В час, когда Дух Сна, Нэпавин, Затворяет все вигвамы, И ничье не слышит ухо, И ничье не видит око, — С ложа встань ты осторожно, Все сними с себя одежды, Обойди свои посевы, Обойди кругом все нивы, Только косами прикрыта, Только тьмой ночной одета. И обильней будет жатва; От следов твоих на ниве Круг останется волшебный, И тогда ни ржа, ни черви, Ни стрекозы, Куо-ни-ши, Ни тарантул, Соббикаши, Ни кузнечик, Па-пок-кина, Ни могучий Вэ-мок-квана, Царь всех гусениц мохнатых, Никогда не переступят Круг священный и волшебный!» Так промолвил Гайавата; А ворон голодных стая, Жадный Кагаги, Царь-Ворон, С шайкой черных мародеров, Отдыхали в ближней роще И смеялись так, что сосны Содрогалися от смеха, От зловещего их смеха Над словами Гайаваты. «Ах, мудрец, ах, заговорщик!» — Говорили птицы громко. Вот простерлась ночь немая Над полями и лесами; Вот и скорбный Вавонэйса В темноте запел тоскливо, Притворил Дух Сна, Нэпавин, Двери каждого вигвама, И во мраке Миннегага Поднялась безмолвно с ложа; Все сняла она одежды И, окутанная тьмою, Без смущенья и без страха Обошла свои посевы; Начертала по равнине Круг волшебный и священный. Только Полночь созерцала Красоту ее во мраке; Только смолкший Вавонэйса Слышал тихое дыханье, Трепет сердца Миннегаги; Плотно мантией священной Ночи мрак ее окутал, Чтоб никто не мог хвастливо Говорить: «Ее я видел!» На заре, лишь день забрезжил, Кагаги, Царь-Ворон, скликал Шайку черных мародеров — Всех дроздов, ворон и соек, Что шумели на деревьях, И бесстрашно устремился На посевы Гайаваты, На зеленую могилу, Где покоился Мондамин.