Следил за ним? Караулил, когда он выйдет? Коротко кивнув, Павел заторопился прочь. Белый «лифан» совсем не четвертого, а скорее второго размера стоял прямо перед подъездом. За рулем сидел лысеющий, сгорбленный по форме кресла мужичок средних лет. Помогать он не вышел, пришлось заталкивать чемодан в багажник самому, в свободное место рядом с ящиком для инструментов и упаковками строительных мешков. Мешки черные, большие – в такие можно и человека сунуть, вдруг пришло на ум. В салоне пахло куревом, и на Павла накатила дурнота. Он даже подумал вызвать другое такси, а Рустама Давидовича услать вместе с его «лифаном», но времени уже не оставалось. Водитель обернулся, положив руку на соседнее сиденье. Лицо у него было под стать имени, кол- лаж, составленный из черт разных людей: плоское, несимметричное, с густыми темными бровями. На подбородке рос клочок волос, неровная козлиная бородка. – На Павелецкий? Павел кивнул. А если его ждут на вокзале? Если уже мониторят камеры видеонаблюдения и скрутят на таможне? Кто угодно мог следить за ним: сосед, уборщица в подъезде, парень, который крутился под балконом Сони… Кто его знает, вдруг он не играл, вдруг на самом деле снимал Павла, собирал доказательства?.. Вдруг Павел что-то забыл, когда топил Краснова, и уже на крючке, но пока не понял? Водитель резко газовал и тормозил, все время перестраивался, пытался проскочить, пока движение совсем не встало. Но у съезда на Краснопрудную они все-таки застряли в пробке. На высотке рядом с эстакадой мигнула и выключилась реклама. Две-три секунды медиафасад оставался темным, затем на нем высветились слова в петле из патч-корда: МЫ НЕ СОБАКИ И НЕ СКОТ ОСТАНОВИТЕ ЧИПИЗАЦИЮ Первыми, кого заметил Павел на вокзале, были полицейские. Они устало переминались под табло пригородных поездов, скользнули по Павлу взглядом (Павел съежился) и отвернулись. Пассажиры расходились по электричкам и поездам, подъехал экспресс с белой, вытянутой как утиный клюв мордой, и из него заторопилась по-осеннему сонная толпа. Под куполом метался голос диктора, отражался многогранным эхом, из-за чего слова сливались в набор гнусавых гласных звуков. Никто не ждал Павла и в поезде. Звучала музыка, что-то ненавязчивое с флейтой. Еду развозила девушка в переднике, предлагала кофе, ростбиф, салат, лапшу, плесневелый тофу, соевый белок, политый соусом, сладкое желе, крабов из Владивостока. От волнения есть не хотелось и не спалось к тому же. Поэтому Павел заказал бутерброд, кофе и уставился в окно. Вагон мягко покачивался, будто бы не мчался на огромной скорости, а плыл мимо пятиэтажек, деревень и редких хвойных пятачков. Павел никогда не уезжал дальше Московской области, и с каждым километром тревога становилась всё сильнее. Натягивалась пружина между ним и прокопченной Москвой, больно тянула назад, к уже известным улицам, к привычной терпимой жизни. И, казалось, в градиенте тьмы снаружи – от серого с сиреневым отливом к непроглядно-черному – что-то двигалось рывками: отставало, длинный прыжок – и вновь бежало рядом, напротив Павлова окна. Проблескивало белое лицо, холодное, как снег. Изломанные руки, пустые сгнившие глаза, остатки спутанных волос. Поезд загрохотал по мосту, похожему на остов животного доисторических времен. Стальные рёбра загибались, смыкались далеко вверху, подсвеченные прожекторами. А под мостом была речная гладь, на берегу красным горохом помигивали маячки огней, и у Павла сжалось горло, стало тяжело дышать. Чтобы отвлечься, он включил лекции о китайской мифологии, но там принялись рассказывать об аде в толще Желтой реки и десяти судилищах, где грешников всячески расчленяли, пытали и варили в масле. «Китайский ад состоит из десяти судилищ, – сообщили Павлу. – В первом судилище судья Циньгуан-ван допрашивает души умерших. Безгрешных он отправляет в десятое судилище, где они получают право родиться вновь. А грешники проходят мимо “зеркала греха”, в котором отражаются все их дурные поступки. Души самоубийц Циньгуан-ван отправляет обратно на землю в облике голодных демонов, и, после истечения срока жизни, отпущенного им небом, они попадают в “город напрасно умерших” Вансычэн, откуда нет пути к перерождению. Владения Циньгуан-вана включают “двор голода” – Цзичан, “двор жажды” – Кэчан, и “камеру восполнения священных текстов” Буцзинсо…» На этом Павел не выдержал, всё выключил и стер. Он проверил почту напоследок – нет новых писем, только спам, – вышел со всех аккаунтов и удалил их. Так же поступил с рабочим адресом: все равно в Китае им пользоваться не разрешат. Еще немного подождав, как будто кто-то мог позвонить ему за эти пять секунд, Павел вытащил симку из планшета. Туалет нашелся в тамбуре за раздвижными стеклянными створками. Над одной из кабинок горел зеленый огонек, и Павел толкнул дверь. Внутри все-таки было занято. У умывальника спиной к Павлу стоял мужчина в спортивном костюме и замшевых туфлях. Кабинку наполнял голубоватый стылый полумрак, в обведенном лампой зеркале отражались ухо и один печальный, словно немного стекший глаз. – Простите, – сказал Павел. – Не знал, что здесь кто-то есть. Мужчина не ответил. Он покачнулся, запрокинул голову, тихо и сдавленно забулькал. Поезд свернул, и Павел по инерции вывалился обратно в тамбур. Дверь хлопнула, закрывшись. Спустя минуту мужчина вышел следом, держа в руке бутылку полоскания для горла. Обычный, розовощекий и живой. – Теперь свободно, – бросил, едва глянув на Павла, и скрылся в вагоне-ресторане. Поежившись, Павел ступил в кабинку, закрыл дверь и слился с пахнущим освежителем и мятой полумраком. Умывшись, он вытащил из кармана пластиковый квадратик симки, покрутил его в пальцах, бросил в унитаз, и прошлое всосалось в темное ничто. Денег у братьев не было, потому они сунули тело сестры в мешок и бросили в высохший колодец на краю деревни. Как ты можешь догадаться, Баолу, этим всё не кончилось. Следующей ночью сестра вернулась, волоча мешок, и постучала в дверь. Посовещались братья, привязали к ее телу камень и скинули в ущелье. «Теперь-то точно не вернется», – решили они. Но ночью снова раздались шаги, в дверь дома постучали. Сестра стояла на пороге, а у ног ее лежал тот самый камень. Испугались братья. Нашли пустой ствол дерева, смастерили гроб, положили тело сестры в него и спустили на реку. Дух поблагодарил братьев и больше не тревожил их. III Вансычэн Отсюда нет пути к иному. 1 Добравшись в Благовещенск из Игнатьево, Павел пообедал в ресторане русской кухни, найденном по дороге на автобусный вокзал: знал, что в ближайшие дни разнообразие в еде его не ждет. Заказав борщ, винегрет, оливье, картошку с грибами и блины с икрой, он попробовал всего понемногу, запоминая вкус. Блины попросил завернуть с собой и доел их позже, прогуливаясь по набережной Амура-Хэйлунцзян и пачкая руки и губы остывшим маслом. С реки дул ветер, сдирал ледяными пальцами пальто. Павел прошел мимо бронекатера на постаменте. Дно катера было алым, ярким, будто река сорвала ему кожу. На противоположном берегу виднелось колесо обозрения, бликовало серебром здание таможни, похожее на терминал аэропорта. К нему и от него время от времени ползли суда, тяжело взрезая водную гладь, а в отдалении по узкой линии моста тянулись через границу машины, похожие на черных букашек, и гусеницы автобусов. Безоблачное небо шумно вспахал самолет, оставив борозды. Павел проводил его взглядом, гадая, куда же он летит. Может быть, в Москву? Туда, где с лета продолжаются дожди, лупят в окно брошенной комнаты в коммуналке, поливают детский сад и школу, куда в восемь утра, когда Павел собирался на работу, стекались дети. Павел представил, как капли стучат по остеклению Сониного балкона с видом на березу и двор, заставленный машинами. Соня забыла закрыть створку, и дождь хлещет прямо на пол, заливает плитку, половые тряпки, пылесос, банку с окурками и пеплом. Он очень хотел набрать ее, ту милую теплую Соню, с которой он встречался до «контрас», чипов, Швали и Краснова. Дозвониться в Москву прошлой зимы, когда они сидели на полу и упаковывали в красную хрусткую пленку подарки для воспитанников. Та Соня бы за него порадовалась, а потом сказала: «Паша, не забудь поесть». А еще: «Как ты доехал? Выспаться удалось?» и «Я скучаю, Паша, приезжай скорей». Интересно, она вспоминает о нем? Но звонить было нельзя. Своим появлением Краснов переломал всё, что Павел успел выстроить после детдома. И тут же вспомнилась вскипающая под ливнем, похожая на нефть вода пруда. Дробь капель на лобовом стекле, как будто кто-то стучался, просился внутрь. Павел облокотился на чугунный парапет, расслабил кулаки. Каждый раз, когда паника начинала бить в висок, он напоминал себе, что всё сделал правильно. У него не было выбора, его вынудили – система правосудия, Краснов, Клюев и персонал детдомов, которые Краснова покрывали. Они виноваты, а не Павел. Он ментам помог, на самом деле, сделал за них грязную работу. Чем больше Павел об этом думал, тем почему-то тяжелее становилось. В автобусе он сел у прохода, подальше от окна и от Амура, над которым они поедут на опасной высоте. Чемодан забросил на багажную полку, рюкзак поставил под ноги и оглядел пахнущий чистящим средством салон. Что, если тело уже нашли, и завели дело, думал Павел, пока автобус пробирался по улицам к мосту. Что, если на том берегу его скрутят и первым же рейсом отправят обратно в Москву? Но на китайской стороне Павла ждали лишь толпы туристов. В вип-зале очередь двигалась чуть быстрее, и Павел встал в нее. Переплатив в четыре раза и пройдя таможню, он вышел на площадь, где с нетерпением ожидали помогайки с тележками, гиды с досками, на которые были наклеены фото достопримечательностей, лоточники с едой и зазывалы. Поодаль выстроились автобусы и такси. Люди покидали здание поодиночке, как пчёлы вылетают из летка, рассаживались по машинам, кто-то шел по обочине пешком, с грохотом катя чемоданы за собой. Павел пошел вдоль здания таможни, сверяясь с ориентирами, которые ему выслали в письме. Отбился от таксистов и помогаек, обещавших тут же найти ему лучший отель, магазин и ресторан – «хорошие знаю, скажи, чего хочешь?». Павел на китайском популярно объяснил, чего, и помогайки растворились. Отыскав нужный автобус, оказавшийся тонированной маршруткой, он показал документы хмурому водиле. Водила их проверил, чиркнул пальцем по планшету и велел садиться. Внутри ждали еще пятеро: двое русских, трое, похоже, из Средней Азии. Несмотря на осеннюю прохладу, в салоне вовсю дул кондиционер, и Павел застегнул куртку под самый нос. Маршрутка постепенно наполнялась. Рядом с Павлом сел крепкий парень с лицом, покрытым ямками угревой сыпи и оттого будто поеденным червем. На лбу под волосами краснело что-то, как синяк. Павел не сразу понял, что это родимое пятно. Сосед радостно заговорил с ним по-казахски, но, сообразив, что Павел ни черта не понимает, спросил уже на ломаном китайском: – Ты откуда? Павел ответил, хоть и не желал ни с кем знакомиться. Сосед обрадовался, тут же перешел на русский. Звали его Елжан, родом он был из Алма-Аты, долгое время работал в Хабаровске, в китайской фирме, потом решил переехать в Китай. – Жены нет, детей нет, чего не попытаться? Мамка, правда, осталась в Алматы, но за ней там присмотрят, я звонить буду, деньги присылать. Я ей звоню сегодня перед отъездом, говорю, мам, давай ко мне приедешь, будешь тут как сыр в масле кататься, а она: не надо мне ничего, ты купи жилье и жену найди, а то ходишь как… – и Елжан сказал что-то на казахском. Своими широко посаженными глазами и носом-картошкой он походил на одного актера, громилу-весельчака, звезду китайского интернета. Елжан, похоже, об этом сходстве знал и вовсю им пользовался, заимствовав гримасы и манеру говорить. Еще он был утомительно болтлив, казалось, Павел ему требовался лишь в качестве свободных ушей, и из-за этого хотелось пересесть. Но в автобус вернулся водитель, зажегся свет, включилось радио. У входа сел полицейский, придерживая автомат. Увидев оружие, все, и даже Елжан, мигом затихли. Они пересекли украшенный железными цветами мост и въехали в Хэйхэ. Увиденное из окна разочаровывало Павла всё больше. Он представлял Китай совсем другим. Хэйхэ очень походил на Благовещенск, ну или другой не очень большой российский город. Серо-бежевый, малоэтажный, он закончился быстрее, чем новости по радио, и автобус поехал через промышленный пригород, между бетонными заборами. У одного из них, пятиметрового, с колючей проволокой под напряжением, он остановился. Над воротами висел плакат: «Школа адаптации и патриотического воспитания» – сортировочный центр иммигрантов в КНР. На КПП у всех проверили документы, сканировали сетчатку глаз, сфотографировали, измерили рост и вес. Спросили о родственниках, Павел ответил честно, что круглый сирота и родни у него нет. Личные вещи и одежду забрали, заперли в камере хранения и обещали вернуть при выезде. Выдали одинаковые комбинезоны, сапоги и куртки. Потом прибывших по одному вызывали в медкабинет, где отщипнули микроскопический кусочек кожи. Сидя в кресле, Павел всё пытался отыскать взглядом чипы – не те пустышки, которые он видел на презентациях в «Диюе», а настоящие, «боевые» образцы. Уже новые или старые? В какой упаковке? Но на столах и за прозрачными дверцами шкафов были лишь пробирки, пластиковые поддоны, гирлянды одноразовых шприцев, флаконы с жидкостями и инструменты устрашающей формы, холодные даже на вид. «Школа адаптации» начиналась с небольшого плаца, над которым развевались флаги КНР и САГ. Дальше выстроились корпуса – длинные приземистые коробки с глухими окнами, стерильные снаружи и внутри. Душ был один на весь этаж, работал по расписанию, и, как Павел выяснил потом, мыться было лучше перед отбоем, когда людей становилось меньше. В каждой комнате – спальные места для четверых и туалет за сдвижной створкой, будто в шкафу. Павел занял верхнюю койку, запрыгнув на нее вперед Елжана. Оттуда, если лечь головой к окну, была видна дорожка между корпусами и тонированная будка охраны, рядом с которой прогуливались вооруженные солдаты. Женщин в учебном центре не было. «Их с детьми отвозят в другой город», – сказал Елжан. Откуда он обо всём знает, Павел спрашивать не стал, его это мало интересовало. Зато Павел интересовал Елжана очень сильно: не было и дня, чтобы он не заводил разговор о России и Павловой родне. Павел на всё отмалчивался, еще в детдоме привык не чесать попусту языком и уяснил: чем меньше о нем знали, тем было лучше. К режиму Павел привык быстро, быстрее многих, хоть тот и был ему противен. В шесть часов подъем, завтрак, гимн и патриотические песни на плацу. Потом уроки китайского, история партии, небольшой отдых, обед (рис, иногда лапша, овощной суп без овощей), просмотр роликов, в которых вышагивали солдаты, гордо глядя вдаль, а красивые девушки, встреченные на улице, говорили о величии компартии. Потом снова китайский, история партии, народные песни и танцы. Танцевать Павел решительно не умел, никогда не пытался и не хотел, особенно под китайскую попсу, всё это очень напоминало детство и детдом, когда под Новый год или Восьмое марта их разбивали на пары и заставляли кружиться в актовом зале. Но здесь выхода не было: либо ты танцуешь как умеешь, либо минус тебе в дело и социальный рейтинг. Столовая тоже была до ужаса знакома. Павел вставал в очередь, повара с непроницаемыми лицами каменных божков у храма стряхивали еду с половника, обычно рис с добавками, и тот тяжелым шматком падал в миску. Павел ел это с трудом, стараясь не чувствовать вкуса, вообще не присматриваясь к тому, что он отправлял в себя. На такой диете он быстро исхудал, растерял остатки мышц. Спасали мысли о том, что ждет его в Пекине. О шашлычках на бамбуковых палочках, об интересных задачах, которыми его нагрузят в офисе, и он наконец перестанет испытывать информационный голод, скуку, изматывающую и сводящую его с ума. Лишь побыв без планшета и арок, Павел понял Сониных подопечных из «Благих сердец». Он ощущал себя голым и немым, а мир вокруг превратился в пустое безмолвное пространство, в череду бесконечных часов, заполненных лекциями и уроками китайского, которые Павлу совершенно не были нужны. От этого всего хотелось заорать, вскочить с места и выбежать из класса вон, прорваться через КПП и охрану с калашами, и даже переплыть Амур. На занятиях они читали «Белую книгу», особенно часть про борьбу с терроризмом и экстремизмом и защиту прав человека в САГ. В ней объяснялось, что школы адаптации являлись «одним из главных лекарств от бед терроризма, сепаратизма и религиозного экстремизма в Китае». Под террористами в основном имелся в виду «Контранет». На информационных табло в корпусах справа налево бежали новостные строки, алые жучки-иероглифы на черном фоне: «За последние пять лет количество террористических акций увеличилось вдвое. Кибератаки на системы компаний “Диюй” и “Эксимбанк”, вмешательство в работу городских электронных сервисов и отключение энергоснабжения, публикация личных данных высокопоставленных лиц, хулиганство и нападения на сотрудников полиции – и это лишь малый список…»