Закричав, он в три прыжка оказался у окна, ударился в него плечом, слыша, как звенит стекло и чувствуя, как рассекают осколки лоб и скулу. На секунду повис в проёме, елозя животом по нижнему краю. Он натыкался на оставшиеся в раме треугольники стекла, раздирая кожу чуть не до самой брюшины. И даже не чувствовал боли. Наконец передняя часть туловища перевесила. Перевернувшись в воздухе, он мешком повалился вниз. Секундой позже ударила в стену распахнутая пинком дверь. Грохнул вслед выстрел. Липси упал на асфальт, идущий вдоль стены, откатился на рыхлую землю, бывшую когда-то клумбой. Рывком поднялся на колени. При падении плечо хрустнуло и теперь первое же движение отдалось в нём жуткой болью, от которой он едва не закричал. А подняться почему-то не получалось. На одну ногу мог подняться, а вторая… С ней что-то было не так. Оглянувшись, посмотрел на ступню. Носок её как-то странно, неестественно, вывернулся. — Стоять! — лошадиная морда высунулся в окно. Посыпались осколки стекла из соседнего окна. Показался локоть напарника, потом высунулась кисть с зажатым в ней пистолетом. Мелькнуло искажённое азартом охоты лицо. Липси стремительным рывком поднялся и тут же закричал, случайно оперевшись на вывернутую ступню. Дикая боль сковала всю нижнюю часть ноги, до самого колена, и отдалась в него так, будто по колену стукнули молотком. Почти одновременно грохнули два выстрела. Его больно ударило в бок. — Не стреляйте! — закричал Липси. — Пожалуйста! Или ему казалось, что закричал. А на самом деле — прошептал, наверное, в ужасе. Полицейская машина стояла совсем рядом, вот она, у входа, буквально в десяти шагах. Он устремился к ней всем телом, всем своим разумом, всей бесконечной жаждой жизни. И снова закричал от боли в ноге и, потеряв равновесие, повалился на землю. Сверху упало на спину что-то тяжёлое. Такое тяжёлое, что разом перехватило дыхание. Он повернул голову — посмотреть, что там. 37. День тридцатый. Беатрис Самое страшное в человеческой жизни — это отсутствие перспективы. Хорошей ли, плохой ли — не важно. Главное, чтобы она была. А когда её нет, не становится и жизни. Жизнь утрачивает всякий смысл и превращается в доживание, умирание… в пустоту. И в этой немой пустоте хочется лечь и уснуть. Чтобы не просыпаться уже никогда. Вон, насекомые, с наступлением холодов забиваются в щели и засыпают. Надеясь, что когда проснутся, солнышко будет пригревать уже вовсю. Половина из них не знают, что не выйдут из последней спячки никогда, но у них есть перспектива. А потому они засыпают с блаженными улыбками на своих микроскопических мордашках… А какая перспектива у Беатрис? У любимого? Последний день она много думала о Гарри, вспоминала… Как он там сейчас? Где? Жив ли вообще? Впрочем, такие гарри обычно выживают. Умирают настоящие люди, добрые и простые, такие, как Гленда и Липси. Липси. Деллахи. Прошла уже неделя, как они отправились на материк. Что с ними сталось? Погибли? Или нашли место, где можно выжить и решили не возвращаться? Хорошо бы, если так. А если… если они попали в плен? Если китайцы или русские уже захватили старую добрую Англию?.. Обо всём этом лучше не думать. Какое, в конце концов, ей и Ллойду дело до другой жизни? Если даже эта другая жизнь уцелела. Выбраться с острова они не могут. Остаётся только сидеть здесь и ждать, кто успеет вперёд: помощь или смерть. Но если бы Деллахи и Липси добрались до людей, неужели они не сказали бы, что здесь, на острове есть ещё две потерянных жизни? Значит… значит, либо они не добрались, либо людей нет. — Твой ход, — сказал Ллойд. — О чём ты опять задумалась? Играем мы или нет? Они сидели в гостиной, за картами. Тускло, на самом слабом огне, светила керосинка. Стоял под ней её любимый весёлый фарфоровый слон. Увы, он не принёс ей счастья! Или… Или принёс? Конечно же! Конечно принёс, прости слоник, прости. Засыхала пустая банка из-под тушёнки, которую Ллойд едва ли не вылизал. Бедняжка, он живёт с постоянным чувством голода. Скоро начнётся жажда — воды у них осталось несколько литров. А как смешно он выглядит в её пальто, которое кое-как сумел натянуть. Рукава коротки, в плечах того и гляди лопнет. Милый, милый… Она бросила карту. Наугад. — Консервов осталось две банки, — виновато посмотрела на Ллойда. — Две банки… А просо? — Увы, мой хороший. — Ну ничего, ничего. Со дня на день вернутся Деллахи и Липси. Они привезут еды. Много еды и воды. — Да, конечно, милый, — вздохнула она, кутаясь в одеяло. — Как холодно, просто ужас. — Разжечь бы камин. — Надо в конце концов обойти северную оконечность острова. Наверняка останки деревни как раз там, за той скалой, куда мы не дошли прошлый раз. Тогда у нас будут дрова. — Не хочу, — покачал головой любимый. — Ты опять проиграла. Что с тобой сегодня?.. Этот противный, этот ледяной и вонючий туман… Там просто нечем дышать. — Ты посидишь дома, а я схожу. У тебя вчера был ужасный кашель, не стоит тебе лишний раз выходить на улицу. Всё, что я нашла, это таблетки от сердца и давления. Да немного аспирина. Так что, болеть нам нельзя. — Да, милая. Ты у меня такая молодец! — улыбнулся он. — Вообще нам лучше бы переселиться в подвал. В доме не многим лучше, чем на улице. — В подвале очень уныло. И сыро. А тебе вредна сырость. И потом, ты сама говорила, что там эти ужасные крысы. — Лучше уж потерпеть сырость и крыс, чем… Впрочем, теперь уже… — Что — теперь уже? — Милый, Деллахи и Липси нет уже неделю. — Неделю? Неужели прошла уже целая неделя?.. Время летит совершенно незаметно. Это потому что ты со мной, и я счастлив. А ты? Тебе хорошо со мной? — Да, мой мальчик. Я счастлива, что у меня есть ты. — Ну вот, я опять выиграл. — Да, ты здорово играешь… Бедная Гленда! Она была такая весёлая, озорная… Она вышила эту чудесную салфетку для своего малыша… — Как вы, женщины, любите грустные воспоминания! Любите терзаться и плакать. — Воспоминания? Дорогой, но она умерла всего пять дней назад! — Ну да, кажется, пять. Но ведь её не вернёшь. Какой же смысл каждый вечер плакать? — Она умерла не одна. Вот что самое ужасное. — Да? — он удивлённо посмотрел на неё. — А кто ещё умер? — Ллойд… ты… У неё же был ребёнок! — А-а, да, правда… Я забыл. — Хотела бы я так быстро забывать, — вздохнула Беатрис. — Но тебе нельзя этого, — возразил милый. — Кто-то же должен помнить всё за нас двоих. — Да, — слабо улыбнулась она. — Да, конечно. — Ты у меня такая умница! И красавица. Сыграем ещё? — Красавица… У меня лезут волосы… Ужас! — Куда они у тебя лезут, любимая? Беатрис печально взглянула на него. Бедный мальчик! Он совсем, совсем ничего не понимает, не видит. И не хочет ни видеть, ни понимать — вот, что самое ужасное. Он сбежал в свою болезнь, спрятался в ней. Там ему хорошо, уютно. Немного голодно и холодно, но всё ведь образуется рано или поздно… — Милый, ты… ты будешь скучать по мне? — Ты уезжаешь? — он оторвался на секунду от карт. — Ребёнок, — вздохнула он. — Ты безнадёжный ребёнок. — У нас обязательно будет ребёнок, — оживился Ллойд. — Правда, любимая? Маленькая такая Беатрис. Она будет всё время писаться и кричать. Я буду звать её Младшей. Или — Беатрис Вторая, принцесса Каледонии. Или… Я счастлив! Как я счастлив, что ты у меня есть! Играем ещё? — У меня выпадают волосы, — повторила она, слизывая с губ тихие слезинки. — Скоро я стану совсем страшной. — Не грусти! — он коснулся её руки. — Для меня ты всегда будешь красавицей, дорогая. Даже в старости. — Даже совсем лысой?