Поплелась с клюкой, согнувшись, И смеялись все над нею Непристойным, громким смехом. Но Оссэо не смеялся, Овини он не покинул, Нежно взял ее сухую Руку – темную, в морщинах, Как дубовый лист зимою, Называл своею милой, Милым другом, Нинимуша, И пришел с ней к месту пира, Сел за трапезу в вигваме. Тот вигвам в лесу построен В честь святой Звезды Заката, Очарованный мечтами, На пиру сидел Оссэо, Все шутили, веселились, Но печален был Оссэо! Не притронулся он к пище, Не сказал ни с кем ни слова, Не слыхал речей веселых; Лишь смотрел с тоской во взоре То на Овини, то кверху, На сверкающие звезды. И пронесся тихий шепот, Тихий голос, зазвучавший Из воздушного пространства, От далеких звезд небесных. Мелодично, смутно, нежно Говорил он: «О Оссэо! О возлюбленный, о сын мой! Тяготели над тобою Чары злобы, темной силы, Но разрушены, те чары; Встань, приди ко мне, Оссэо! Яств отведай этих дивных, Яств вкуси благословенных, Что стоят перед тобою; В них волшебная есть сила: Их вкусив, ты станешь духом; Все твои котлы и блюда Не простой посудой будут: Серебром котлы заблещут, Блюда – в вампум превратятся. Будут все огнем светиться, Блеском раковин пурпурных. И спадет проклятье с женщин, Иго тягостной работы: В птиц они все превратятся, Засияют звездным светом, Ярким отблеском заката На вечерних нежных тучках». Так сказал небесный голос; Но слова его понятны Были только для Оссэо, Остальным же он казался Грустным пеньем Вавонэйсы, Пеньем птиц во мраке леса, В отдаленных чащах леса. Вдруг жилище задрожало, Зашаталось, задрожало, И почувствовали гости, Что возносятся на воздух!