В каюте сыро пахло подсыхающей кровью, Пелагию подташнивало. Хуже всего было то, что скверный запах мешался с ароматом кельнской воды, которой несло от капитана «Севрюги». Тот присутствовал при осмотре по долгу службы, но стоял скромно, в сторонке, под ногами у специалистов не путался. Сестра закрыла глаза, борясь с дурнотой. Нет на свете зрелища более страшного и удручающего, чем лишенное достоинства, осрамленное таинство смерти. Да еще эта замусоленная купюра… — На детородном органе следы обрезания, сравнительно недавние, — сообщил доктор, продолжая осмотр. — Шрам еще багровый. Пожалуй, месяцев семь-восемь, вряд ли больше. Дождавшись, когда врач и фотограф закончат свое дело и отойдут от покойника, Пелагия испросила у следователя разрешения прочесть молитву. Опустилась на колени и первым делом прикрыла мертвому наготу. Потом потянула из безжизненной руки суетный клочок бумаги. Ожидала, что закоченевшие пальцы не пожелают расставаться со своей собственностью, но обрывок вынулся на удивление легко. Передавая улику следователю, Пелагия сказала: — Странно. Это что же, он так и спал, сжимая в руках деньги? Или, будучи с уже проломленной головой, пытался вырвать их из рук злодея? Долинин мгновение молчал, с интересом глядя на очкастую черницу. Потом хмыкнул, почесал переносицу над дужкой пенсне. — В самом деле. Мерси за наблюдательность. Согласно показаниям Мануйлиных спутников, деньги — или, как они выражаются, «казна» — находились в ларце под подушкой… Ларец, понятное дело, отсутствует. Хм. С раскромсанной «до третьего желудочка» башкой хватать убийцу за руки? Чудеса. Запишем в раздел «ребусы». И в самом деле записал что-то в кожаную книжечку. Пелагии это понравилось: человек не торопится с заключениями. Долинин ей вообще нравился, потому что работал с толком, обстоятельно — сразу видно, человек сыскное дело знает и любит. Можно сказать, повезло пророку Мануйле со следователем. Дело мастера боится Сначала-то складывалось совсем по-другому. На крики монахини к каютному окну сбежались люди, заохали, заужасались. Еще больше шума произвели «найденыши». Узнав, что их предводитель убит, стали вопить, причитать: — Мамоньки! Беда! Азохнвей! Караул! Элоим! — А чаще всего повторялось слово: — Казна! Казна! Появился капитан и вместо того, чтобы восстановить порядок, устроил вовсе светопреставление — то ли с перепугу, то ли вследствие некоторой нетрезвости. Пароходный начальник преобразился в мечущего молнии Зевеса. Перед злосчастной каютой и под ее окном установил караулы из матросов, вооруженных пожарным инвентарем. Пассажирам первого и второго классов велел сидеть по каютам и не казать оттуда носа; всех палубных согнал на ют и поместил под охрану двух чумазых кочегаров с лопатами в руках. Сам же надел парадный белый китель, сбоку привесил огромный револьвер, а для истребления винного запаха вылил на себя целый флакон одеколона. Усть-Свияжскую пристань «Севрюга», вопреки расписанию, прошла без остановки и бросила якорь лишь возле уездного города. Встала на отдалении от причала. К властям был командирован первый помощник — на шлюпке. Час спустя пассажиры кают, расположенных по правому борту, увидели, как из клубящегося над водой вечернего тумана выплывает лодка, вся набитая людьми, по большей части в мундирах, но были и статские. Производить дознание пожаловал не какой-нибудь там околоточный и даже не пристав. То есть, разумеется, были среди прибывших и пристав, и прочие чины, включая даже начальника уездной полиции, но главной персоной оказались не они, а сухощавый господин в цивильном. Его умные, цепкие глаза холодно поблескивали сквозь пенсне, узкая рука то и дело поглаживала бородку клином. На лацкане сюртука поблескивал университетский значок. Штатский оказался большущим начальником, членом Совета министерства внутренних дел. Звали его Сергей Сергеевич Долинин. После через местных полицейских чинов выяснилось, что его превосходительство разъезжал по Казанской губернии с важной инспекционной поездкой. Узнав же об убийстве, приключившемся на пароходе товарищества «Норд», пожелал лично возглавить дознание. Сам Сергей Сергеевич в беседе с преосвященным Митрофанием (которого счел долгом навестить сразу же, как только обнаружил в списке пассажиров столь значительную персону) пояснил свое рвение особенным значением личности убитого: — Очень уж скандальной особой был господин Мануйла. Смею вас уверить, владыко, что шума и треска будет на всю Россию. Если, конечно… — тут Долинин запнулся и, кажется, чего-то недоговорил. В каком значении «если», осталось непонятным. Пелагии, находившейся при Митрофании, почудилось, что при упоминании о «всероссийском треске» серые глаза следователя блеснули. Что ж, честолюбие — для служивого человека грех извинительный и, возможно, даже вовсе не грех, ибо способствует усердию. Очень вероятно, что визит Сергея Сергеевича к архиерею был нанесен не из вежливости, а совсем по иной причине, практического свойства. Во всяком случае, едва покончив с изъявлениями почтительности, Долинин обернулся к Пелагии и деловито сказал: — Вы, должно быть, и есть та монахиня, что обнаружила тело? Превосходно. С позволения его преосвященства [короткий поклон в сторону Митрофания] вынужден просить вас, сестра, проследовать со мной к месту злодеяния. Вот и вышло, что Пелагия в числе немногих оказалась в тошнотворной каюте, пропахшей кровью и цветочным одеколоном. Если б не этот запах, если б не присутствие обезображенного тела, наблюдать за спорой, профессиональной работой Сергея Сергеевича было бы сплошным удовольствием. Начал он с того, что быстро набросал в блокноте план каюты, при этом все время расспрашивая сестру: — Угол ковра был загнут? Вы уверены? Окно было приподнято именно досюда? Уверены? Покрывало лежало на полу? Определенностью ответов остался доволен, даже похвалил: — Вы редкая свидетельница. Отличная зрительная память. Заглянув в рисунок следователя, выглядевший довольно необычно, Пелагия, в свою очередь, тоже спросила: — Что это такое? — Это называется «кроки», — ответил Долинин, быстро чертя карандашом. — Схема места преступления. Вот здесь масштаб, в метрах. Буквы — обозначение сторон света, это обязательно. Поскольку тут корабль, роль севера исполняет нос («Н»), а вместо востока — стардек («С»), правый борт. — Знаете, — сказала Пелагия, — стул стоял не так. Когда я заглянула в каюту, он был вон там. — Она показала, как стоял стул. — И бумаги на столе лежали ровной стопкой, а теперь они рассыпаны. Сергей Сергеевич повертел головой вправо-влево и ткнул пальцем в капитана: — Вы насвоевольничали, любезнейший? Тот сглотнул, виновато развел руками. Перебрав рассыпанные по столу листки, следователь взял один, исписанный корявыми печатными буквами. Прочел: — «Барух ата Адонай Элохейну мелех ха-олам…» — Отложил. — Это какая-то еврейская молитва. Пелагия, несколько воспрявшая духом после прикрытия наготы покойника, продолжала осматриваться. Самой было удивительно, сколько всего она запомнила в краткие мгновения перед тей, как завизжать. — А еще вот этой трубки здесь не было, — показала она на пенковую трубку, лежавшую на ковре. Рядом с трубкой Долинин уже успел положить карточку с цифрой 8, а само вещественное доказательство зачем-то накрыл перевернутой стеклянной банкой. — Вы в этом совершенно уверены? — расстроился он. — Да. Я бы обратила внимание. — Экая досада. Важнейшую улику мне похерили. А я, дурень, прикрыл, чтобы микроскопические частицы не сдулись. Сергей Сергеевич подозвал капитана, спросил про трубку. Тот подтвердил: — Точно так. Это трубка боцмана Савенки, который со мной заходил, фонарем по углам светил. Не иначе обронил. — Ай да сестрица, — восхитился Долинин. — Повезло мне с вами. Вы вот что, милая, побудьте-ка здесь еще. Глядишь, еще что-нибудь приметите или вспомните. И в дальнейшем, размышляя вслух (была у следователя такая привычка), он адресовался только к Пелагии, не удостаивая вниманием прочих присутствующих, в том числе и начальника уездной полиции. Очевидно, обращаться с риторическими вопросами к смышленой монашке Сергею Сергеевичу было интересней или, так сказать, экзотичней. — Что ж, сестра, теперь осмотрим одежду? — говорил он, перебирая платье убитого: нанковые брюки, жилетку, накидку белого полотна с синей полосой. — Тэк-с. Ярлычка на брюках не имеется. Дрянь брючишки-то, на барахолке куплены. А ехал первым классом и при «казне». Скупенек… Что у нас на рубашке? Есть меточка из прачечной? Как вы полагаете на этот счет, сестрица?…Правильно полагаете, услугами прачечной наш пророк не пользовался… Сапоги пока отложим, их распарывать надо… Покончив с одеждой, Долинин осмотрелся по сторонам, сам себе кивнул. — Ну что ж, в каюте вроде бы все. Осмотрим периферию. И начнем мы с вами, голубушка, конечно же, со способа проникновения. Поколдовал у двери, самолично развинтив и вынув замок. Изучил его в лупу. — Цара-апинки, — промурлыкал Сергей Сергеевич. — Свеженькие. Отмычка? Или новый ключ? Выясним-с. Потом переместился к окошку. Что-то его там заинтересовало: влез коленями на столик, перегнулся. Протянул руку назад, нетерпеливо пощелкал пальцами: — Фонарь сюда, фонарь! К нему кинулись сразу двое — капитан и начальник полиции. Первый тянул керосиновую лампу, второй — электрический фонарик. Долинин отдал предпочтение прогрессу. Светя электрическим лучом на паз рамы, протянул: — Ца-апочкой поработали. Ясно-с. Вот вам, сестрица, и разгадка нашего ребуса. Взгляните-ка. Пелагия взглянула, но ничего особенного не увидела. — Ну как же? — удивился Сергей Сергеевич. — Винты-то откручены. И следы масла. «Разинец» потрудился, их почерк.