– А чего тут столько войска? – спросил Кирюхин. – Случилось что-нибудь? – Как не случиться, – ответил Шестак. – Здесь всё время что-нибудь случается. Но об этом после. И он обернулся к юзбаши и закричал ему что-то. Юзбаши закивал головой, крикнул своим стрельцам, правильней – тюфенгчам, и те погасили фитили, вытащили сошки, убрали пищали. – Это не на вас они пришли, – сказал Шестак вполголоса. – Забунтовали гилянские люди, вот его шахское величество и осерчал. И нарубил голов ого как! И ещё будет рубить. А вы, я чую, опять за слоном? Кирюхин, ничего не говоря, развёл руками. Шестак посмотрел на Маркела. Маркел ничего не ответил. Тогда Шестак спросил: – Маркел Петрович? От князя Семёна? Маркел кивнул, что от него. – Это дело не беда, – сказал Шестак, опять оскалившись. – Слона тебе уже нашли и приготовили. Даже три слона, на выбор. Приходи и забирай. – А приходить куда? – спросил Маркел. – Это здесь недалеко, – сказал Шестак. – Это вон за той горой. – И он указал себе за спину. – Там их главный город Казвин, и это семь ночей пути, потому что ночью ехать не так жарко, а днём ездить – это легче помереть. Ну да хватит языки чесать, а то Музафар уже сердится. Айда к нему! И Шестак, развернувшись, пошёл по причалу обратно, к тюфенгчам. Маркел и Кирюхин пошли за ним следом. И Музафар, тот самый юзбаши, тоже пошёл им навстречу, а за ним шли два тюфенгча. Так они, те и другие, прошли ещё навстречу и остановились. А дальше было так: Музафар приложил руку к сердцу, поклонился и что-то сказал, обращаясь к Маркелу. Шестак перевёл: – Он говорит, что он, верный слуга шахский, Музафар Дарьюш-ага, рад тебя видеть, о посол великого и могучего государя царя и великого князя Феодора Ивановича. – Скажи ему: я не посол, – сказал Маркел. – Скажу обязательно, – пообещал Шестак, повернулся к Кирюхину и что-то спросил у него. Кирюхин что-то ответил. Кирюхину легко, с досадой подумал Маркел, Кирюхин по-персидски знает… Но тут Музафар опять повернулся к Маркелу и что-то кратко сказал, а Шестак перевёл это вот как: – Он говорит, что он простой аскер и поэтому он может только сражаться во славу своего непобедимого и бесподобного государя, а для того, чтобы решать великие дела, у его повелителя имеются другие, более важные слуги, поэтому, он говорит, он может только оберегать тебя, а для всего остального он сегодня же пошлёт в ближайший город гонца, и тогда все твои дела будут решены одним быстрым словом. Так он сказал! И Шестак поклонился. За ним сразу поклонился Музафар. Маркел посмотрел на Кирюхина. Кирюхин утвердительно кивнул. – Пусть будет так, – сказал Маркел. Шестак быстро это перевёл. Музафар заулыбался и сказал, а Шестак перевёл это вот как: – Сейчас он пошлёт одного человека в город, а там, в городе, есть князь, которому шах доверяет, и этот князь завтра утром приедет сюда, и ты будешь с ним говорить по поводу вашего общего дела. – Но я не могу так долго ждать, – сказал Маркел. – Меня послал мой царь к вашему царю! Разве мы может делать так, чтобы цари нас ждали? Сказав это, Маркел замолчал и посмотрел на Шестака. Но и Шестак тоже молчал. – Чего ты ничего не говоришь? – спросил Маркел. – А чего мне это говорить? – сказал Шестак. – Его это не проймёт. – А ты пройми! – сказал Маркел. Шестак подумал, почесал затылок и сказал: – Ну ладно. И, повернувшись к Музафару, начал говорить. Он говорил долго и громко. При этом он то и дело размахивал руками, показывал в разные стороны, а иногда даже указывал на небо. Музафар слушал его очень внимательно. А когда Шестак наконец замолчал, Музафар ответил ему ровным и негромким голосом, и при этом не очень пространно, если даже не сказать, что коротко. Шестак на эти его речи улыбнулся и сказал: – Он говорит, что князь прибудет к нам сегодня же. И большего я из него не вытряхну. Или ты ещё чего-то хочешь? На что Маркел сказал, что больше ничего, повернулся к Музафару и кивнул ему. И Музафар кивнул ему в ответ, после чего развернулся и пошёл к своим аскерам, правильней – к тюфенгчам. Маркел, Кирюхин и Шестак молчали. Потом Кирюхин усмехнулся и сказал: – И слава Богу! Будем пока учреждаться, а там видно будет. И обернулся к бусе, и махнул рукой. Стрельцы стали сходить на берег, и Кирюхин повелел им ставить табор. А тюфенгчей, видно, уже не было. Они как ушли за кусты, так и пропали там. И Музафара тоже видно не было. – Недобрые у них дела, – сказал Шестак, осматриваясь по сторонам. – Шах со здешним ханом раздружился, пришёл и его город разорил, людей поубивал без счёта, и хан к Великому Турке сбежал. Теперь ханские люди только того и ждут, когда хан от Турки воротится с войском. А тут ещё и вы приехали! Но, – тут же продолжил Шестак, – это не наше дело, наше дело – слон. А чтобы нам дали слона, мы должны будем явить им наши грамоты. – И повернувшись к Маркелу, прибавил: – А то, может, ты никакой не гонец, а тебя гилянцы подослали! И он засмеялся. Маркела взяла злость, и он в сердцах спросил: – А сам ты кто такой?! Откуда ты вдруг выскочил?! – Кто я такой? – переспросил Шестак, усмехнулся, полез за пазуху… И вытащил оттуда ключ. Маркел аж вздрогнул. Ну ещё бы! Ведь это же был ключ от клюевского сундука с подарками! Или очень на него похожий! Маркел полез в пояс, нащупал там свой ключ, достал его и посмотрел на Шестака. Шестак подал ему свой ключ. Маркел сложил оба ключа бородками. На Маркеловом ключе одной бородкой было меньше. Маркел спросил: – Зачем это? Шестак только усмехнулся. Маркела взяла злость, и он сказал: – Айда проверим! Шестак повернулся и сказал Кирюхину: – Смотри, Пётр, в оба. А мы тут пока посидим в холодке, побеседуем. И первым пошёл обратно к бусе. Маркел пошёл за ним. На душе было очень противно, но он молчал. Так он молчал, пока они шли по причалу, и так, когда взошли на бусу и когда подошли к чердаку. Там возле двери стояли двое караульных. Шестак велел им погулять. Караульные зашли за мачту. Шестак осмотрелся. Маркел указал, куда лезть. Шестак залез первым, сразу увидел сундук, сел к нему и ощупал замок, а после вытащил сундук из угла, повернул замком к свету, осторожно тронул верхнюю печать, задумался. Потом велел закрыть глаза, Маркел закрыл. Что-то чуть слышно ширкнуло. Шестак сказал, что можно открывать, Маркел сразу открыл глаза, глянул… И увидел, что печать снята! Шестак довольно усмехнулся, велел держать печать, а сам взял Маркелов ключ (а он был на красном шёлковом шнурке), вставил в замочную скважину и провернул раз и ещё раз, замок тихо пискнул, открылся, Шестак откинул крышку сундука… И стало видно, что сундук внутри обит золочёной парчой и разделён надвое. Первое отделение, большее, было закрыто ещё на один замок, а во втором, меньшем, открытом отделении, лежали три свёрнутые в рульку грамоты с печатями. Но Шестак на них даже смотреть не стал, а, опять Маркеловым ключом, попробовал открыть первое, большее отделение, но ключ не подходил к замку. Тогда Шестак взял свой ключ, без шнурка, вставил его, провернул – замок, опять с писком, открылся… Но поднять вторую крышку Шестак не успел – Маркел придержал её рукой, сказал, что этого пока не надо. Шестак пожал плечами и закрыл замок, убрал ключ и полез во второе отделение, открытое, взял одну из грамот, поддел ногтем печать, потянул нитку, посмотрел, что внутри, затянул нитку обратно, сжал печать и с досадой сказал, что это не Маркелова печать. Также и вторая грамота оказалась не Маркелова. Только третья оказалась той, которую они искали, и Шестак отдал её Маркелу. Маркел заглянул ей внутрь. Там было персиянское письмо, всё в завитушках. Маркел спросил, что это. – Это твоя опасная грамота, так она называется, – сказал Шестак. – Тут сказано, кто ты такой, кто тебя послал и зачем, и что ты ничего худого не затеивал, и чтобы так же и к тебе никто здесь никаких злых затей не чинил и при себе бы не удерживал, а буде надо, пускал бы обратно. И эту грамоту мы убирать уже не будем, а ты её, может, уже сегодня же ему покажешь. Маркел спросил, кому это ему. – Это приедет Амиркуня-князь, я думаю, – сказал Шестак. – Это шахов верный есаул придворный. Его лучше не гневить, но и не кланяйся ему, конечно. Потому что он кто? Есаул! А ты царёв пристав! – продолжал он, закрывая сундук. – Тебя царь за своим добром послал, и добро не простое, а буйное, за это нам должны давать двойной прокорм, а они никакого не дали! Разве так можно? Когда мы в прошлый раз сюда с посольством приходили, Амиркуня ужом вился! А теперь посмотрим. Но, – тут же прибавил Шестак, – дело уже давно за полдень, а мы что, так и сиди голодными? И тут же, будто он за углом стоял, пришёл Гришка и сказал, что всё готово. Шестак велел нести. Принесли немного каши и запить немного. – Это не беда, – сказал Шестак. – Завтра уже будем персиянское хлебать. А корм у них славный, дешёвый, так что не изголодаемся. – А кормят чем? – спросил Маркел. – Сорочинской кашей с мясом, – ответил Шестак. – И с подливой, конечно. Эта каша каждый день. Мясо можно курье, можно баранье, как скажешь. Называется пилау. Ну и сладостей всяких, каких пожелаешь. И всё это руками есть! – И кашу? Шестак утвердительно кивнул. Маркел задумался, потом махнул рукой, сказал: – Была бы каша! – Вот это верно! – подхватил Шестак и засмеялся. Они доели, вылезли из чердака и сошли с бусы на берег. Стрельцы уже тоже доедали. Кирюхин был с ними. Шестак зашёл в круг и сказал, что дело их делается быстро, никогда ещё такого не было, чтобы уже в первый день по их велению отправляли гонцов в город, а тут вдруг отправили. Потом Шестак ещё сказал, что дела у здешнего царя, шаха по-здешнему, не очень хороши. Великий Турка опять собирается на него выступить! А бухарский царь уже выступил, и индейский царь, говорят, собирается, так что персиянскому царю без нашего царя никак не обойтись, поэтому они сейчас будут нас задабривать, то есть кормить в три горла, поить до упаду, веселить чем только у них найдётся, и даже поить, хоть это у них законом запрещается, но мы же не их земли люди, и нам, значит, можно. Ну, и так далее. И много ещё чего Шестак тогда наговорил, солнце начало садиться, пришёл Музафар и спрашивал, всё ли у них в порядке, Шестак ответил, что почти, Музафар заулыбался и ушёл. Солнце стало садиться всё ниже, и сразу стало легче дышать, а то жара до этого стояла просто несносная. Шестак начал рассказывать, какое здесь, у персиян, вино, какие бабы и какой табак, какой товар дёшев, какой дорог. Маркел слушал, а уши не слушали, уши так и ждали, вдруг раздастся топот, а за кустами что-нибудь мелькнёт, кони заржут… Ну и так далее. Но ничего пока что слышно не было, кроме Шестаковой трескотни. Маркел сидел, помалкивал и с очень большой досадой думал, что не глянулся ему этот Шестак, ох как не глянулся! Торопливый, наглый как блоха! А какой от блохи толк? Только весь расчешешься, а дело как стояло на месте, так и будет стоять дальше! Поэтому даже никак нельзя понять, чем этот трескун людей берёт, за что его персияне чествуют, почему его обратно к нам не гонят, а наши почему так к нему и лезут как мухи?! И вдруг… Глава 17 Раздался очень громкий рёв! Маркел не удержался и вскочил. Ну ещё бы! Ведь точно так ревел слон, когда он ему снился! А теперь ревело наяву и не так уже и далеко – на другой стороне поля, за кустами. И там ещё что-то посверкивало за листвой, слышался топот, лязгало железо. Маркел повернулся и спросил, что это значит. Шестак сказал, что это Амиркуня-князь приехал. И почти сразу так оно и оказалось – из-за кустов выехал богатый персиянин на белом коне. Конь под персиянином был как огонь, что говорится, так и гарцевал, подскакивал. Коня вёл под уздцы оруженосец (курчий), а за конём (и персиянином) ехали ещё с полсотни конных персиян, так называемых гулямов, все они были в кольчугах, с копьями, а один из них громко дудел в трубу. Труба была длиннющая, толстенная и ревела очень громко. А после она перестала реветь, и все гулямы остановились, а дальше поехал только один князь. Он был одет очень богато: на нём был малиновый бархатный плащ, чалма была из тончайшего ослепительно-белого муслина, а сапоги парчовые, стремена золочёные…