И тут увидел… ее. Я притворился, что машу рукой кому-то из отъезжающего автобуса, и, конечно, как назло, этими «кому-то» оказались Ханна и ее подруги, сидевшие прямо у заднего окна. Я быстро опустил руку, но было уже поздно. Ханна закатила глаза, а одна из ее подруг послала мне воздушный поцелуй. Автобус вырулил на дорогу и исчез в потоке машин. Тут я вздрогнул, потому что кто-то тронул меня за плечо. Развернувшись, я увидел маму Бие. Меня моментально приморозило к асфальту. – Привет, Оскар, – улыбнулась женщина. – Тебя ведь Оскаром зовут, верно? Я еле кивнул: шея отказывалась сгибаться. – Вы с Бие вчера весело провели время? – спросила мама Бие. Я нехотя кивнул опять. Что, интересно, рассказала ей Бие? – Она выглядела такой счастливой, когда вернулась домой, – продолжала между тем женщина. Я опять кивнул, только медленнее. До меня постепенно доходил смысл сказанного: «Она выглядела такой счастливой, когда вернулась домой». У меня в животе как будто зажглась маленькая лампа. Мама Бие, улыбнувшись, пошла дальше, но тут меня разморозило, и я подбежал к ней: – Извините, а можно узнать…. Бие дома? – Нет, она сегодня ночует у подруги. Передать ей что-нибудь? Я помотал головой, а мама Бие, снова улыбнувшись, достала из сумки ключи, отперла дверь и исчезла в ресторане. Дверь за ней захлопнулась, и я остался снаружи один. Но зато я больше не мерз, потому что изнутри меня согревала маленькая лампа. Блики солнца Не помню, как дошел сюда, но неожиданно я обнаружил, что стою рядом с домом бабушки. Я задрал голову и посмотрел наверх, но, конечно, ничего не увидел. Моя бабушка живет на самом верху, и из ее окон можно увидеть пол-Стокгольма. Я быстро набрал код и потянул дверь в подъезд, но она оставалась закрытой. Тогда я тщательнее, чем в первый раз, нажал на кнопки. Не помогло. Значит, на двери сменили код. Такое иногда бывает. Я позвонил по домофону. Немного подождав, я услышал потрескивания, и следом из динамика донесся бабушкин голос: – Алло! – Привет, бабуль. Это я, – сказал я. – Алло! – снова закричала бабушка. Я наклонился к самому динамику и медленно и раздельно произнес: – Бабушка, это я, Оскар. – Нет, у меня ничего такого нет, – ответила бабуля. Я вздохнул и заорал что есть мочи: – БАБУЛЯ, ЭТО Я!!! Шедшая по тротуару девушка вздрогнула и отпрянула в сторону. – A-а… Оскар? Это ты? – удивленно спросила бабушка. – ДА!!! – Я был уже на пределе своих голосовых возможностей. – Ой, Оскар! А почему ты не заходишь? Я тяжело вздохнул, готовясь к новому рывку, но бабушка все-таки что-то сообразила: – A-а… поняла! Нам вчера код сменили, а… – Я это уже понял, бабуль! Впусти меня!!! – завопил я. Из соседнего подъезда вышла молодая мама с ребенком и таксой. Услышав мои вопли, ребенок заревел в голос, а такса завертелась колбасой и залаяла. Я вконец обозлился, а бабушка между тем безмятежно вещала дальше: – …а ты, конечно, не знал. Но я записала его прямо под трубкой от домофона… – Я врубился, бабуль! Впусти же меня наконец! В динамике повисла пауза. Потом я услышал: – До чего же это захватывающе, Оскар! Ты обязательно должен подняться ко мне и рассказать все поподробнее. В замке щелкнуло, и дверь в подъезд открылась. Пока я ждал лифт, думал над тем, что могли значить последние бабушкины слова: «До чего же это захватывающе. Ты обязательно должен подняться ко мне и рассказать все поподробнее». Что она имела в виду? Что такого она могла услышать? Я постарался вспомнить, что именно я прокричал ей в конце. «Я врубился, бабуль. Впусти же меня наконец». Как это можно еще неправильно услышать? «Я врубился. Я…» Щелкнуло, и передо мной раздвинулись двери лифта. В тот же самый момент в моей голове тоже щелкнуло. Лампа, которая тихонько горела внутри меня, заполыхала ярким пламенем, посылая во все концы моего тела потоки горячей лавы. Я шагнул в кабину лифта и нажал на седьмой этаж. Потом стремительно стянул с себя куртку, чтобы не свариться вкрутую. В зеркале отразились мои щеки, полыхавшие красным. С глазами тоже что-то случилось. Из них исчезла куда-то та безнадежность, которая читалась во взгляде обмотанной туалетной бумагой мумии по имени Оскар, прятавшейся ото всех в школьном туалете. Теперь в глазах появилось что-то другое, что-то сияющее, как блики солнца на поверхности воды. Я понял, что это было. Бабушка с жутко заинтересованным видом ждала меня на пороге. Она поднесла руку к уху и подрегулировала свой слуховой аппарат. – Я торопилась и толком не надела его, – пояснила бабуля и втянула меня в квартиру. – Угу, – пробормотал я. Пахло кофе и имбирным печеньем. Повесив в прихожей куртку, я присел и принялся развязывать шнурки. Бабушка стояла рядом, скрестив руки на груди. – Ты же знаешь, я не очень хорошо слышу, поэтому приходится надевать его, – продолжала она. – Ничего страшного. – Я попытался улыбнуться. Справившись с обувью, я поднялся и пригладил взъерошенные волосы. Бабушка продолжала стоять и внимательно смотреть на меня. Потом она вздохнула и спросила: – И теперь мне интересно, правильно ли я расслышала? Ты… Ты влюбился, Оскар? Я правильно услышала? На мгновение я замер, а потом ответил: – Да, ты правильно услышала. Лицом к небу Это было необычное чаепитие. Я не мог сосредоточиться ни на имбирном печенье, ни на игре в крестики-нолики. Видно было, что у бабушки скопилась масса вопросов, но она быстро заметила, что я не горю желанием что-либо рассказывать. Я же вдруг понял, что чувствовал, когда думал о Бие, и почему-то мне ни с кем не хотелось об этом говорить. С бабушкой уж точно. По крайней мере, не сейчас, когда на ней надет слуховой аппарат. В животе было такое чувство, что горячая лампа вот-вот превратится в готовый взорваться баллон, а еще я ощущал странную слабость в руках. Значит, вот какой бывает любовь. На бабочек совсем не похоже, но все люди – разные и поэтому, наверное, чувствуют все по-разному. Бабушка налила вторую чашку кофе и с шумом выпила. – Ты говоришь, что после Рождества она будет учиться в твоей школе?