После обеда, который сегодня был особенно хорош, Шмулик совсем немножко понежился во дворике, на мягких подушках. Почитал для мадам Перловой из Торы. Она не понимала ни слова, но слушала благоговейно и с поглаживаниями лезть не смела. Во дворе у вдовы росло настоящее тенистое дерево, такая редкость в Старом городе. Сидеть бы и сидеть, но нужно было торопиться назад, в ешибот. Во второй половине дня с учениками занимался сам рав Шефаревич, а к нему опаздывать нельзя. Не посмотрит, что илуй, — отхлещет указкой по пальцам, больно. Учитель не дает послабления плоти — ни чужой, ни своей, потому что тело принадлежит к асиа, низшей сфере явлений, и недостойно снисхождения. Даже на Ерушалаимской жаре рав одевается так, как положено ашкеназскому мудрецу: в черный долгополый сюртук с бархатным воротником и лисий штраймель, из-под которого свисают седые пейсы, слипшиеся от пота. И это сейчас, в мае, а что будет летом? Говорят, жара в Земле Обетованной бывает такая, что яйцо, положенное на песок, за две минуты сваривается вкрутую. Выдержит ли святость рава подобное испытание? Глядя на расхаживающего по классу Учителя, Шмулик подумал: выдержит. Вот рав Шефаревич остановился подле косого Лейбки, ткнул его пальцем в затылок: — Почему не переписал главу из «Мишны», как было ведено? — Брюхо болело, — понуро ответил Лейбка. — У него брюхо болело, — сообщил Учитель остальным ешиботникам, как будто они сами не слышали. — Обсудим это. Последняя фраза означала, что ученая беседа началась — сейчас из уст рава забьет родник мудрости. Так и вышло. — Сказано: все болезни постигают человека в наказание за грехи. Согласен? Лейбка пожал плечами — подобное начало не сулило ему ничего хорошего. Рав Шефаревич сделал вид, что удивлен. — Разве не так? Голова болит у того, кто думает о суетном и нечестивом. Зубы болят у сладкоежки, кто грызет много сахара. Уд гниет у распутника, кто шляется по непотребным девкам. С этим-то ты согласен? Лейбке пришлось кивнуть. — Ну вот и хорошо. Раз у тебя болело брюхо — значит, брюхо твое согрешило: сожрало чего не следовало. Оно — виновник твоей болезни. Согласен? А кому принадлежит брюхо? Тебе. Значит, ты сам и виновен. Согласен? На месте Лейбки я бы ответил цитатой из «Жемчужной россыпи» Иуды Габирола, подумал Шмулик: «Дурак обвиняет других; умный обвиняет себя; мудрый же не обвиняет никого». В последнее время появилась у Шмулика такая привычка — спорить с Учителем. Привычка была весьма похвальной для талмудиста, но небезопасной применительно к раву Шефаревичу, поэтому полемику илуй вел про себя, мысленно. Лейбка цитаты в свое оправдание привести не сумел, за что и получил указкой. Учитель сегодня опять был не в духе — как все последние дни. По пальцам досталось и Шимону, который рассказывал урок боязливо и неполно. — Ты сказал все, что знаешь? — нахмурился рав. — Да, я сказал все, что знаю, — ответил Шимон по всей форме, как полагалось. Но это его не спасло. — Глупец говорит, что знает, Мудрец знает, что говорит! — рявкнул Учитель. Шмулик тут же мысленно парировал другим афоризмом: «Глупость кричит, мудрость говорит шепотом». Отличный ответ. Здорово было бы подискутировать с равом — не важно, на какую тему. Еще неизвестно, чья бы взяла. Есть такая штука, называется «телефон». В самый раз для диспута с равом Шефаревичем: говори ему что хочешь, указкой не дотянется. Не так уж был виноват Шимон, чтоб хлестать его с размаху, да еще с потягом. Бедняга аж взвыл, и слезы потекли в два ручья. Никто из ешиботников кроме Михла-Быка с его толстой шкурой не вынес бы такую экзекуцию без крика. Снова вспомнилось запретное имя, второй раз за день. Похоже, и рав Шефаревич думал о том же, потому что темой сегодняшней беседы выбрал вероотступничество. Современная Европа представляет собой страшную опасность для еврейства, сказал великий человек. Раньше, когда нас грабили, убивали, запирали в гетто, было легче — гонения лишь сплачивали нас. Теперь же правительства так называемых передовых стран отказались от антисемитизма, и перед тамошними евреями возник соблазн стать такими, как все, ничем не отличаться от гоев. Ведь быть евреем — это не только случайность рождения, но еще и сознательный выбор. Если не желаешь — пожалуйста. Крестись или просто перестань выказывать свое еврейство, и сразу перед тобой откроются все пути. В странах Пейл и Литэ, ныне входящих в Российскую империю, положение еще терпимое, потому что там евреям, которые перестали быть евреями, простора не дают, попрекают происхождением. А вот в Западной Европе дела совсем плохи. В стране Тайц большой вред иудейству нанес Бисмарк, и тысячи евреев отшатнулись от веры отцов. Скверно обстоят дела и в стране Церфат, которая еще сто лет назад провозгласила равенство евреев. Слава Богу, глупые гои затеяли там процесс против выкреста Дрейфуса, отчего многие отступники призадумались. Враги евреев относятся к двум видам. Первые хотят нас уничтожить, и таких бояться не следует, ибо Господь всегда защитит избранный народ Свой. Вторые во стократ опасней, потому что покушаются не на наши тела, а на наши души. Они заманивают нас добрыми словами и лаской, они хотят, чтобы мы отказались от своей особенности, перестали быть евреями. И многие, очень многие поддаются, становятся мешумедами. Мешумед, принявший Христа, в тысячу раз хуже самого злобного из гоев. Чтобы выслужиться перед новыми хозяевами, он клевещет на нас и нашу веру. А когда появляется меж нами, то сеет сомнение и соблазн в сердца малодушных, кичась богатой одеждой и достигнутым положением. Рав Шефаревич распалялся все больше и больше. Глаза вспыхнули огнем священного гнева, перст правой руки то и дело грозно вздымался к потолку. — Этих предателей нужно истреблять, как истребляют зараженную мором овцу, прежде чем она погубит все стадо! Сказал Господь: «Если кто из дома Израилева отложится от Меня, Я обращу лице Мое против того человека и сокрушу его в знамение и притчу, и истреблю его из народа Моего, и узнаете, что Я Господь». На это Шмулик возразил так: «Господь сказал не „истреблять“ — и точка, а „истреблять из народа Моего“, то есть выгонять из евреев, и пусть дальше живут себе как знают, без Меня». Но сказано было, само собой, по телефону, так что рав аргумента не услышал и грохотал дальше, теперь обрушившись на апикойресов: — Мы, евреи, единственные хранители Божественного огня, который без нашего народа давно бы погас. Мы не меняемся, мы все те же, со времен Авраама и Моисея. А чего хотят апикойресы—сионисты? Чтобы евреи стали обычным народом и обычным государством. Но обычные народы живут недолго, они появляются и исчезают. Где моавитяне, филистимляне, ассирийцы, вавилоняне, римляне, терзавшие нас? Их давно нет, их вытеснили новые народы: англичане, германцы, турки, русские. Пройдет два или три века, и факелы этих молодых народов, ныне пылающие столь ярко, угаснут, вместо них зажгутся новые, еще более яркие. Наша же свечка будет гореть все тем же тихим, негасимым пламенем, которому тысячи лет! Есть ли на свете другой народ, свеча которого горит столь же долго? И тут Шмулик не удержался. — А китайцы, ребе? — сказал он вслух. — Они хранят свои обычаи столько же, сколько мы. Может, даже дольше. Четыре тысячи лет, вот сколько. Про китайцев это он в энциклопедии прочитал, у мадам Перловой. Реплика получилась эффектная, у рава аж борода затряслась. Ну-ка, что он на это скажет, какую цитату приведет? Не дождался Шмулик цитаты, а дождался указки — и не по пальцам, а по шее, по затылку. Вылетел из класса с воплем, осыпаемый бранью и ударами. Трудно дискутировать с равом Шефаревичем. Теперь нужно было переждать, пока Учитель остынет, а потом идти просить прощения — через час-два, не раньше. Шмулик засунул руки в карманы, прошелся взад-вперед по улице, но в армянский квартал соваться не стал. Близ Мусорных ворот кто-то окликнул его по-русски: — Мальчик! Мальчик! Подошла шикса в темном шелковом платье, рыжие волосы повязаны прозрачным платком. В руке саквояж. Веснушчатое лицо женщины показалось Шмулику смутно знакомым. — Тебя зовут Шмулик, да? — обрадованно улыбнулась рыжеволосая. — Это ведь с тобой я разговаривала на пароходе? Помнишь? Я тогда в монашеском облачении была. Точно, вспомнил он. Видел он уже эту шиксу, когда плыли по реке к морю из Москвы — туда еврейские родители свезли из разных городов своих сыновей, чтобы передать их на обучение в ерушалаимский ешибот рава Шефаревича. Только в рясе шикса была не такая красивая. С золотистыми крапинками на лице и сверкающим нимбом из волос она стала гораздо лучше. — Здравствуйте, — вежливо сказал Шмулик. — Как поживаете? — Спасибо. Как хорошо, что я тебя встретила! — все радовалась рыжая. А чего, спрашивается, хорошего? Стоит ученик почтенного рава Шефаревича посреди улицы и болтает с шиксой. Не дай Бог, кто-нибудь наябедничает Учителю. Будто и без того у Шмулика мало неприятностей. Вон литвак в черной шляпе и халате остановился, косится. Напомнить бы ему мудрое изречение: «Лучше беседовать с женщиной и думать о Боге, чем наоборот». Но, если честно, думал Шмулик в эту минуту вовсе не Боге, а о том, что, будь у мадам Перловой такая же белая кожа, жениться на ней было бы гораздо приятней. — Мне очень нужно с тобой поговорить! — сказала шикса. А литвак все пялился. Добром это не кончится — непременно донесет раву. — Спешу, — буркнул Шмулик. — Некогда. И хотел идти себе дальше, но красивая шикса вдруг покачнулась и со стоном оперлась Шмулику на плечо. — Ой, что-то голова кружится… Мальчик, отведи меня в тень… Дай воды… Зажмурила глаза, рукой схватилась за висок. Это ее солнцем напекло, с непривычки. Одна из главнейших Божьих заповедей, перекрывающая все запреты, гласит: будь милосерден. Отведу ее в тень, дам напиться и сразу сбегу, решил Шмулик. Взял сомлевшую женщину под локоть, рукой у нее перед носом помахал, навроде веера, — это чтоб литвак видал: тут не флирт какой-нибудь, а человеку от жары нехорошо стало. В переулочке было нежарко, тенисто. Шмулик посадил русскую на каменную ступеньку, сбегал к колодцу, принес в ермолке воды. Шикса немножко отпила и немедленно пришла в себя. Говорит: — Мальчик, я ищу одного человека. Тут бы Шмулику и отправиться своей дорогой. Проявил милосердие, и довольно. Но любопытно стало, кого это она ищет. Переулочек — это вам не улица. Никто здесь особенно не разгуливает, и пялиться на ешиботника, разговаривающего с шиксой, некому. — Какого человека? — Его зовут Мануйла. Пророк секты «найденышей», знаешь? Он вздрогнул. Как странно! И эта про голоногого фокусмахера! Должно быть, что-то мелькнуло в его глазах, потому что рыжая быстро спросила: — Он ведь был здесь. И ты его видел, да? Шмулик медлил с ответом. Это произошло в первую субботу после Пасхи, целых две недели назад, а как будто сегодня. Рав Шефаревич повел ешиботников к Стене Плача. Встали в ряд, начали молиться. Шмулик закрыл глаза, чтобы представить себе Храм во всем его нетленном великолепии — каким он был прежде и каким он будет, когда пробьет час. Вдруг сосед толкнул его локтем в бок и показал в сторону.