– Но… – начал я. – Что «но»? – перебила она. – Он ведь обнаружит пропажу. – Я что-нибудь придумаю. Бие запихнула мешок с мусором в контейнер и вытерла руки. Затем мы вышли на улицу. Дождь к этому времени уже закончился. – Спасибо, – поблагодарил я ее. – Но мы еще не решили твою проблему, – возразила Бие. – Нет, но то, что ты сделала, это… здорово. – Я улыбнулся. – Будем считать, что ты в беде и я не могу тебя бросить. – И Бие по-дружески пихнула меня локтем. В ее черных глазах мерцало по маленькой звездочке. «Повезет тому, чьим другом ты станешь», – подумал я. Здорово, просто здорово! Я повернул ключ в замке, открыл дверь своей квартиры и прислушался. На кухне хозяйничал папа. Он мыл посуду и насвистывал увертюру. Увертюра – это маленький музыкальный кусочек, который в опере идет вначале, перед тем как начинают петь. «Тогда это только вопрос времени, когда папа прямо там у мойки завопит что-нибудь этакое», – подумал я и тихонько вздохнул. До чего же неловко, когда приводишь друга в первый раз к себе домой, а твой собственный отец от души горланит на кухне оперные арии. Хотя хуже всего было то, что он занимался этим именно на кухне. Из-за больших размеров банки с печеньем нам придется почти ползком передвигаться с этим мешком для мусора, чтобы папа ничего не заметил. – Я должен выманить папу с кухни. Постой пока здесь, – прошептал я Бие и запихнул мешок с печеньем под плащ в прихожей. И вовремя – из кухни выглянул папа. – Привет, старик, – начал он. Но тут заметил Бие: – О, а кто это у нас тут? Папа вышел из кухни и, вытерев руки полотенцем, протянул для приветствия руку Бие. Девочка сняла свою синюю шапочку и поздоровалась. – Меня зовут Бие, – представилась она. – Мы с семьей только что переехали в этот район. После Рождества я буду ходить в ту же школу, что и Оскар. Папа улыбнулся и сказал, что ему очень приятно с ней познакомиться, но тут он наморщил лоб: – Мне кажется, я тебя уже знаю. – Да, – кивнула Бие, – вы на днях были в нашем ресторане. Вы еще танцевали. – A-а! Точно, точно. Очень приятно, очень. У папы есть привычка повторять слова по два раза. Особенно когда сказать нечего. – Здорово, просто здорово, – твердил он. – Добро пожаловать, добро пожаловать… – Э-э, папа? – обратился я к нему. – Что? – У вас ведь с мамой в гардеробе есть ящик с разными вещицами для Рождества? Игрушки там… – Ты не полезешь в гардероб, – строго перебил меня папа и с таинственным видом поднял указательный палец. «Отлично», – подумал я и не смог скрыть улыбку. Папа, конечно, подумал, что я догадался, где спрятаны подарки к Рождеству, и теперь радуюсь. Само собой, я был этому рад, но еще больше я радовался тому, что придумал, как заставить отца уйти с кухни. – Ладно, но только в том ящике лежит диск с рождественскими песнями. Вы убрали его туда, когда я был маленький, помнишь? Тот самый, с песней Стефана. – Ага, – протянул папа. – А зачем тебе? – Мне нужно порепетировать, – объяснил я. – Я буду Стефаном. – Будешь петь соло? – просиял папа. – Может быть, – уклончиво ответил я. И прежде, чем я закончил фразу, папа бросился со всех ног в их с мамой спальню и закрыл за собой дверь. – Не заходи сюда, – проорал он. Я быстренько вытащил из укрытия мешок для мусора и помчался с ним через кухню в свою комнату. Банка с печеньем затрещала, когда я запихивал ее под кровать. Следом влетела Бие. Я прижал палец к губам, и Бие улыбнулась в ответ. – Как у тебя уютно! – восхитилась она, осматриваясь по сторонам. – Спасибо, – улыбнулся я. Девочка присела на зеленый ковер и провела по его ворсистой поверхности обеими руками. – Совсем как настоящая трава, – прошептала она. Папа просунул голову в мою комнату и помахал старым CD-диском. – Держи, – сказал он. – Будете вместе репетировать? – Нет, я потом порепетирую. – Я взял у папы диск. – Мы сейчас чем-нибудь другим займемся. – Ну ладно, ладно. Не буду вам мешать. – И папа скрылся за дверью. – Вот и чудно, – пробормотал я. Мы дождались, пока папа не включил на кухне кран и начал, насвистывая, мыть посуду, и принялись вскрывать золотистые пакетики. И хотя я провел полдня, поедая имбирное печенье, мне опять захотелось есть, и я запихивал себе в рот одно печенье за другим. Пол постепенно усеялся золотистыми обрывками. Бие тоже жевала и показывала мне свои записки. Дружба, терпение, мечты, правда… И так далее и тому подобное. И ничего похожего на те слова. «Произнеси свое самое сокровенное желание, и оно исполнится». Ни намека… Вскоре я почувствовал, что уже объелся печеньем, и вдруг без всякого предупреждения в моем животе раздалось громкое урчание. Бие, вздрогнув от неожиданности, уставилась на меня, а потом рассмеялась. Но я ничуточки не обиделся. У нее был очень добрый смех. Такой воркующий, как у маленькой птички, счастливый смех без тени издевательства. А еще он был очень заразительный. Я тоже начал смеяться. Вдруг у меня снова заурчало. Бие так захохотала, что свалилась на пол. – Оскар, – держась за живот, визжала она. – Ой не могу, Оскар! Ха-ха-ха! И тут уже заурчало у нее! У меня от смеха изо рта полетели крошки от печенья. Скоро мы уже оба катались по полу и хохотали как сумасшедшие. Вели мы себя точь-в-точь, как парочка пятилетних несмышленышей, но нам совсем не было стыдно. Только очень весело. В разгар нашего безумия кто-то постучался, и, прежде чем я успел что-то сказать, дверь открыла мама. Она еще не успела снять пальто и стояла на пороге, открыв рот. Ее можно было понять. Два подростка катаются по полу, усыпанном золотистыми бумажками, и ржут как ненормальные. – Ой, весело тут у вас, – только и смогла сказать мама. И я тут же выдал: – Ага, хочешь с нами? Бие простонала от смеха, и у нас начался новый приступ хохота. Мама только улыбнулась и, покачав головой, закрыла за собой дверь. Через некоторое время мы успокоились, и я вытер слезы, выступившие от смеха. Бие перевела дух и села, прислонившись к углу кровати.