– Конечно! Заодно устроим пикник. – Захвати бутерброды и лимонад. – Давай в двенадцать. – Выберем место получше. Выбрать хорошее место казалось первостепенной задачей. В тот день даже бакалейщик Абрахам в четыре пополудни закрыл свою лавку. Батраки требовали у хозяев, чтобы те позволили им работать всего полдня. Военные казармы, которые вот уже несколько лет располагались в здании больницы, самом большом в городе, выставили охрану, состоящую всего из двух солдат, которых за что-то наказали, остальные же отправились на спектакль. Отцы семейств, даже самые заядлые скептики, не смогли запретить своим отпрыскам субботнюю вылазку. Все, за исключением моих родителей. Каждый из оставшихся пяти дней дома проходила очередная кампания, дабы убедить папу и маму пойти на спектакль, однако ни одна из них не увенчалась успехом. Думаю, папа и мама были единственными, кто категорически отказывался платить по двадцать сентаво за то, чтобы взглянуть на мошенника, воспользовавшегося доверчивостью линаресцев. Не сломили их и мои уверения в том, что туда пойдут все мои друзья, а у меня день рождения. Меня не слишком пугали эти разговоры. Ведь Симонопио дал слово, что отведет меня на реку. А родители как хотят, это их дело. Долго ли, коротко ли, время неуклонно движется вперед, и, песчинка за песчинкой, долгожданное событие наступает, молодой человек. Итак, пришла суббота, которую с таким нетерпением ждал весь Линарес. 64 Она воспитывала своих детей строго, далеко не на каждую просьбу или предложение звучал положительный ответ, однако ближе к субботе Беатрис Кортес-Моралес устала отвечать: «Нет, нет, нет, пожалуйста, оставь меня в покое», поскольку ее собеседник, несмотря на возраст – а может, благодаря ему, – был неумолим и ей не удавалось переломить его упрямство. За последние пять дней, которые показались ей неделями, она несколько раз готова была дрогнуть и ответить: «Ладно, иди любуйся на этого Пелудо, на это так называемое чудо, на никчемного мошенника». Но на субботу у семьи уже появились планы, и планы эти не предусматривали потерю времени и денег на выходца из какой-нибудь дальней деревни, который за десять лет жизни в окрестностях Линареса только и делал, что вымогал у добрых граждан деньги всякими хитростями. Родители не сомневались: в эту субботу публику в очередной раз обманут. Беатрис понятия не имела, что ожидает зрителей, собравшихся, чтобы взглянуть на спектакль с участием водяного певца, и догадывалась, что людям просто необходимо было развеяться после минувших, а также предстоящих трудных лет, а потому неудивительно, что даже самые недоверчивые поддались зудящему любопытству. Желание взглянуть на Пелудо было всего лишь предлогом. Уж если Пелудо дает спектакль, почему бы не развлечься в этот ленивый теплый весенний денек на берегу реки, в тени деревьев, в кругу семьи, наслаждаясь играми и вкусной едой среди друзей? Беатрис подозревала, что кое-кто с нетерпением предвкушает окончание гуляний, когда мошенник будет освистан – она была уверена, что заслуженно, – после обещанного подводного пения. Двадцать сентаво с человека стоили того, чтобы отлично провести день с друзьями и соседями на свежем воздухе, а затем насладиться массовым освистанием – возможно, его предвидели и сами зачинщики праздника, и жулик, который его заслужил. За двадцать сентаво с носа они на многие годы получат отличный анекдот, чтобы пересказывать друг другу, а значит, деньги в любом случае не будут потрачены впустую. Решительно все – и доверчивые, и циники – встретятся в тот день у мельницы Ла-Вердад. Батраки Франсиско тоже потребовали отпустить их пораньше, и если Франсиско-младшего родители вести на спектакль отказались, батракам никто не запрещал посетить представление. Франсиско пытался было их урезонить, но если им так приспичило потратить двадцать сентаво на сущий идиотизм – что ж, они имели право. Утром Франсиско-младшего разбудили пораньше. – Отправишься на работу вместе со мной, – сказал отец. – А когда вернешься, тебя будет ждать вкусный торт, – добавила мама. – Как тебе эта идея? Так они нашли способ перебороть непоколебимое упрямство мальчика, желавшего во что бы то ни стало увидеть Пелудо. Франсиско-старшему не удавалось переупрямить Франсиско-младшего, однако он твердо решил следовать своему плану, пусть даже с некоторыми поправками: он повезет Франсиско-младшего сажать апельсиновые деревья, которые отныне будут расти на земле, принадлежащей Эспирикуэте. Франсиско считал, что настала пора приучать мальчика к труду на земле, которая рано или поздно достанется ему по наследству. А еще ему хотелось наладить со своим единственным сыном более близкие отношения, которыми он до поры до времени пренебрегал, во-первых, из-за возраста, во-вторых, из-за своей непростой роли главы семьи в период невзгод. В отсутствие пеонов и Эспирикуэты – Франсиско был уверен, что того на месте не окажется, очень уж неохотно он согласился на перемены, предложенные Франсиско, к тому же его, как и прочих, наверняка соблазняла идея собраться возле реки – они вдвоем посадят пять или шесть деревьев, устроят маленький пикник, а затем отец преподнесет сыну подарок на день рождения: старинное ружье двадцать второго калибра, принадлежавшее еще его деду. – Не спорь, Беатрис, он уже достаточно взрослый. Конечно, прикасаться к нему он будет в моем присутствии. Он научит мальчика обращаться с оружием, правильно целиться и стрелять, а также чистить ружье после использования. Франсиско надеялся, что подарок компенсирует обиду за то, что мальчика не пустили с толпой на реку, где всех ожидает разочарование. Кроме того, ружье означало общие интересы, отличную возможность больше времени проводить вместе и передать сыну знания, которые останутся с ним на всю жизнь. Ружье двадцать второго калибра – надежная вещь, которая прослужит долго, а затем перейдет по наследству к внукам. К Франсиско-старшему это ружье также перешло в детстве от отца, и, получив его в подарок, он будто сразу возмужал, день ото дня упражнялся в стрельбе, сопровождая отца в поездках на ранчо, где приходилось остерегаться гремучих змей, нести ночные дежурства, ухаживать за скотом, который перегоняли на продажу в Техас, охотиться на белохвостого оленя, а затем вялить его постное мясо, для приготовления которого надобны только две вещи – солнце и соль, зато хватает такого угощения на целый сезон, пить горький черный кофе, сваренный без всяких фильтров в оловянной кастрюльке, и все это почти без разговоров, потому что отец говорил мало и только по делу. Он ловил на лету и старался запомнить каждое слово, сказанное отцом. В этих словах всегда был какой-нибудь урок, нередко звучащий как шутка, и Франсиско не сразу понимал его важность – как, например, в тот раз, когда отец с притворно многозначительным видом изрек: «Белокурые люди более уязвимы, сынок, не выходи на солнце без шляпы». И еще: «Всегда ходи по теневой стороне улицы, так у тебя реже будут одалживать деньги». Это был один из уроков, который я понял лишь спустя время. Почему у человека непременно попросят в долг, если он идет по солнечной стороне улицы, а не по теневой? Потому что такие люди – пижоны, заключил я, когда немного повзрослел и стал более восприимчив к сарказму, который частенько закрадывался в слова отца: когда есть тень, только пижоны шастают по солнцу. Настал черед научить Франсиско-младшего ходить по теневой стороне улицы, рассказать про деда, про то, что получила семья благодаря его усилиям и потеряла из-за козней других людей. Он расскажет сыну о том, как печальна и болезненна смерть и абсолютно прекрасна жизнь, как важно найти себе достойную жену, но прежде – как ценна хорошая компания и с какой заботой и уважением следует относиться к тем, за кого ты в ответе. Он не знал, с чего начать, и признался Беатрис, что чувствует себя неуверенно, опасаясь, что не так мудр, как его отец. – Как тронется повозка, так и начнешь потихоньку. Вовсе не обязательно обучать его всему за один день. Верно: его отец потратил на это годы. И он наверстает, всему свое время. Пока Франсиско загружал в повозку привитые деревца, выращенные в его собственном питомнике, и пристраивал завернутые в брезент кирку, лопату и ружье, Беатрис занялась своими делами, рассчитывая хотя бы денек провести в покое, потому что Пола, Мати и новая служанка тоже отпросились со всеми на рек у. – Мати, сделай им тако с яйцом, картошкой и чоризо. Хорошенько заверни и положи в корзину. И разлей лимонад по бутылкам, чтобы хватило на целый день. А ты, Луп… Со дня смерти Лупиты прошло три года, но Беатрис до сих пор не привыкла к ее отсутствию и по-прежнему оговаривалась, произнося ее имя. Лупита, Луу… Луп… это было первое, что срывалось с ее языка, когда она обращалась к новой прачке. Они наняли в Линаресе новую прачку, юную девушку из хорошей семьи, но Беатрис так и не смогла избавиться от тяжести, засевшей в сердце после смерти Лупиты. Привыкнуть к новой прачке она так и не сумела, несмотря на то что та была работящей, добродушной и терпеливой с Франсиско-младшим. Беатрис понимала, что она несправедлива к бедной Леонор – так звали девушку, – которая нанялась на работу, зная, что заменяет умершую, к тому же няня Пола и Мати чуть ли не ежедневно с поводом и без, то в открытую, то потихоньку вспоминали Лупиту: «Ай, как же мы скучаем по Лупите» или «У Лупиты белье было белоснежное». – А ты, Леонор, – поправила себя Беатрис, – найди среди зимней одежды свитер для Франсиско, вечером будет прохладно. Вот бы он оказался ему впору! Пола, достань из сундука два одеяла и брось в повозк у. Отлично, супруг и сын не замерзнут. Погода, в апреле обычно теплая, преподнесла неожиданный сюрприз: в эту субботу, в день рождения Франсиско-младшего, вопреки всем прогнозам, а заодно и логике утро выдалось зимним – было ветрено, пасмурно и холодно. – Говорил мне вчера Симонопио, что сегодня будет холодно и надо одеться потеплее! – Что ж ты вчера мне не сказал, малыш? Ни сын, ни крестник ни о чем ее не предупредили, поэтому в последний момент она приказала отпереть сундуки, запертые, как ей казалось, до осени. В будущем году пусть стоят открытыми до июня, загадала она. В доме было прохладно, и Беатрис заодно вытащила свою шаль. Она чуть было не посочувствовала водяному певцу, который уже не мог отменить представление, а заодно и всем тем, кто отправится в этот холодный день на пикник любоваться дурацким спектаклем. – Сеньора, из сундука с одеялами вылетела моль. «Не одно, так другое! В этом доме вечно что-то случается», – подумала она. – Идем, Пола. Если моль не истребить вовремя, она за пару недель покончит со всем добром. Встревоженная Беатрис, как всякая хозяйка на ее месте, вплотную занялась этим делом, когда запряженная мулом повозка медленно выехала за пределы двора. Франсиско великодушно доверил имениннику править мулом. Беатрис этого не видела, она была расстроена и встревожена вторжением насекомых, к тому же ее тошнило от запаха камфары. Провожать мужа и сына она так и не вышла. 65 Рано утром к Симонопио явился Франсиско-младший, чтобы сообщить, что он не сможет пойти вместе с ним поглазеть на Пелудо. – Поезжай с нами, Симонопио. Поработаем вместе. Впервые мальчик отправлялся на плантации без него. Симонопио ехать отказался: это был первый случай, когда отец и сын собрались провести время вдвоем вдали от дома. С отцом мальчик будет в безопасности, решил Симонопио, а он тем временем спокойно отправится по своим делам. Это был веский предлог: ни за что на свете не пропустит Симонопио спектакль на мельнице. Если бы его позвал крестный, он бы поехал без раздумий. Ему он ни в чем не осмелился бы отказать, даже если бы тот пригласил его на плантацию вместо того, чтобы смотреть на чудо. И тогда Симонопио провел бы весь день с ними, мечтая оказаться в другом месте, возле реки, где Педро Пелудо поет под водой без какого-либо устройства. Он ждал этого дня с нетерпением, мечтая взять с собой и Франсиско, как они договаривались, потому что знал, что такого случая им больше не представится. Но ему было приятно видеть, как мальчик выезжает за ворота, управляя мулом, довольный тем, что его взяли на такое ответственное задание. Насколько он знал, отец и сын отправились на одну из плантаций. Во время отдыха они разведут костер, который спасет их от пронзительного холода. Пообедают вместе в тени какого-нибудь дерева, закутавшись в одеяла: он видел, как няня Пола положила их в повозку. Собираясь к реке в одиночестве, Симонопио не нарушал своего обещания. Он прочел это в глазах у Франсиско-младшего. Несмотря на то что в течение пяти дней оба не думали ни о чем другом, поющий в воде Педро Пелудо мигом вылетел у мальчика из головы: внезапный шанс провести целый день с отцом затмил желанное представление. Как-нибудь в другой раз Симонопио тоже с удовольствием отправится с ними, но только не сегодня: этот день принадлежал отцу и сыну, им двоим, и никому больше. Разжигая костер для няни Рехи, чтобы уберечь старуху от непривычного холода, он видел, как повозка удаляется, и молча простился, помахав на прощание рукой. Симонопио знал, что Франсиско-младший запомнит этот день навсегда. В любом случае он дал себе слово, что перескажет мальчику все подробности вечеринки на реке. Да, он пойдет один. Как сам он не принял приглашение Франсиско-младшего, так и пчелы отказались его сопровождать: была весна, но ближайшие четыре дня обещали быть холодными, и пчелы предпочли остаться в улье в ожидании тепла и солнца. Пробираясь кратчайшим путем – пчелиными тропами, известными ему одному, – в направлении, противоположном Франсискосыну и Франсиско-отцу, Симонопио прибыл к мельнице Ла-Вердад первым. Его опередил лишь старший сын Пелудо, назначенный казначеем: узнав, что зрители соберутся раньше назначенного часа и устроят пикник, он заранее расположился на поляне, зорко приглядывая за тем, чтобы никто не занял место, не заплатив причитающихся двадцати сентаво. Симонопио протянул деньги с радостью. К удивлению казначея, этот первый зритель сразу же залез в ледяную воду, прошел несколько метров и уселся на выступающий из воды огромный камень. Симонопио не боялся промочить ноги, бредя по воде в сторону своего наблюдательного пункта. Не пугал его и холод: главное – с камня открывался отличный вид на импровизированную сцену, где будет разыгран спектакль, к тому же не нужно будет толкаться среди прибывающей со всех сторон публики. Отправься он с Франсиско-младшим, ему бы не удалось занять столь ценное место: если бы мальчик промочил ноги и просидел в таком виде несколько часов, то непременно бы заболел. Симонопио достал кувшинчик с медом, прикрытый восковой крышечкой, который всегда носил с собой в сумке, и, понемногу закусывая, принялся терпеливо ждать. 66 С тех пор прошло столько лет и случилось столько всего, что сейчас я уже не вспомню, по какой дороге мы прибыли в конечную точку пути. Помню, что все мне казалось новым, а значит, наша повозка катилась не по привычной дороге, соединяющей Амистад и Флориду, которую я узнавал по мертвому дереву – все ветки сухие и искореженные, а одна зеленая и шелестящая – да по торчащей скале, похожей на сердитого дядьку, который вот-вот прыгнет на дорогу. Проезжая мимо, я в ужасе представлял, как он смотрит мне вслед. В тот день наша повозка катила по неизвестной мне прежде дороге, которая вела мимо блестящей полоски реки и работающих в поле пеонов. Все они косились на нас, опасаясь, что хозяин передумал отпускать их средь бела дня и взамен зрелища они получат новые поручения, но папа лишь одобрительно кивал, глядя на их труды, и, не задерживаясь, ехал дальше. Должно быть, пеоны вздыхали с облегчением. Через некоторое время мы повстречали первых людей, как пеших, так и конных, двигавшихся в направлении, противоположном нашему. Все, кроме нас, устремились к реке. «Приду в понедельник в школу, а одноклассники только об этом и говорят. Спросят меня, почему я не пришел». Но мне было безразлично, что они скажут. Тайна Пелудо испарилась из моего сознания. Новые чудеса поглотили его целиком: управлять мулом, чувствовать, что помогаю отцу в его ежедневном труде, сидеть с ним плечо к плечу, слушая его планы на ближайшее и чуть более отдаленное будущее. Поездка наша была самой обыкновенной, и ехали мы всего лишь на обычную плантацию, но для меня это было настоящее приключение. Думаю, в тот день я интуитивно угадывал, что дорога важнее конечной точки пути. Пообедать остановились рано. Дорога опустела: никто больше не шел нам навстречу к реке. Казалось, мы одни посреди полей, не считая сорок, кроликов и прочих зверушек, мельтешащих там и сям. Я жевал яичные тако с картошкой и чоризо, не жалуясь на то, что от чоризо у меня всегда пучит живот, а мама про это забывает. Не знаю, виною ли тому тошнота, которую всегда вызывало у меня съеденное чоризо, близость конечного пункта или часы, проведенные вдали от Симонопио, но внезапно я почувствовал тяжесть в сердце: общество отца придавало мне уверенности и отваги, однако я заметил, что за все часы, проведенные вместе, он ни разу не задумался о том, что нас ждет за поворотом дороги или по ту сторону холма. Ни разу не остановился, чтобы определить, кто прошел нам навстречу, а кто идет вслед за нами. И я ни разу не заметил, чтобы где-то вдалеке он высматривал койота. – Папа, ты знаешь, кто такой койот? – Что? – Койот охотится за Симонопио, потому что он лев. – Кто лев – койот? – Симонопио. А койот – это койот, он за нами следит, а мы от него убегаем. – Ты боишься койота? Я не знал, что ответить, – мне не хотелось признаваться, что я чего-то боюсь: если я это сделаю, отец никогда меня больше с собой не возьмет. Внезапно мне показалось, что он что-то понял.