Получив в свое распоряжение радиофицированные транспорты, новые начальники эшелонов, совершенно не имевшие опыта боевого планирования, уже не особо задумывались о прочих возможных способах организации дальней дозорной службы, ведь самое простое, хоть и недостаточно эффективное решение лежало на поверхности. Так что потом они сосредоточились исключительно на проработке деталей предстоящей проводки, в то время как болтавшийся в это время в океане капитан первого ранга Лозинский, озабоченный большой заметностью разраставшегося и густо дымившего соединения, искал способы его сокрытия от посторонних глаз, не имея под рукой столь передовых технических решений. Буквально случайно угадав технологию парного дозора при организации разведки островов Бородино, он именно на этом все и построил. В результате такие дозоры на всех направлениях обеспечивали максимальную скрытность, не выдавая себя в эфире, который наверняка слушали не только мы, но и японцы. Благодаря им всю эту армаду до сих пор никто не видел. От любого дымка или паруса на горизонте, не несшего условного вымпела на шаре или змее над мачтами, успевали уклониться, выставляя напоказ всего один пароход из всех. Второй участник дозора, всегда находившийся на отшибе, в поле зрения не попадал и использовался как посыльный. Вчера подошел и эшелон, возглавляемый капитаном второго ранга Евницким. Он привел с Балтики закупленные Морведом еще зимой «Нарву», «Ангару», «Борго», «Гапсаль», «Кронштадт», «Лахту», «Николаев», «Ораниенбаум», «Ревель», «Ригу» и «Сестрорецк». Предполагалось использовать их для организации перегона латиноамериканских крейсеров, но там так и не смогли договориться. С тех пор они и тихо отстаивались в Либаве под доброфлотовским флагом. А вот сейчас пригодились. Большая часть этих судов приняла грузы в немецких портах, прочие – в Дании, Либаве и Кронштадте. На них доставили уже давно ставшие дефицитом во Владивостоке судоремонтные и машинные материалы, а также электротехнические изделия, телеграфное оборудование и снаряды, изготовленные на немецких предприятиях, патроны винтовочного калибра бельгийского и датского производства, пушки и мины заграждения, снова изъятые из арсеналов, с кораблей или с береговых батарей Балтийского флота. Почти одновременно с караваном балтийцев прибыли и эсминцы из Циндао с последними инструкциями. Немцы успели подлатать на них котлы и заменить изношенную паровую арматуру, и к последнему рывку конвой оказался вполне готов, так что тянуть с этим не стали, сразу начав формирование походных колонн. Эсминцы погасили свои топки, подав якорные цепи для буксировки на «Ригу» и «Одессу», явно выделявшиеся на общем фоне своими габаритами. Довески в четыреста с небольшим тонн их вряд ли затруднят на переходе. Курс проложили, обходя Окинаву по широкой дуге с запада, не доходя до Миякодзимы. Пока развернули и двинули в нужном направлении свою армаду, далеко раскинувшуюся во все стороны, прошло немало времени, и наступило 11 октября. В этот день в назначенной точке встретились с «Фюрстом Бисмарком». Огромный высокобортный двухтрубный крейсер, окрашенный в белый и желтый цвета, был сопоставим по габаритам с нашими «Пересветами». Три ряда иллюминаторов в бортах, мощные гусиные шеи шлюпочных кранов и массивные двухорудийные башни в носу и корме подчеркивали его суровую стать. Несмотря на кажущуюся тяжесть, он легко держался на крупной зыби, шедшей с запада и изрядно донимавшей миноносников. С него передали поздравления с победой в Маньчжурии от контр-адмирала Мольтке, а также сообщили, что англичане, как и предполагалось, караулят только маршруты, идущие от Формозы вдоль берега, и далее условной линии между Цзылуном и Квельпартом не ходят, а японцев вообще в море не видели. Только одиночные пароходы, путешествующие на свой страх и риск. Более подробно вся диспозиция излагалась в рапорте, уже отправленном катером. На том же катере все начальники конвоя перебрались на борт германского крейсера для совещания. Хотя предварительный план уже и был составлен, основываясь на котором адмирал Мольтке получил свои инструкции, требовалось уточнить кое-какие моменты. Много времени это не заняло, и спустя полчаса все уже разъехались по своим кораблям, прихватив попутно свежие газеты. После этого, используя мощную станцию «Бисмарка», передали условную телеграмму о начале движения в соответствии с графиком и отпустили немца вперед. Его высокий силуэт скоро скрылся за горизонтом, но дым из вида головного дозора не пропадал. Младший флагман Восточно-Азиатской крейсерской эскадры, как и договаривались, обеспечивал разведку впереди по маршруту. Море оставалось совершенно пустым. Лишь к вечеру далекий дымок мазнул горизонт на востоке, но скоро исчез. Спустя два дня с немца передали слабой искрой, что приняли депешу с Цусимы. «Все без изменений». Ему ответили так же едва слышно, чтобы только добить до авангарда, что «приняли, исполняем». А к вечеру уже встретились с нашими броненосцами и «Безупречным». Подготовить к переходу «Аврору» так и не успели, в основном по причине выхода из строя «Камчатки». Минимально необходимый ремонт броненосцы заканчивали уже исключительно своими силами. Оборудованные на них кузни и пневматические станции со всей сопутствующей оснасткой очень пригодились, но подлатать еще и крейсер оказалось выше их возможностей. Было обидно, и в знак протеста решили потрепать японцам нервы, в первой половине дня появившись всей армадой у острова Коджедо и обстреляв прикрывавшие восточный пролив укрепления. Потом подвергли демонстрационной бомбардировке издалека еще и гавань Фузана. Причем били только главными калибрами и конкретно по районам батарей, стоянкам судов, расположению армейских лагерей и складам, сразу по достижении накрытий перенося огонь на следующую цель. Просто давая понять, насколько мы теперь обо всем информированы, и экономя боеприпасы. На эскадре все уже знали, что воздушная разведка оказалась очень успешной. Баратов с Подзоровым свою задумку выполнили блестяще. Хоть и досталось обоим крепко, слава богу, что живы остались. Почти все снимки с аэростата, несмотря их непростой путь до стола в адмиральском салоне, удалось распечатать в хорошем качестве. Так что благодаря им, а также многочисленным пометкам на карте и в просушенном и изученном вдоль и поперек блокноте, у штабных сформировалось четкое представление, где и что там у японцев припрятано. Хорошо видимые из артиллерийских рубок ориентиры после сравнения с фотографиями позволяли бить прицельно, не входя в зону возможного ответного огня. С такими данными подавить береговую оборону становилось делом техники, после чего хоть сейчас десант завози. Однако пока было не до того, да и снарядов в погребах не так чтобы вдосталь. Тем не менее, похулиганив у Фузана, двинулись к бухте Память Дыдымова в двадцати с небольшим милях севернее. Шли вдоль берега, не таясь, выслав вперед разведку, чтобы не позволить никому улизнуть оттуда. Скоро впереди показалась вершина горы у входа в нее, прозванная Соломоновой Башней, а потом и мыс Тихменева, западнее которого и располагался обширный вход. «Богатырь» с эсминцами был уже там и, судя по доносившимся звукам стрельбы, занимался делом. С него сообщили, что обнаружили четыре небольших дозорных судна и множество корейских рыбацких и каботажных шхун. Эсминцы уже прикончили сторожевики и заканчивают сбор пленных экипажей. Корейцев не трогали, хотя часть из них наверняка тоже мобилизована. Поскольку осмотр и разбирательство с этим могли занять много времени, не стали даже начинать, повернув на северо-восток и велев Егорьеву нагонять по готовности. Смеркалось. Дальнейший осмотр бухт уже не имел смысла. Всех наверняка предупредили, так что, отведя душу, ушли в Японское море. На оставшемся пути до главной базы не встретили ни одного корабля. Всех удивило, что даже попыток преследования предпринято не было. С наступлением темноты, на всякий случай, неизменно меняли курс, но с первыми лучами солнца снова видели только ровную водную гладь вокруг. Так спокойно и дошли до Владивостока к закату 15 октября. А там уже ждали и встречали. Сначала, как положено, в соответствии со строгими порядками неспокойного военного времени, миноноски и шаланды с тралами, а уже потом, когда втягивались в Босфор Восточный, батареи, гремевшие салютными залпами, а следом и причалы, сверкавшие надраенной медью оркестров, как и должно встречать победителей. Глава 13 А на сыпингайских позициях после визита наместника и случайно совпавшего с ним приезда великого князя Михаила словно очнулись от спячки. Тупое накопление сил для достижения решительного перевеса сменилось активной деятельностью, направленной на повышение боеспособности того, что уже имелось, пусть даже в ущерб доставке дополнительных подкреплений. Заметную помощь в этом оказал и неожиданно для многих вернувшийся обратно к своей армии генерал Гриппенберг, а особенно предварявшая его приезд телеграмма его императорского величества, оказывавшая особое благоволение генералам Штакельбергу, назначавшемуся командующим всеми войсками в Маньчжурии, и Гриппенбергу, а также всем их благим начинаниям в деле подготовки войск к решительному наступлению. Против такого довода открыто возражать уже никто не решался. А когда из Владивостока вернулся еще и великий князь Михаил, сразу же активно взявшийся за штабистов и тыловиков, дело явно сдвинулось с мертвой точки. Теперь все усердно, до седьмого пота, причем обильно выступавшего на спинах и лбах не только у солдат, но и у офицеров, готовились воевать не столько числом, сколько умением и правильным оснащением. С теми же, кто не желал или не мог вписаться в новую концепцию, несмотря на жесточайший кадровый голод, расставались без сожаления, параллельно выделяя из самых толковых нижних чинов людей, способных командовать на поле боя, повышая их порой даже сразу через одну-две ступени в званиях. Причем вопрос происхождения новоявленных «благородий» имел самое последнее значение. Главное, чтоб дело разумел. Были составлены специальные инструкции, в обязательном порядке вменявшиеся к исполнению всеми командирами, начиная от батальонных и выше, вплоть до командиров корпусов. По этим инструкциям сильно укрепленные позиции предписывалось обходить, принуждая противника к отступлению не геройскими штыковыми атаками, а глубокими охватами флангов. Штурмовать следовало только ключевые пункты обороны, представлявшие угрозу или препятствие для дальнейшего движения войск, но и те лишь после массированного обстрела и с наличием достаточных сил для последующего развития успеха. Новый командующий генерал Штакельберг упорно насаждал настоятельно рекомендованные Михаилом Александровичем и Рожественским порядки. Однако, прекрасно понимая, что в разумные сроки полностью перекроить всю армию просто не реально, в первую очередь распорядился заняться наиболее боеспособными частями. В первой и второй армиях были реформированы по три дивизии, именовавшиеся теперь специальными дивизиями прорыва. Их укомплектовали до полных штатов новыми осадными и полевыми орудиями и личным составом, уже имеющим большой боевой опыт. Пехота в них начала обучаться немецкими инструкторами ведению боя в рассыпном строю и самоокапыванию. В порядке эксперимента в них также изучали и осваивали новейшие наставления по стрельбе, разработанные генералом Гриппенбергом за время его вояжа в столицу и обратно[18]. Доля резервистов в таких частях составляла не более десяти процентов, в то время как в остальных войсках на линии соприкосновения кое-где достигала тридцати, а в резервной 3-й армии и семидесяти процентов. Нормы снабжения боеприпасами для них были увеличены сначала в восемь, а потом даже в двенадцать раз относительно обычных штатов. Именно необходимостью накопления большого запаса снарядов и патронов, постоянно подвозившихся как из европейских округов, так и из Владивостока и Николаевска, куда они теперь прибывали морем из Америки, объяснялось впоследствии столь позднее начало наступления. Но, как показали дальнейшие события, время этой отсрочки не было потеряно даром. К концу сентября японцам пришлось иметь дело уже совершенно с другой русской армией. Войска Штакельберга пришли в движение с рассветом 25 сентября. Первым, как и ожидали японцы, активизировался их правый фланг. После сильного, но непродолжительного артиллерийского обстрела 2-я Маньчжурская армия генерала Гриппенберга двинулась вперед. Сначала 25-я пехотная дивизия генерала Пневского из 16-го армейского корпуса начала наступление с плацдарма на правом берегу реки Сяшузы в направлении Кайпинсяна. Почти одновременно, под прикрытием артиллерии, начали наводить переправу через реку Ляохэ выше впадения в нее Сяошузы саперы из 41-й дивизии этого же корпуса. Передовые японские позиции были взяты уже к полудню, и бои развернулись на подступах к Кайпинсяну. А к вечеру, форсировав Ляохэ, части 41-й пехотной дивизии Бигера двинулись на Сяотайцзы. Поскольку уже в первые часы наступления на обоих этих направлениях проявили себя более сотни стволов русской полевой и осадной артиллерии, чей огонь корректировался с аэростата, японцы окончательно поверили в то, что это и есть основное направление удара. К наметившимся прорывам были выдвинуты резервные бригады от Факумыня и Тундзякоу, а также резервы армии Оку. На следующий день, несмотря на наращивание наступавших сил путем введения 10-го армейского корпуса, начавшего переправляться западнее, продвижение корпуса генерала Топорнина замедлилось. Удалось только расширить плацдарм и взять селение Лицзявопу на самом левом фланге обороны противника. Одной из причин замедления являлась вторая линия обороны японцев, которая оказалась укреплена намного сильнее. Это было известно нашей разведке, поэтому от безнадежных атак в лоб, гарантировавших большие потери, до подтягивания артиллерийских парков воздерживались. Вообще с самого начала наступления постоянно присутствовавший в штабе Штакельберга великий князь Михаил строго следил за тем, чтобы во всех корпусах четко следовали инструкциям, составленным новым штабом командующего войсками в Маньчжурии. Для дальнейшего охвата японского левого фланга и действий в тылах генерала Ноги вперед выдвинулись казаки Уссурийской конной бригады генерала Самсонова. Не ввязываясь в серьезные бои, они нарушали связь в тылу 3-й японской армии, но переправиться через Ляохэ им не удалось из-за мощных японских заслонов, усиленных артиллерией и пулеметами. Из опроса захваченных пленных удалось узнать, что, опасаясь именно этого, еще накануне японцы начали переброску дополнительных полков из Телина за реку Ляохэ, продолжая усиливать армию Ноги прочими резервами. Однако со своих передовых позиций они не сняли ни одного батальона, опасаясь ударов и на других направлениях. Их разведка доносила об активном движении и расширении конно-железной дороги восточнее хребта Бейдин. Поскольку там и так проходила хорошая мандаринская дорога, сооружение в дополнение к ней еще и полноценной железнодорожной ветки говорило о том, что со снабжением расквартированных севернее Нанчензо войск она не справляется. Судя по тому, что к началу наступления русские точно так же проложили железную дорогу вдоль фронта к своему правому флангу, под Нанчензо тоже ожидалось наступление. Японские опасения вполне подтвердились, когда утром 27 сентября там начали стрелять осадные пушки. После получасовой бомбардировки вперед пошла пехота, сумевшая в нескольких местах у мандаринской дороги сбить противника с передовых позиций и достичь окопов первой линии обороны, создав фланговую угрозу удержавшимся частям. Видя это, японцы быстро откатились на вторую, основную линию, опиравшуюся на более основательные капитальные позиции. Отвод войск из первой линии окопов должен был позволить сохранить людей и оружие, оторваться от русских цепей и более основательно подготовиться к отражению штурма самого города. Однако, вопреки ожиданиям, завладев первой линией обороны, русские продолжили стремительное продвижение, хотя на подходах к японским укреплениям почти полностью лишились артиллерийской поддержки. Судя по редким залпам единичных орудий, нащупывавших японские батареи, редуты, траншеи и люнеты, большинство их пушек оказались далеко в тылу, в то время как японская артиллерия, наоборот, имела теперь очень выгодные позиции. Вскоре после полудня над мандаринской дорогой показался русский аэростат, но и с его появлением стрелять чаще русские не стали, продолжая под непрекращавшимся шрапнельным огнем накапливать силы для атаки. Японцы активно противодействовали, введя в дело всю свою артиллерию и, судя по поступавшим с шара донесениям, спешно насыщая позиции пехотой. Однако генерал Мейендорф, имея однозначный приказ, продолжал выдвигать на исходные рубежи для атаки наиболее боеспособные дивизии своего первого армейского корпуса. Как только стало ясно, что японцы ввели в дело всю свою артиллерию, и ее расположение удалось выяснить наблюдением с воздуха, окрестности огласились невиданным доселе грохотом залпов сразу нескольких десятков тяжелых орудий морского калибра. Когда первые снаряды долетели до назначенных им целей, даже на исходных позициях нашей залегшей пехоты казалось, что земля под ногами начала ходить ходуном. Что же творилось на японских укреплениях, вообще трудно представить. В воздух взлетали куски размолотых бревен и досок вперемешку с тоннами вздыбленной земли, засыпавшей толстым слоем все, что было вокруг, еще живое и уже мертвое. Это открыла огонь Тяжелая железнодорожная артиллерийская дивизия особого назначения. Все цели для ее орудий калибром в 6, 8, 9 и 11 дюймов были уже пристреляны редким огнем приданных пристрелочных батарей, и теперь велся методичный массированный огонь на поражение. Хотя по причине невозможности обеспечения высокой степени механизации процессов заряжания в полевых условиях скорострельность самых больших пушек была не высока, разрушающее воздействие их снарядов с лихвой перекрывало этот недостаток. Грохот, шедший переливами из-за спины передовых русских частей, стоял в течение двух часов, после чего даже начал усиливаться, сливаясь в сплошной тяжелый гул. Так как ответный огонь японских пушек захлебнулся еще в самом начале, на завершающем этапе артподготовки накоплению сил и развертыванию русских гаубичных и конных батарей на новых позициях уже ничто не мешало. Так что в конце бомбардировки на позиции, занятые самурайской пехотой, обрушился еще и дополнительный ураган из снарядов всех сконцентрированных в полосе наступления полевых пушек и гаубиц. Их разрывы, уже вполне привычной величины, но небывалой до того частоты, быстро заполнили промежутки между здоровенными черными столбами выворачиваемой наизнанку земли. Такой мощный комбинированный обстрел оказался подавляющим не только для противника, но и для наших наступавших войск, никогда раньше ничего подобного не видевших. Вопреки первоначальным планам, несмотря на энергичные действия унтеров и офицеров передовых цепей, двинуть корпус в атаку удалось не сразу после прекращения обстрела, а только через пятнадцать минут после этого. С японских позиций им навстречу уже захлопали первые винтовочные выстрелы. Они становились все чаще. Но быстро набиравший силу ружейный огонь из разрушенных укреплений оказался совершенно не точным и только взбодрил растерявшуюся, хоть уже и опытную, матерую пехоту, оказавшуюся благодаря этому в хорошо знакомой, привычной обстановке. Даже разрывы немногочисленных шимоз и шрапнелей с единичных уцелевших орудий уже не смогли остановить накатывавшуюся русскую волну. Вторая линия обороны на перепаханном снарядами участке левее и правее тракта была взята с ходу и с минимальными потерями. После этого прорыв начали расширять, атакуя с флангов ближайшие японские позиции. Здесь уже столкнулись с организованным сопротивлением, но все укрепления, оказавшиеся в зоне видимости участка первого удара, поспешно покидались войсками противника после первых же пристрелочных залпов нашей артиллерии. Эффектное уничтожение долговременных оборонительных сооружений у дороги было хорошо видно японцам как на восточных склонах хребта, так и с поднимавшегося вверх правого фланга армии Ноги. Повторения подобной участи для себя лично никто, естественно, не хотел. Да и командование не видело необходимости оставлять войска на убой в опасной зоне. На дальности стрельбы тяжелых русских пушек в десять-двенадцать верст в обе стороны от тракта японцев вскоре не осталось вовсе. При этом расход снарядов до конца дня упал до чисто символических цифр, так как разрушать уже ничего не приходилось. С шара хорошо видели колонны пехоты, отводившиеся в глубину оборонительных порядков. Артиллерии у противника на этом участке осталось мало, что не позволило отбить наши штурмовые колонны, сразу же начавшие преследование, сбивая японские заслоны. Путь на Нанчензо оказался свободен. Остававшиеся там японские войска и обозы пытались оказать сопротивление, но к вечеру тоже были сбиты и отступили вдоль дороги в направлении Кайюаня, оставив нашим войскам богатые трофеи. Так первый раз показали себя устаревшие береговые орудия морских крепостей, поставленные на железнодорожные платформы. Усилиями великого князя Михаила и полковников Дурляхлера и Миллера в железнодорожных мастерских от Читы до Харбина и Никольск-Уссурийска в кратчайшие сроки было сооружено 16 тяжелых артиллерийских поездов, имевших каждый от двух до восьми орудий на вооружении в зависимости от калибра. После формирования поезда укомплектовали пристрелочными гаубичными батареями и платформами со 120-миллиметровыми пушками Кане, поскольку дальности стрельбы обычных гаубиц для пристрелки удаленных целей не хватало. Старые пушки на лафетах, переделанных под оптимальные углы возвышения стволов, били заметно дальше. Для большего эффекта всю тяжелую железнодорожную артиллерийскую дивизию особого назначения снабдили еще и воздухоплавательной ротой. Для своего применения это формирование обязательно нуждалось в железнодорожном полотне и ровной площадке с твердым грунтом. Но это в теории. Как показали первые же учебные стрельбы, приходилось строить вообще целый железнодорожный городок с четырьмя-пятью параллельными или близко расположенными ветками, чтобы избежать чрезмерного вытягивания в длину. А для этого к дивизии пришлось пристегнуть еще и целый железнодорожный батальон. Но эти хлопоты с лихвой компенсировались производимым эффектом. Обладая тяжелыми снарядами и значительной дальнобойностью, она могла гарантированно разрушать любые укрепления с безопасной для себя дистанции. После формирования и комплектования в течение трех недель все это с остервенением училось готовить предстоящий район применения, организованно выдвигаться на позиции и точно стрелять, изведя на такое бестолковое дело, по мнению начальника артиллерии тыла войск Дальнего Востока, просто огромное количество боеприпасов. Причем столь громогласные стрельбы требовалось еще и максимально засекретить, для чего пустили слух о подожженном японскими лазутчиками эшелоне боеприпасов, который все еще горит и взрывается, разбрасывая свое опасное содержимое по окрестностям. Потому и оцепление выставили, в которое согнали все небоеспособные части из охраны тыла, которые теперь бывалые унтера учили «Родину любить», имея на них далеко идущие планы. Полевое охранение и в боевых условиях нужно будет. А тыловых господ офицеров, уже привыкших быть на войне, со всеми привилегиями, но в безопасности, гоняли в хвост и в гриву гвардейские офицеры из личного конвоя великого князя якобы за упущения в охране, повлекшие столь тяжкие последствия. В итоге, под угрозой наметившегося краха карьеры, самые безнадежные из «пригревшихся» добровольно подали в отставку, а прочие предпочли либо научиться кое-чему прямо здесь, либо перевестись в передовые части, где также угодили под переформирование. В общем, хлопот с этой громоздкой и безумно дорогой игрушкой любимого братца императора всем тыловым службам, начиная от управления ветеринарного инспектора тыла до управлений начальника инженеров и начальника артиллерии вместе со штабом тыла войск Дальнего Востока, хватило с избытком. Отсюда возникла устойчивая неприязнь тыловиков всех уровней к самой дивизии и ее весьма суровому командованию, скорому на расправу. Кляузы во все инстанции хлынули широким потоком, породив массу слухов даже в столице. Зато у солдат, прочувствовавших эффективность нового вида осадной артиллерии на своих шкурах, дивизия сразу начала пользоваться огромным уважением. В дальнейшем длинное и многословное обозначение Тяжелой железнодорожной дивизии особого назначения было перекроено солдатской молвой в «Михайловский орган». Нодзу немедленно затребовал подкреплений, особенно в части артиллерии, так как в первый же день боев на своем участке лишился более двух третей пушек. Лазутчики сообщили, что из ближайших русских тылов севернее Кайюаня с наступлением темноты начали доноситься звуки строительства. Вероятно, прокладывается новая ветка железной дороги для дальнейшего продвижения этих монстров. Такое известие сильно встревожило штаб Оямы, тут же приказавшего направить туда всю осадную артиллерию из резерва. Кроме того, из состава 1-й армии Куроки было приказано отправить на запад 2-ю бригаду принца Канина для утреннего флангового удара по глубоко продвинувшимся русским колоннам. Вдобавок к принятым мерам, одновременно с возобновлением русского наступления утром 28 сентября, гвардейская дивизия должна была также поддержать действия Канина, начав наступление на Нанчензо с востока. На участке 3-й армии, ценой огромных потерь, японцам пока удавалось сдерживать натиск русских корпусов, несмотря на невиданную до этого концентрацию нашей полевой артиллерии. Для отвлечения внимания и создания угрозы окружения правого фланга увязшей в наступлении второй русской армии Ояма приказал с рассветом 28 сентября также начать активную демонстрацию по всему фронту 2-й армии генерала Оку. Особенно настойчиво предписывалось действовать у мандаринской и железной дороги. Это решение, как выяснилось чуть позже, оказалось роковым, фактически приведшим к полной катастрофе уже к вечеру следующего дня. Едва утром 28 сентября первые цепи 5-й дивизии при поддержке артиллерии начали движение вдоль тракта на север, а полки 8-й дивизии поднялись в атаку против передовых русских позиций у железной дороги, на японские порядки обрушился огонь десятков пушек. Ответная стрельба японских батарей лишь немного ослабила этот обстрел, позволив атакующим с тяжелыми потерями начать отход к исходным рубежам. Однако как только японцы начали пятиться, в атаку поднялась уже русская пехота, на плечах отступающего противника ворвавшаяся в первую линию окопов. Так совпало, что в это утро русские тоже собирались здесь наступать, но японцы их немного опередили. Поэтому вдогонку отступавшим изрядно поредевшим японским цепям сразу и двинулись густые русские штурмовые колонны, быстро их настигшие. Японская артиллерия уже не смогла оградить свою пехоту и пыталась отсечь вторые и третьи эшелоны русской пехоты, шедшие следом, но особо в этом не преуспела. В течение часа японцы полностью потеряли первую линию обороны вместе со всеми войсками, скопившимися там. Артиллерия, постоянно находившаяся под огнем, несла большие потери и была вынуждена начать перегруппировку. Воспользовавшись тем, что большая часть уцелевших японских батарей временно не могла стрелять, поскольку вынужденно меняла позиции, русские стремительным броском достигли второй линии укреплений, но тут были отбиты плотным ружейным огнем. Когда пехота отошла и залегла в четырех-пяти сотнях шагов от японских окопов, начав закапываться в землю, снова заговорили русские пушки. Был поднят аэростат, так что их стрельба оказалась довольно точной. Японцы в окопах несли потери, а русские продолжали накапливать силы для решительного броска. Прекрасно сознавая эту растущую угрозу, Оку приказал выдвинуть резервную бригаду от Чантофу на северо-запад, намереваясь усилить свой левый фланг для последующего контрудара во фланг наступавшим. Одновременно затребовал резервов у Оямы для компенсации неожиданно тяжелых потерь. Но прежде чем пришел ответ, русские начали действовать еще агрессивнее. Как только японцы снова развернули и ввели в дело свои батареи, наша артиллерия была вынуждена перенести огонь на их позиции, чтобы воспрепятствовать избиению залегшей в открытом поле пехоты, не достаточно быстро и не слишком умело окапывавшейся под быстро усиливающимся огнем. При этом часть осадных пушек уже не доставала до противника, а несколько выдвинутых вперед полевых батарей, развернутых на спешно выбранных открытых позициях, были быстро подавлены японцами. Так сложилось, что в артиллерии японцы теперь явно превосходили русских и имели возможность даже обстреливать наши ближайшие тылы. После такого обстрела в районе железной дороги за первой линией японских окопов, где еще утром была ничья земля, занялся сильный пожар, дым от которого широким шлейфом уходил к западу. С нашего шара постоянно сообщали о подходивших из японского тыла войсковых колоннах. Сильно вырвавшийся вперед на узком участке вдоль разобранной железной дороги 1-й Сибирский корпус генерала Генгросса нес постоянные потери от японской шрапнели. Сам генерал был ранен. К полудню казалось, что еще немного, и японцы, собравшись с силами, сомнут кое-как закрепившихся между их первой и второй линиями обороны сибиряков, но все изменилось за считанные минуты. В 11:48 наши передовые колонны, вжимавшиеся в землю слева и справа от насыпи железной дороги, услышали у себя за спиной громовые раскаты, пришедшие почти сразу после легкой дрожи земли. А спустя несколько секунд небо заполнил тяжелый гул десятков ввинчивавшихся в воздух снарядов. Следом среди японских укреплений во многих местах вздыбилась земля, поднятая в воздух много выше общего фона разрывов, сразу очень густо покрывших позиции. Даже в пятистах шагах от японских окопов земля буквально тряслась и подпрыгивала. Так продолжалось в течение получаса, после чего стрельба стихла. Это снова подала голос Тяжелая железнодорожная артиллерийская дивизия особого назначения, переброшенная за ночь на основную железнодорожную ветку и развернутая на загодя подготовленных позициях уже западнее хребта Бейдин. Когда тяжелые пушки замолчали, в неестественной после такого грохота тишине стала слышна частая канонада западнее железной дороги, в которую вплетались пачки ружейных залпов. Это сразу после начала подавляющего обстрела перешел в наступление 8-й армейский корпус, двинувшийся вдоль мандаринской дороги на Чантуфу. Этот корпус также наступал на узкой полосе фронта, начав движение после массированного обстрела японских укреплений. Под натиском штурмовых колонн 4-й пехотной дивизии японцы начали пятиться, а после введения в дело еще и двух полков из состава 15-й дивизии русские достигли окопов второй линии укреплений, где начались яростные схватки. Однако японской артиллерии довольно скоро удалось прижать к земле нашу пехоту из вторых эшелонов, а начавшиеся контратаки из глубины японских позиций сдерживались с большим трудом. Только когда прорвавшиеся через полностью уничтоженные укрепления вдоль железной дороги полки 1-й Восточно-Сибирской дивизии и два Уссурийских казачьих полка явно обозначили угрозу окружения остаткам 5-й японской дивизии, противник начал отход, но к этому времени стало уже поздно. Казаки, легко прорвавшись в общей сумятице в тыл противника, прошлись по позициям японских батарей, выведя из строя прислугу и сами орудия. Неся тяжелые потери в постоянных стычках с японской пехотой, они нарушали связь и не позволили японцам организовать фланговый удар по быстро продвигавшимся в прорыв колоннам вторых эшелонов наступающих войск. Укрепления третьей линии обороны и тыловые позиции, лишившись прикрытия артиллерией, были быстро смяты русской пехотой.