Вечно кашлял он, как белка. Ах, но сердце у Оссэо Было юным и прекрасным! Он сошел с Звезды Заката, Он был сын Звезды Вечерней, Сын Звезды любви и страсти! И огонь ее, и чары, И краса, и блеск лучистый — Все в груди его таилось, Все в речах его сверкало! Женихи, любовь которых Овини отвергла гордо, — Йенадиззи в ожерельях, В пышных перьях, ярких красках Насмехалися над нею; Но она им так сказала: «Что за дело мне до ваших Ожерелий, красок, перьев И насмешек непристойных! Я счастлива за Оссэо!» Раз в ненастный, темный вечер Шли веселою толпою На веселый праздник сестры, — Шли на званый пир с мужьями; Тихо следовал за ними С молодой женой Оссэо. Все шутили и смеялись — Эти двое шли в молчанье. На закат смотрел Оссэо, Взор подняв как бы с мольбою; Отставал, смотрел с мольбою На Звезду любви и страсти, На трепещущий и нежный Огонек Звезды Вечерней; И расслышали все сестры, Как шептал Оссэо тихо: «Ах, шовэн нэмэшин, Ноза — Сжалься, сжалься, о отец мой!» «Слышишь? – старшая сказала.— Он отца о чем-то просит! Право, жаль, что старикашка Не споткнется на дороге, Головы себе не сломит!» И смеялись сестры злобно Непристойным, громким смехом. На пути их, в дебрях леса, Дуб лежал, погибший в бурю, Дуб-гигант, покрытый мохом, Полусгнивший под листвою, Почерневший и дуплистый. Увидав его, Оссэо Испустил вдруг крик тоскливый И в дупло, как в яму, прыгнул. Старым, дряхлым, безобразным Он упал в него, а вышел — Сильным, стройным и высоким, Статным юношей, красавцем! Так вернулася к Оссэо Красота его и юность; Но – увы! – за ним мгновенно Овини преобразилась! Стала древнею старухой, Дряхлой, жалкою старухой,