25 декабря, 14 часов 48 минут по западноевропейскому времени Лиссабон, Португалия – Что она делает? – спросила Карли. Музыкальный модуль почти загрузился, и Мара проводила диагностику в поисках ошибок или глюков. По прошлому опыту она знала, что сейчас в развитии Евы наступает критический момент. Благодаря тщательно продуманной схеме «воспитания» сознание программы созрело – и стало способно к истинному росту. Однако эта же способность сделала его уязвимым. Сейчас программа балансирует на волоске: может вырасти в волшебное создание, наделенное истинной душой, – а может и превратиться в чудовище, эгоцентричное, жестокое, бесчеловечное. – Почему она сидит без движения? – вновь спросила Карли. Мара склонила голову набок, вглядываясь в странную позу Евы. Казалось, вместо того, чтобы впитывать последнюю порцию новых данных, отраженную на экране в виде струящегося потока нот, Ева ушла в себя. Опустилась на одно колено, склонила голову набок; длинные черные волосы упали на сторону, открывая ухо. – Может, зависла? – спросила Карли. – Ну, вроде глюка в видеоигре? – Не знаю. – Когда Мара осознала, что означают эти слова, ее вдруг охватила дрожь. – Я не знаю, что она делает. – Словно к чему-то напряженно прислушивается… – Карли обернулась к подруге. – Может, ей понравилась какая-то песня, и теперь она проигрывает ее снова и снова? – Нет, так она делать не стала бы. – А ты ее спроси. Она уже понимает, что такое язык. Поговори с ней. – Пока слишком опасно. Это может пошатнуть ее хрупкую цифровую психику. Для Евы виртуальный Эдем – ее мир. Она еще не готова узнать о нашем существовании. – О том, что на нее смотрят боги? Мара кивнула. – Думаю, ты права: она к чему-то прислушивается. Но к чему? И вдруг Мару осенило. – Давай-ка проверим! Она быстро набрала на клавиатуре код, и на мониторе ноутбука открылась другая диагностическая программа, отслеживающая помехи – радиопередачи и другие посторонние сигналы, которые могли ворваться в замкнутую систему «Генезиса» и повредить ее. В углу экрана появилась движущаяся диаграмма. Мара быстро просмотрела результаты анализа. – Электромагнитное излучение земли. Радиоволны. Сотовый сигнал. Где-то рядом беспроводной роутер. – Она указала на самый высокий пик на диаграмме. – Вот очень сильный сигнал. В СВЧ-диапазоне. – СВЧ? – Карли подошла к окну. – Там на углу ресторан. Если они что-то разогревают… – Нет, я не о микроволновой печи. Это другое… Острый пик на диаграмме исчез, и Мара вздохнула. Наверное, это ничего и не значит. Карли стояла у окна, с наслаждением вдыхая теплый полуденный бриз. Золотистые кудри растрепались по плечам, щеки разрумянились от ветра. Траурный черный пиджак распахнулся, открывая взгляду изгибы сильного, стройного тела. Мара смотрела на подругу, не в силах отвести взгляд и вернуться к экрану. Ева наконец встала, хотя по-прежнему будто к чему-то напряженно прислушивалась. Она нахмурилась; ее лицо казалось обеспокоенным. Почти испуганным. Озадаченная и заинтригованная, Мара подозвала Карли: – Иди сюда, взгляни! Подруга отвернулась от окна и подошла к ней. В эту секунду Мара заметила, что пик на диагностической диаграмме, обозначающий излучение в СВЧ-диапазоне, взметнулся вверх. Ева на экране повернула голову, словно услышав или ощутив приближение Карли. Мара выпрямилась; ее вдруг охватило страшное предчувствие. – Что такое? – спросила Карли. – Ты выключила телефон? – Да, и аккумулятор вынула. Все, как ты сказала. Мара знала, что мобильные телефоны используют СВЧ-частоты для коммуникации со спутниками GPS, позволяющими отслеживать местонахождение телефона. – Проверь карманы! Все! Пока Карли выполняла ее торопливый приказ, Мара спешно обыскивала собственную одежду. Ничего! И вдруг Карли широко раскрыла глаза. Из кармана пиджака она извлекла блестящий кругляшок размером с монету. – А это что? И как оно сюда попало? На оба вопроса Мара уже знала ответ. Ей вспомнился бандит, схвативший Карли в аэропорту. – GPS-маячок. Тебе подбросили трекер, прибор слежения!.. – Она повернулась к дверям, уже поняв правду. – И я сама привела сюда врага! 14 часов 53 минуты Тодор сломал портье еще один палец. Другой рукой он затыкал ему рот, заглушая крики и стоны. Двое соратников прижимали несчастного к стулу в задней комнате. Тодор вглядывался в темные, полные слез глаза жертвы. Что такое боль? Есть ли у нее цвет, запах, вкус? Всю сознательную жизнь он мечтал испытать это ощущение, понять наконец, чего лишен. Нельзя сказать, что ему недоставало чувственного опыта. Тодор ощущал прикосновения, потел в жару, мерз на холоде; однако мог располосовать себе руку ножом – и ничего не почувствовать. Он знал, что боль – механизм предосторожности, нечто вроде встроенной в организм системы сигнализации. Многие с тем же синдромом, что и у него, погибли еще детьми – от ран, которых не замечали, или, куда чаще, от того, что по-глупому собой рисковали. Боль не сдерживала их, не учила тому, что тело ранимо; они считали себя бессмертными. Тодору очень повезло, что в «Тигель» он попал еще мальчишкой. Быть может, суровые тренировки и ограничения, принятые в братстве, спасли ему жизнь. Так и не узнав от своего пленника ничего нового о боли, Тодор выпрямился и терпеливо ждал, пока заглушенные вопли портье – нигерийца с угольно-черной кожей – сменятся неудержимыми рыданиями. Когда он с товарищами вошел в гостиничный холл, портье за конторкой говорил по телефону. Размахивал длинными руками, громко и ожесточенно споря о чем-то на родном языке. На вошедших не поднимал глаз. Быстрыми шагами Тодор пересек холл и остановился у конторки. Он ждал, когда черномазый окончит разговор, и сердце его переполнялось омерзением, ненавистью к грязному язычнику, который здесь, среди христиан, имеет наглость болтать на своем поганом языке! Теперь Тодор отпустил руку этого cabron[27] и нагнулся к нему – нос к носу. – Еще раз, – спокойно повторил он. – Мы знаем, что эта женщина здесь. Скажи нам, в какой комнате. За плечом у портье застыл Мендоза с «Айпэдом», с помощью которого отслеживал путь GPS-маячка. След привел в захудалую безымянную гостиницу на Пинк-стрит, в районе Кайш-ду-Содре. Таких гадючников здесь полно – и все одинаковые: облупившаяся краска на стенах, растрескавшаяся штукатурка, хлипкие балкончики. На первых этажах размещались бары для курящих и ночные клубы, сейчас по большей части закрытые. Маячок привел их в гостиницу, однако не позволял определить, где именно находится цель. Потребовался допрос с пристрастием. Так что двое из команды заперли входную дверь – хоть посетителей в этот мертвый час не ожидалось, да и на улице за окном было пустынно; затем отволокли портье в заднюю комнату и показали ему снимок Мары Сильвиеры. – Я… я ее не знаю! – хрипло выдохнул портье. Опять врет! – Правда, не знаю! Я на работе только с утра! Тодор схватил его за следующий палец. – Пожалуйста, пожалуйста, не надо!! В этот миг в комнату ворвался один из его людей. С собой он волочил за шиворот, упирая ей в бок ствол, перепуганную горничную. – Фамилиар, она знает, где прячется ведьма! Встряхнув горничную, он заставил ее повторить. Тодор поднял глаза к потолку. Четырьмя этажами выше… Снова переведя взгляд на портье, достал из сапога охотничий нож. Нигериец распахнул белые от ужаса глаза.