— Твой удар вообще кто-то держит? — Да держат. Не держали бы, я бы чемпионом области был. Ну извините, Николай Алексеевич, но чего я буду в поддавки играть, если вижу, что он и человек серьезный и боксер настоящий. Что мне теперь, легковесов за людей не считать? — Ладно, Саша, к тебе замечаний нет, — «к тебе» было сказано так, что все остальные инициаторы матча втянули головы в плечи. — Ты как там? — обратился Степанов к Уинстону. — Хорошо, — ответил Уинстон, пошатываясь. — Тогда идем в баню. 14 Глава. Традиционный неанглийский досуг на Руси Баня, как и все прочие капитальные строения в этой местности, представляла собой сруб из толстых бревен, утепленный мхом. Внутри кирпичная печь. При необходимости, в бане можно было жить как в доме, только теснее. Такие домики стояли на всех участках, но самым большим из них оказался тот, в который пришли Степанов с гостем. Перед ними в баню зашли двое хромых мужиков. Один хромал на правую ногу, другой на левую. Оба носили на здоровых ногах добротные кожаные ботинки, а на нездоровых рваные тапочки. — Хорошо тому живется, у кого одна нога! — встретил их нестройный хор. — И порточина не рвется, и не просит сапога! — бодро подпели оба. Внутри на лавках уже сидело человек десять, одетых только в военные трусы зеленого, синего и черного цвета. В одну из стен была встроена печь, перед дверцей лежали дрова, а в печи горел огонь. Вверху вдоль деревянных стен на веревочках висели связанные пучки сушеных веток с листьями. В помещении стояла достаточно высокая температура, чтобы сидеть в одних трусах. Уинстон даже и припомнить не мог настолько нагретой комнаты на родине. Зимой в нормальном английском доме комнатная температура градусов пятнадцать, а летом как на улице. Когда двое хромых разделись, один отстегнул протез с правой ноги, а другой с левой. Но на фоне остальных отсутствие ног в глаза не бросалось. Тела всех собравшихся украшали боевые шрамы. Пулевые, осколочные и прочие. Ожоги всех степеней. Куски пересаженной кожи другого цвета. Швы от операций, такие грубые, что наводили на мысль скорее о вскрытии, чем об операции. Один из них здоровался левой рукой. — Почему? — удивился Уинстон, глядя на здоровую правую. — У него правую от япошки пришили, — сообщил кто-то. Левша поднял правую, и стало видно, что она ниже шрама посередине предплечья действительно сильно отличается от левой. Уинстон решил, что хватит пялиться, и начал раздеваться сам. — Ооо! Помотала его жизнь, — отозвался один из мужиков. — Плен у янки или лайми и рукопашка с узкоглазыми, — подтвердил другой. — Откуда вы знаете? — удивился Уинстон. — Да на тебе все написано, — ответили ему, — По ребрам пинали гриндерсами, а на груди красной ниточкой шрам от вакидзаси. — Может, от катаны, — предположил кто-то. — От катаны он бы живым не ушел. — Зубы-то выбили или сами выпали? — спросил хромой. — Выбили, — честно ответил Уинстон. Степанов, несмотря на вроде бы другое положение в обществе, вписывался в общую картину как родной, хотя и со своей спецификой. Много порезов, сломанные ребра, пулевые ранения без выходного отверстия. Тот, кто сражается там, где стреляют из пистолетов и бьют ножами. Боец невидимого фронта. — Парилка готова, чего ждем? — открылась деревянная дверь, из которой пахнуло адским жаром, паром и горячим, но не горелым деревом. Голый человек, который оттуда выглянул, выглядел мокрым и очень горячим. — Идем, — сказал левша. — Только не торопитесь, — сказал Степанов, — Знаю я вас, наподдаете, что потом непривычному человеку и не зайти. Давайте гостя сначала попарим. Все сняли трусы. Уинстон вспомнил душевую в тюрьме. Десять голых заключенных и охранник со шлангом. С тех пор его голыми мужиками не удивишь. Он разделся догола и неуверенно шагнул в деревянный ад. Чего в английских тюрьмах не было, так это пытки жаровней и горячим паром. Даже в комнате сто один. Вряд ли какой-нибудь англичанин имел тайный страх, что он окажется внутри деревянного парового котла. В «парилку» нормально влезали четыре человека. Будь она больше, никаких дров не хватило бы ее настолько разогреть. — Садись, Степанов показал на деревянные ступеньки во всю стену. Уинстон потрогал рукой гладкую деревянную поверхность. Не обжегся, и осторожно сел на нижнюю ступеньку высотой со стул. Степанов залез повыше. — Сижу. Что дальше делать? — спросил англичанин. — Пока потеть, — ответил хозяин бани, — У вас там вообще бани в Голландии есть? Финские или турецкие? — Нет. Мы дома моемся в ваннах, а не дома под душем, — Уинстон предположил, что Голландия ближе к Англии, чем к Финляндии. — Эх! Бедный вы народ, — сказал русский, — Для бани дрова нужны, а откуда у вас дрова. В наших сказках герои лес рубят, а в ваших хворост собирают. Уинстон не стал вдаваться в голландскую этнографию и промолчал. — Может все-таки поддадим? — спросил левша. Степанов встал, зачерпнул из ведра ковш воды и плеснул в угол. Вода моментально испарилась, и в бане стало каким-то образом еще жарче. Уинстон сообразил, что чем ниже, тем «прохладнее», сполз со ступеньки и присел на полу. Русские рассмеялись. Оказалось, что в углу в приделанном к печи кирпичном коробе лежали большие раскаленные камни специально для того, чтобы на них лить воду, которая тут же испарится. — Ложись, сейчас попарим тебя, — Степанов взял два веника. Левша тоже. Ладно, дерево не слишком горячее, а лежа голова ниже, чем сидя, и не так жарко. Это те самые «веники», про которые говорил Степанов. Только что значит «попарить»? Обработать паром? Они снова польют водой на камни и будут махать вениками как веерами? А ложиться на живот или на спину? Уинстон осторожно сел и прилег набок. Бережно, как инвалид или больной. Его никто не торопил, тут каждый второй больной или инвалид. Степанов стукнул его горячим веником. Уинстон попытался закрыться рукой, но рука скользнула, и он повернулся спиной вверх. На спину и ниже, до самых пяток посыпались удары. Он подавил мысль вскочить, потому что тогда бы он провалил легенду. Вряд ли голландцы совсем-совсем ничего не знают о русских обычаях. Ужас какой-то, и так жара, еще и пар, еще и эти чертовы веники. Ладно, меня били и руками, и ногами, и дубинками, так что веники как-нибудь переживу, — подумал Уинстон и все-таки не вскочил. — Хорош, — сказал Степанов. Уинстон резко встал, тут же согнулся и сел. На высоте человеческого роста стояла такая адская жара, что голова никак не выдерживала. — Ой-ой-ой, — забеспокоился левша, — Ты так резко не вскакивай, голова закружится. Посиди в предбаннике. Уинстон открыл дверь и вышел. — Дверь не держи! Весь пар выпустишь! — ему навстречу ринулся один из хромых и чуть не упал. Уинстон захлопнул дверь. Хромой ловко подскочил к двери, открыл ее, стоя на одной ноге и опираясь на ручку, запрыгнул внутрь и закрылся. Действительно, чтобы не выпускать тепло, надо проскакивать в дверь быстро, как кот без хвоста. К бедру прилип лист от веника. Вот ты какой, банный лист, — вспомнил он еще одно загадочное русское выражение. Ему тут же подали простыню и показали, как ей обернуться по-банному. — Садись! — сказали мужики, — Пиво будешь? — Буду, — уверенно ответил Уинстон. Пиво здесь пили светлое, умеренной крепости и не кислое. Хмель, по словам мужиков, поставляли братские чехи, солод производили в окрестностях, а вода на русском севере лучшая в мире. К пиву в этих приморских краях полагалась сушеная соленая рыба. Уинстону выдали «мурманского ерша», которого приходилось перед едой чистить прямо руками. — Когда паришься, организм теряет влагу, — пояснили мужики, — Пиво ее восполняет, а соленая сухая рыба помогает удержать. Тогда понятно. Просто так эту пересушенную и пересоленную рыбу никто бы есть не стал. Но если считать, что баня, пиво и рыба это единый комплекс оздоровительных мероприятий, тогда, конечно, надо есть, а то хуже будет. В Англии тоже было лекарство, которое повлияло на культуру пития. Обычай пить джин с тоником появился, когда матросам давали невкусный хинный тоник как лекарство и джин, чтобы его запить. Вторым вышел Степанов. За пивом русские разговорились о жизни. Как у кого дела. У кого сын в город уехал, у кого срочную отслужил, кто дочь замуж выдает. О работе. Между делом незлобно поругали председателя и еще какое-то местное начальство. Уинстон подумал, что они, конечно, не интеллигенты и не аристократы, но в целом нормальные люди. Никак не хуже тех, с кем он работал дома. Спросил про футбол. Футбол в России в принципе был, а вот околофутбола в британском понимании не было. Чуть не спалился как шпион, потому что про фанатов русские газеты писали исключительно в рубрике «их нравы» как про характерно английскую проблему. Для отвлечения внимания спросил про войну. — Когда началась Четвертая Мировая, — ответил левша, — У нас как раз была демографическая яма. Третьей мировой называли ядерный конфликт в пятидесятых годах, который относительно быстро закончился. Четвертой — сложившуюся в шестидесятых и до сих пор не закончившуюся ситуацию, когда весь цивилизованный мир без применения ядерного оружия непрерывно воюет за спорные территории, даже не планируя принудить противника к полной и безоговорочной капитуляции. — Что за яма? — не понял Уинстон. Он встречал это выражение в газетах, но не особо интересовался демографическими новостями.