В глубине парка, слева от Наоки, высилось пятиэтажное здание, напоминающее советский санаторий. Тейн повернул туда. — Утопия считается безопасным срезом, — пояснил ведун, остановившись у стенда со схемой «санатория». Надпись вверху сообщала, что путники находятся в зоне клинического центра имени Довженко. Девушка насчитала пять корпусов. Два санаторных, один исследовательский и один административный. А еще на территории обнаружились спортплощадки, кухня, складские помещения и летний амфитеатр. — Профсоюз обладает здесь значительным влиянием, хотя об этом знают не все наши сотрудники. — Клиника, — задумчиво произнесла Наоки. — Какого профиля? — Идем, — поторопил Тейн. — У нас встреча. Они двинулись к административному корпусу. — Широкого, — бросил через плечо Тейн. Девушка вновь отставала. — Редкие заболевания, не поддающиеся традиционному лечению. * * * Мальчик ей понравился. Наоки задумчиво рассматривала лицо племянника, уснувшего на три года. Глеб вырос, но незначительно. Казалось, ему было пять или шесть, но уж точно не семь с половиной. Врач объяснил, что взросление пациента в коматозном состоянии продолжается, но все процессы замедлены. Случай действительно был сложным. Обычная кома продолжается максимум четыре недели. Потом человек либо превращается в овощ с открытыми глазами, либо впадает в сопор — состояние непрерывного глубокого сна. Местные профессора не понимали, что происходит. Аппаратура фиксировала мозговую активность. Жизнедеятельность протекала в пределах нормы. При этом мышцы Глеба атрофировались в меньшей степени, чем у других пациентов со схожим диагнозом. Три года. Шансы выкарабкаться — нулевые. И всё же Мичи верил в своего сына. Верил настолько, что создал специальный фонд, средства из которого тратились исключительно на поддержание жизни Глеба. Сумасшедшие деньги — по любым меркам. Что-то в районе пятнадцати миллионов иен. Это в пересчете с местных рублей. Всё оформлено таким образом, чтобы Глеб существовал автономно на протяжении десятилетий — без вмешательства отца. Невзирая на волю родственников всех линий. У Наоки не спрашивали, будет она отключать Глеба от аппаратуры или нет. Ее мнение вообще никого не интересовало. Зато, по словам Тейна, сохранилось завещание, согласно которому, если Мичи умирает, а его сын приходит в сознание, Наоки получает право на опеку. Этих ребят из клиники не смущает, что Наоки из другого мира? С точки зрения местных законов, ее вообще не существует. Нет, ответил Тейн. Не смущает. Оказывается, законодательство Федеративных Территорий предусматривает подобные случаи. Главное тут — доказать властям, что Мичи умер. Пусть и в другой реальности. Тейн остался по ту сторону двери. Наоки провели в больничную палату и оставили наедине с ребенком. Впрочем, ее брат предусмотрел любые неожиданности — помещение было нашпиговано камерами наблюдения. Глеб напоминал Мичи со старых детских фотографий. Тех, что Наоки оцифровала и бережно хранила на трех накопителях. С единственным отличием — в ребенке явственно прослеживались славянские черты. Волосы светлее, чем у Наоки. Ближе к каштановому или даже медному оттенку. Разрез глаз не такой узкий. Кожа бледная, но это может быть следствием пребывания в коме. Тельце маленькое и худенькое. Мальчик лежал в больничной пижаме, а под мышкой у него пристроился плюшевый медведь в синей футболке с надписью: «Я люблю папу». Вместо второго слова красовалось сердечко. При виде этой картины Наоки почувствовала, как к глазам подступают слезы. Перед ней — уменьшенная версия брата. Слегка модифицированная. К носу Глеба тянулись две прозрачные трубки, руки и ноги были охвачены разноцветными повязками, по больничной койке извивались провода. Наоки стояла у изножья и хорошо видела стойку с оборудованием в правом углу палаты. Аппарат искусственного дыхания, какой-то белый контейнер, похожий на копировальную машину, большой монитор с двумя медленно ползущими кривыми — всё, как в дешевых корейских дорамах, где главный герой, пролежав в отключке несколько месяцев, внезапно приходит в себя, но ничего не помнит. Только Глеб не приходит в себя три года. В успешный исход не верит даже лечащий врач. За широким окном высились сосны. Прочные стволы, вечнозеленые кроны. Солнце расчерчивало комнату и лицо ребенка причудливыми тенями. Наоки обошла койку слева. Робко коснулась ладони Глеба. Теплая. — Он симпатичный, — раздался над самым ухом голос Тейна. — Тебя никто не звал. Момент был испорчен. И Наоки рассердилась на ведуна. Впрочем, она рассердилась на вселенную. На всю эту дурацкую Многослойность, по очереди отнявшую у девушки тех, кого она любила или могла полюбить. — Знаю, — согласился Тейн. — Но времени становится всё меньше. Я хочу обсудить кое-что. — Слушаю. Ей показалось, что пальцы Глеба шевельнулись. — Мы взяли этот центр под защиту. Здесь круглосуточно дежурят боевые маги и охотники, всюду — охранные заклинания. Ты их не видишь, но они есть. — Кому нужен больной ребенок? — удивилась Наоки. — Тому, кто ищет науз. И захочет повлиять на твои решения, взяв Глеба в заложники. — Что мешало профсоюзу это сделать? Пока Мичи был жив? — Ничего, — Тейн шагнул к окну и посмотрел вниз. Туда, где прогуливались выздоравливающие пациенты клиники. — Мы бы так и сделали, не сомневайся. Но твой брат поступил грамотно, и обнаружить эту клинику мы сразу не смогли. А теперь поздно. Наоки кивнула. — Нам придется действовать на опережение, — продолжил Тейн. — Иначе сюда придут. Кто придет — я не знаю. Справится ли охрана — без понятия. — Что я могу сделать для него? — Наоки неотрывно смотрела на мальчика. — Ты можешь добыть перо Феникса. Всё еще можешь. — Если оно в тайнике. А если нет? Ведун пожал плечами. — Я не страховой агент, Наоки. Никаких гарантий не даю, будущее не предвижу. Видишь ли, я не имею ни малейшего представления, куда нас приведет эта кроличья нора. И увидим ли мы свет в конце тоннеля. — Пока там один мрак, — вырвалось у девушки. Она вспомнила все эти истории о видениях людей, впавших в кому. Одни видят темный коридор, другие — своих родственников или друзей. А третьи наблюдают за титаническими битвами неведомых чудовищ. Даже представлять не хочется, куда попадает разум уснувших в Армагеддоне. Тейн молча смотрел в окно. И Наоки вдруг поняла одну вещь. Месть — это не всё. Она хочет помочь этому ребенку. Вытащить его из тьмы. Завершить то, что начал Мичи. — Пойдем, — сказала Наоки. Ведун повернулся к ней. Смерил изучающим взглядом. Кивнул и двинулся к выходу. Наоки склонилась над ухом Глеба и тихо произнесла: — Я вернусь за тобой, малыш. Вещи они оставили в вестибюле первого этажа — там были установлены камеры хранения для посетителей. Двери блокировались отпечатками пальцев. Одноразовое использование. Спускались на лифте. Глеб лежал на девятом этаже исследовательского центра в постоянной подключке. У клиники была собственная служба охраны, посторонних в здание не пропускали. У входа обнаружился портал металлодетектора, но были у персонала и сканирующие устройства, неизвестные Наоки. Уровень организации солидный, но вряд ли эти парни сталкивались с перевертами. Забрав вещи, они вышли на улицу. — Так и будем таскаться с рюкзаками? Ведун надел бейсболку, поправил козырек. — Нет. Они двинулись в сторону ворот, обогнув волейбольную площадку и тренажеры под пластиковым навесом. Ага, злорадно подумала Наоки, от пластика вы еще не отказались. — Ты должна освоить технику открытия тайников, — неспешно заговорил Тейн. Девушка вновь отставала от спутника на пару шагов. — Я не силен в этом вопросе. Поэтому профсоюз выделил мастера, который займется твоим обучением. — Как долго? — У нас есть сутки. Потом мы отправимся в Столп и вплотную займемся мудаками, убившими Мичи. Ворота приближались. — Сутки? — переспросила Наоки. — Чему можно научиться за двадцать четыре часа? — У нас есть магия, — напомнил Тейн. — Доверься профсоюзу, детка.