохое – всколыхнулись разом. Наконец он заговорил: – Признаюсь, некоторые сомнения я испытываю. Но как человек, на чьих глазах ее высочество много лет взрослела, считаю: она заслуживает права поддержать древнюю традицию своей семьи и лично обеспечить обновление Солнцестойного цикла. Если бы не полная неуместность такого акта с точки зрения этикета, Карина бросилась бы ему на шею. Ее собственные слова не много весили в этом зале, но Фариду члены Совета доверяли с тех пор, как его назначили скромным помощником управляющего хозяйством. Одно лишь слово его поддержки уже смягчило тревогу во взгляде как минимум нескольких вельмож. – А как же насчет награды? – поинтересовался кто-то из визирей. – Хаисса Сарахель, да упокоит ее Великая Мать, не успела до своей трагической гибели сообщить, что у нее на уме по этой части. – Вообще-то успела, – выпалила Карина. – Со мной она поделилась своим решением. Это была ложь, однако придумать что-нибудь сто́ящее в качестве главной награды Солнцестоя особого труда не составит. Это уже дело техники. Большинство людей удовлетворились бы и камешком из дворцовой кладки. Или пони. – Что ж, в таком случае вопрос закрыт. – Великая визирша бросила взгляд на окно. Утренние колокола уже звонили вовсю. Начинался день, которого Зиран ожидал пятьдесят лет. – Весть о смерти Хаиссы Сарахель не должна покинуть пределы этого зала. На протяжении всего фестиваля ее величество следует величать прежним титулом и оказывать почести, соответственные прежнему статусу. Мвале Фарид, я не сомневаюсь, вы обеспечите ее высочество всем необходимым для исполнения предстоящих обязанностей. – Разумеется, – отозвался Фарид. – Должна заметить, я рада, что дело так обернулось, – заметила, как всегда немного нараспев, Мвани Зохра. – Дрисс так мечтал о победе в Сигизии Солнца, еще с пеленок. Моча крысиная, Карина совсем забыла о победителях. Раз она взяла на себя все обязанности покойной матери – значит, ей и принимать их теперь официально в Ксар-Алахари. Согласно традиции во время Солнцестоя они жили в Лазурном саду – одном из множества риадов[19], принадлежавших ее семье. При мысли о том, что Адетунде и Дрисс поселятся так близко от ее собственных покоев, Карина поморщилась. – Что вы мне можете сообщить о победителях уже сейчас, до Церемонии Открытия? – спросила Карина у собравшихся. – Шесть из них избраны согласно нашему прогнозу, – сообщила Великая визирша и запнулась. На лице ее мелькнула какая-то смущенная ухмылка. – А вот седьмой… Согласно полученным сообщениям, Аданко вроде бы лично явилась в Храм Жизни и выбрала своего победителя. Какого-то паренька из Талафри. – Пфф! Все эти миражи – от чрезмерного религиозного рвения или от пьянства. Ни на грош не верю и не стал бы придавать им значения, – пренебрежительно отмахнулся Мвале Омар. – Однако… Массовая галлюцинация в Храме Жизни – и в ту же ночь убивают султаншу… – пробормотал Фарид, наклонился вперед, и на лице его появилось выражение, прекрасно знакомое Карине. Оно возникало всякий раз, когда он сталкивался с задачей, решить которую пока не мог. – Не нравится мне это. Совсем не нравится. – И мне тоже, но, полагаю, ее величество – то есть, прошу прощения, ее высочество – права. Мы больше выиграем, отпраздновав Солнцестой, чем отложив его, – подытожила Великая визирша. Триумф захлестнул Карину. Она смело выступила против всего Совета и добилась своего. Она обновит Преграду. Она спасет и защитит Зиран подобно своим великим предкам. Конечно, победа омрачалась горечью и ощущением внутренней пустоты. Ведь какой в ней толк, если Пустельга не может ее оценить? «Я все сделаю как надо, мама, – подумала Карина, встала со своего кресла и направилась к выходу: пора было готовиться к Солнцестою. – Обещаю». 9. Малик Гомон исступленной толпы напротив Храма Жизни был настолько оглушителен, что он едва расслышал вопрос жрицы: «Назови свое имя, сын мой». Малик переступил с ноги на ногу. Магический «прилив» окончательно выветрился, на его месте осталось лишь изнеможение – такое сильное, что грозило поглотить все чувства. Имя. Жрице Жизни нужно его имя. – Ма… – начал он и осекся. Отчасти по причине очередной вспышки речной лихорадки, отчасти из-за обострения жестокой вражды между кланами эшранцев нынче в Зиран не допускали и вряд ли стали бы допускать в обозримом будущем. Значит, если его настоящая личность раскроется, все предприятие, вся «охота» закончится, даже не начавшись. И кто тогда спасет Надю? – А… Адиль. – Заикаясь, юноша в последний момент вспомнил имя, указанное в утерянных фальшивых документах. – Адиль Асфур. Жрица просияла и снова обратилась к восторженной публике: – Братья и сестры, возвысьте голоса! Восславим избранного Аданко победителя, Адиля Асфура! Последний рев толпы вышел громче всех предыдущих – казалось, даже статую богини заставил дрогнуть. Не успели стихнуть приветствия, как жрица пригласила подняться на постамент небольшую группу воинов в плащах темно-пурпурного цвета Жизненной Сигизии. Малик инстинктивно отпрянул, но жрица жестом остановила его. – Прошу за ними, славный победитель Адиль. Где же Лейла? Он не может уйти без нее. Парень всмотрелся в людское море, волновавшееся внизу, но обзор ему сразу перекрыли воины, обступившие Малика плотным строем. Затем они так быстро препроводили триумфатора с помоста, что, пытаясь не отставать, он чуть не запутался в собственных израненных долгими странствиями ногах. – Дорогу, дорогу! – зычно выкрикивали воины, однако в такой момент даже извержение вулкана, пожалуй, не могло бы утихомирить собравшихся. Публика, словно обезумев, сносила деревянные перегородки вдоль площади и улиц с такой легкостью, как будто те были сделаны из пергамента. – Солнцестой афешийя, о победитель от Жизни! Афешийя! – Благослови тебя небо, победитель, избранный Самой Аданко! – Победитель Адиль! Адиль! К нам, сюда, к нам! Какая-то женщина попыталась сунуть Малику в руки своего младенца, однако в ответ получила резкий удар тупым концом копья от одного из воинов. Ее тут же поглотил и унес поток людей, хлынувших в освободившийся проем. Все лица озаряло счастье, все взгляды светились благоговейным восхищением, и с каждым изъявлением восторга, с каждым благословением, срывавшимся с губ, яма тупого страха в утробе Малика все углублялась. Ошеломление уже прошло, но все еще приходилось сосредоточивать все внимание на том, чтобы ровно переставлять ноги: шаг-другой, шаг-другой… Руками с обеих сторон он инстинктивно шарил по воздуху в поисках сестер. В общем, Малик готов был расплакаться от радости, когда впереди наконец замаячила цель их небольшого «похода» – серебристо-пурпурный паланкин со спиральными эмблемами Аданко по бокам. Охранники отдали победителю честь и распахнули перед ним дверцу этого транспортного средства. За ней обнаружился «салон», обитый темным эбеновым деревом, и множество весьма манящих – опять-таки пурпурных – подушечек. – Пожалуйте сюда, победитель Адиль. – Но как же моя сестра?! Места в паланкине хватало только на одного. Как же Лейла потом найдет брата, если сейчас его унесут в этой вот штуке? – Будьте любезны, победитель Адиль. Время не ждет. Не обращая внимания на вялые протесты Малика, воины чуть не силой запихнули его внутрь и захлопнули дверцу. Несколько стражников тут же водрузили паланкин на плечи и тронулись в путь – у юноши едва осталось несколько секунд, чтобы сориентироваться на местности. Носильщики двигались с удивительной скоростью – пожалуй, не медленнее, чем песчаные баржи и фургоны, виденные им в Оджубае. Последний раз в таком тесном пространстве Малику приходилось долго находиться, когда они с сестрами пересекали пустыню. И хотя роскошный интерьер паланкина нимало не походил на потрескавшееся нутро той деревянной повозки, юношу охватило то же чувство нарастающей тревоги: стенки словно сдавливали его. Малик притянул колени к груди и зажмурил глаза. «Дышать. Ощущать момент. Твердо стоять на земле, – взмолился он к самому себе. – Дышать. Ощущать момент. Твердо стоять на земле». Но сейчас даже мысленное возвращение к любимому лимонному дереву не принесло облегчения, не могло разрубить тугой узел в груди. Одно утешение – ни призраки, ни иные разновидности темного народца не показывались. Хвала Великой Матери… Малик попробовал выглянуть в единственное окошко закрытого паланкина, но просветы в толстой решетке на нем были такие мелкие, что сквозь них ничего не удавалось разглядеть, кроме размытых цветов каменных стен. Интересно, Хаисса Сарахель и Карина выйдут приветствовать его во дворце? От этой мысли у новоиспеченного победителя мурашки побежали по спине. Может, удастся убить принцессу прямо сейчас, пока спираль этого безумия не унесла его боги знают куда? А что, если стражники несут его и не во дворец вовсе? Что, если Жрица Жизни уже установила: никакой он не Адиль Асфур, и теперь его тащат на казнь за обман ее священной особы? Тогда Надя погибла. Возникшее в памяти испуганное личико сестры придало Малику энергии – он завозился с замком запертой дверцы. Без толку, разумеется. Тогда юноша решил снова прибегнуть к магии. Он попытался сосредоточиться точно так же, как за несколько мгновений до явления Аданко, – целиком, вытолкнув из сознания все лишнее, полностью подавив волнение и рассеянность, к которым был так склонен. Но, увы, мозг работал слишком лихорадочно, не давал добиться нужной концентрации, и волшебный «ресурс» оставался недоступен. Отказывался повиноваться владельцу. Малик сжал зубы и попробовал еще раз. Надо успокоиться, надо овладеть собой… опять осечка. Все, чего бедолага добился к тому времени, когда паланкин остановился, – это струйки пота над бровями, спазмы в желудке – и решительно никакой магии. Тот еще, наверное, был у него вид, когда стражники распахнули дверцу – глаза широко распахнуты, полны ужаса, сам он забился в угол, как загнанный заяц. Однако, если у воинов и возникли сомнения в его пригодности на роль победителя, они оставили их при себе, просто поклонились и пригласили «на выход»: – Прибыли, победитель Адиль. Испуг в ушах воем выл: не двигайся, оставайся на месте! Но Малик заставил себя выпрямиться. От того, что он увидел, выйдя из паланкина, у него перехватило дыхание. Над ним возвышался великолепный, выстроенный на зиранский манер риад в четыре этажа, окрашенный таким причудливым многоцветьем синего, что, казалось, выстроил эти стены сам океан. С западной стороны перед Маликом живописным вихрем красок и лоскутов, словно на тех одеялах, какие Нана когда-то ткала для него и сестер, расстилался весь огромный Зиран. К востоку в лучах уже высоко стоявшего солнца (выходит, он провел в паланкине не менее нескольких часов!) сверкала громада основной части Ксар-Алахари. Здесь, выше уровня полета многих птиц, когда великий город распростерся у его ног, юношу накрыл момент истины. Кем он был еще только сутки назад? Всего лишь одним из многих эшранских беженцев, забытым и заброшенным, без малейшей надежды в сердце. Сейчас – тысячи и тысячи людей приветствуют его как провозвестника новой эры. И где-то здесь, в замысловатых лабиринтах серебра и камня, что окружают Малика, принцесса Карина, сама того не зная, ждет смерти от его руки. И снова голова у победителя сильно закружилась, и снова пришлось сжать руками предплечья, чтобы не упасть. Десятки коленопреклоненных слуг, разодетых в цвета Алахари – серебристый и красный, – встречали его на мощенных плиткой дорожках, ведущих к подковообразной двери Лазурного сада. Там, у колонны, ждал еще один человек – в одежде тех же цветов, но слишком отменного для простого слуги покроя. Завидев Малика со стражниками, он отвесил низкий церемонный поклон. – Солнцестой афешийя. – Мужчина выпрямился, сложив руки на груди в приветственном жесте. – Я Фарид Сибари, управляющий хозяйством Ксар-Алахари и советник ее величества Хаиссы Сарахель. От имени нашей всемилостивейшей царицы, которая, увы, не смогла присутствовать здесь лично, я приветствую вас и приглашаю войти в Лазурный сад. При этих словах все слуги, как по команде, пали ниц, лбами в землю. Малик, хоть ему и кланялись в последний час чаще и ниже, чем в любой другой день его жизни до того, как заварилась вся эта каша, все же был ошеломлен и положительно не знал, как отвечать. Фарид же, очевидно, принял его молчание за знак одобрения, и улыбка его стала шире. – Многие годы мы – я и подчиненный мне штат прислуги – готовили Лазурный сад к вашему пребыванию, победитель Адиль. Прошу вас свободно пользоваться всеми его благами и удобствами, а если вам понадобится что-то, чего мы не предусмотрели, и вообще если что-то вам покажется не так – без колебаний давайте мне знать. Мое искреннее скромное желание заключается в том, чтобы Лазурный сад стал для вас вторым домом. Речи управляющего звучали торжественно, а голос – приветливо, но нельзя было не обратить внимания на мешки у него под глазами и на одежду, сидевшую на нем несколько… небезупречно. Так, словно он накинул ее в последнюю минуту. Что-то подсказывало Малику: как ни тяжело далась минувшая ночь ему самому, Фарид Сибари провел ее еще хуже, и от этой мысли юноша осмелел достаточно, чтобы выдавить из себя хотя бы: – Я польщен вашим гостеприимством. Большое спасибо. – Не стоит, напротив – мне следует вас благодарить. Однако прошу прощения, я утомил вас слишком долгой речью. Уверен, вы желаете скорее пройти в свои покои и… устроиться там. Это почтительное предложение внезапно напомнило Малику, как неуместно выглядит он в своем тряпье посреди пышной роскоши Ксар-Алахари. Он вспыхнул и только кивнул. Фарид сделал знак в сторону группы слуг, распростертых поодаль, и в первой их шеренге проворно вскочил на ноги молодой человек. Подбежав к Малику, он склонился перед ним так низко, что чуть не перекувыркнулся вперед. – Это Хишам, он будет начальником штата ваших личных помощников здесь, в Лазурном саду, – пояснил Фарид. – Солнцестой афешийя, победитель Адиль. Клянусь благодатью Великой Матери и Провидением Аданко посвятить всего себя без остатка службе вам на этой неделе. Благоволите следовать за мной.