«Гитчи Манито! – вскричал он, Полный скорби безнадежной. — Неужели наше счастье, Наша жизнь от них зависит?» На четвертый день до ночи Он лежал в изнеможенье На листве в своем вигваме. В полусне над ним роились Грезы, смутные виденья; Вдалеке вода сверкала Зыбким золотом, и плавно Все кружилось и горело В пышном зареве заката. И увидел он: подходит В полусумраке пурпурном, В пышном зареве заката, Стройный юноша к вигваму. Голова его – в блестящих, Развевающихся перьях, Кудри – мягки, золотисты, А наряд – зелено-желтый. У дверей остановившись, Долго с жалостью, с участьем Он смотрел на Гайавату, На лицо его худое, И, как вздохи Шавондази В чаще леса, прозвучала Речь его: «О Гайавата! Голос твой услышан в небе, Потому что ты молился Не о ловкости в охоте, Не о славе и победах, Но о счастии, о благе Всех племен и всех народов. Для тебя Владыкой Жизни Послан друг людей – Мондамин; Послан он тебе поведать, Что в борьбе, в труде, в терпенье Ты получишь все, что просишь. Встань с ветвей, с зеленых листьев, Встань с Мондамином бороться!» Изнурен был Гайавата, Слаб от голода, но быстро Встал с ветвей, с зеленых листьев. Из стемневшего вигвама Вышел он на свет заката, Вышел с юношей бороться — И едва его коснулся, Вновь почувствовал отвагу, Ощутил в груди усталой Бодрость, силу и надежду. На лугу они кружились В пышном зареве заката, И все крепче, все сильнее Гайавата становился. Но спустились тени ночи, И Шух-шух-га на болоте Издала свой крик тоскливый, Вопль и голода и скорби. «Кончим! – вымолвил Мондамин, Улыбаясь Гайавате. — Завтра снова приготовься На закате к испытанью».