Она помещалась на Малой Морской улице и называлась Отделом торгового мореплавания министерства финансов. Она улыбнулась должностью помощника начальника порта в Петровске, на Каспии! Диплом капитана дальнего плавания, большой парусный опыт, знание четырех языков и — береговая служба! Но Дмитрий был тем человеком, у которого правило — попробовать в жизни все. Он согласился, хотя паруса отодвигались в туманную даль. Еще шесть лет съедено временем. Грохнула и окончилась русско-японская война. Вспыхнула и была утоплена в крови первая революция. У Дмитрия родились дети — мальчик и девочка, погодки. Петровское издательство Михайлова выпустило его книгу — первую книгу, «Морские рассказы», печатавшиеся раньше в журнале «Русское судоходство» и в разных газетах. Приобретен огромный служебный опыт. Он мог быть теперь кем угодно — от простого матроса до начальника крупного порта. Но мечта хотя бы раз выйти в океан на клипере, вдохнуть соленый грозовой воздух огромных просторов, снова услышать мелодичный звон склянок, почувствовать ладонями округлость и жесткость снастей продолжала жить в душе. Он знал: все меньше остается клиперов на океанах, уходят на пенсию или умирают в безвестности знаменитые капитаны, верфи перестают строить суда с деревянным благородным набором, переходят на сталь и железо, парусные мастера в мире наперечет; что пароходы отбирают последние линии у бегущих по волнам, что надо торопиться. Поэтому, когда он узнал, что для черноморского флота куплено у англичан парусное судно «Хасперус», он сразу же рассчитался с портом и поспешил в Севастополь. Подъезжая к Северной бухте, еще издали он увидел мачты корабля, и сердце его замерло: это было судно клиперной постройки, вероятно плававшее по «шерстяной» линии Лондон — Мельбурн. Да, да, это был тот самый «Хасперус», построенный знаменитым мастером Робертом Стиилом в Сандерленде, родной брат знаменитых чайных клиперов «Тайпинг», «Сэр Ланселот», «Ариель» и «Лаалу»! Счастье было командовать таким судном, и Дмитрий Афанасьевич пустил в ход все свои связи, чтобы не упустить редчайшую удачу. В мае 1908 года он ступил на палубу «Марии», как переименовали «Хасперус», в должности капитана. «Мария» предназначалась для черноморского флота как парусно-учебное судно. Дмитрий Афанасьевич влюбился в него сразу же. Как легко, плавно, без всплесков резало оно воду, как слушалось руля, как шло к ветру и уваливалось под ветер, как делало повороты! А ведь «Мария» носила в то время не больше двух третей своей нормальной парусности! Дело в том, что реи на бизань-мачте пришли в негодность, их сняли, сняли также и брам-реи, а нижние и верхние брамсели сшили в один общий парус. И все равно даже при такой переделке, при легких черноморских ветрах, не превышающих трех баллов, «Мария» шла в полветра по шести узлов! Сорок человек экипажа и сто десять практикантов несла она на борту. Плавание обычно шло по такому маршруту: Севастополь — Геленджик — Феодосия — Евпатория — Одесса — Севастополь. Курортники любовались парусником, который неожиданно, как сказка, появлялся из утреннего тумана и, подобно призраку, опять уходил в предвечернюю мглу. Иногда «Мария» подолгу стояла на внешнем рейде Феодосии или Евпатории. На борту шли учения. Будущие штурманы и капитаны осваивали лоцию, навигацию, учились работать с парусами. В задачу не входило ставить рекорды скорости, но в открытом море Дмитрий Афанасьевич несколько раз форсировал все паруса, вплоть до лиселей. Хотелось увидеть клипер во всей красе. И сестра знаменитых «стригунов» даже в подштопанном и перелицованном платье оставалась принцессой — при полном четырехбалльном норд-осте она летела по одиннадцать — двенадцать узлов, играючи обходя попутные пароходы. В такие минуты Дмитрий воображал себя капитаном «Ариеля» Кэем или капитаном «Тайпинга» Мак-Киноном[40] и видел перед собою не бутылочно-зеленую воду Черного моря, а серые валы Атлантики или шипящие волны Индийского океана. Вечерами, в свободные минуты, у себя в каюте он писал стихи: ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Вертится лаг, считая жадно мили, Под скрытой в тьме рукой скрипит слегка штурвал, Чу!.. Мелодично склянки прозвонили, И голос с бака что-то прокричал… ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Но это сон… Волны веселой пену Давным-давно не режут клипера, И парусам давно несут на смену Дым тысяч труб соленые ветра. ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Странно. Жизнь разделялась на шестилетия. Шесть лет на Каспии. Шесть лет на дальневосточных реках. Шесть лет — помощник начальника порта. И «Мария Николаевна» — тоже шесть лет. Первая мировая война застала его в Японии, в Нагасаки. Он был морским агентом Добровольного флота. Дальний Восток имел тогда небольшие морские силы. Назревала война с Японией. Нужны были корабли для перевозки гражданских и военных грузов. Но денег в казне почти не было. И царское правительство решило объявить всероссийскую добровольную подписку для сбора средств на покупку нескольких больших пароходов, которые в случае войны легко можно было вооружить. Так возник комитет Добровольного флота. Деньги собрали. Комитет приобрел в Германии четыре быстроходных океанских парохода: «Москва», «Петербург», «Россия» и «Нижний Новгород». В мирное время этот флот должен был поддерживать регулярное почтово-пассажирское сообщение между Одессой и Владивостоком и перевозить срочные и военные грузы. На обратных рейсах корабли грузились чаем в Китае. Во время войны эти «купцы» превращались в крейсеры и должны были вредить неприятелю на главных морских путях, Так планировало военно-морское министерство. Но грянула русско-японская война, и бесталанные царские генералы обанкротились. Боевые качества Доброфлота оказались мизерными. Из ведения военного министерства флот перешел в ведение министерства торговли. Купцы были заинтересованы в дальневосточных линиях. Они охотно субсидировали флот. Ко времени мировой войны число русских пароходов на Дальнем Востоке перевалило за сорок, а перед Великой Октябрьской революцией Доброфлот насчитывал около шестидесяти судов. В конце января 1920 года партизаны и восставшие рабочие свергли во Владивостоке власть ставленника Колчака Розанова. Заправилы Доброфлота бежали в Японию. Там они под покровительством императорского правительства начали захватывать «добровольцев», приходивших в японские порты. Нужно было спасать флот для молодой Советской Республики. Временное красное правительство предлржило всем работникам Добровольного флота и судовым командам, оставшимся верным революции, избрать на общем собрании управляющего. Выбор пал на Дмитрия Афанасьевича Лухманова. Он сразу же сделал первый шаг — отказался от подчинения правлению флота, сбежавшему в Японию. И началась война за пароходы между Владивостоком и самозванным управляющим в Японии. Японцы и англичане пользовались любыми поводами, чтобы арестовать и присвоить находившиеся в иностранных портах русские суда. Дело доходило даже до схваток на пристанях. Русские капитаны-патриоты перегоняли суда в нейтральные страны. Матросы, верные Советской власти, прямо в рейсах арестовывали капитанов, продавшихся японцам, и приводили суда домой. Так продолжалось до октября 1922 года. Наконец Владивосток был занят регулярными частями Красной Армии. Интервенты бежали. Царский адмирал Старк, оставляя Владивосток, угнал пять старых, небольших кораблей. Одиннадцать самых лучших остались. Скоро к ним присоединились еще пять, прибывших из портов Китая и Японии, да еще пять были возвращены англичанами и американцами. В 1924 году Добровольный флот слился с Совторгфлотом. Так корабли, купленные на деньги народа, перешли к народу. В этом же году Дмитрия Афанасьевича Лухманова назначили начальником Ленинградского морского техникума. Этот техникум вел свое начало от старинных Петербургских мореходных классов, где Лухманов сам когда-то учился. Все нужно было строить по-новому. Нужно было изменять учебные программы, «чистить» преподавательский состав, добывать приборы и наглядные пособия для классов. Два года он занимался этим. Мечты о парусах давно погасли, только изредка вспоминалась юность, где-то в тумане сознания маячил «дубок» азовского капитана Борзенко, «Мария», идущая, слегка наклонившись на борт под свежим ветром, к пристани Евпатории, злые каспийские штормы, и совсем уже смутно вставали в памяти паруса «Армиды» и грузная фигура капитана «Карлтона» Джона Нормана… Утром 29 мая 1926 года Дмитрий Афанасьевич, как обычно, пришел на работу. На письменном столе его ожидала почта: несколько писем и телеграмма. Он взял телеграмму, открыл ее. ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ «МОСКВА. ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ МОРСКИМ ФЛОТОМ СССР. ПРЕДЛАГАЕМ ВЗЯТЬ ПОД КОМАНДУ ПАРУСНИК «ТОВАРИЩ», КОТОРЫЙ ДОЛЖЕН СОВЕРШИТЬ УЧЕБНОЕ ПЛАВАНИЕ ИЗ МУРМАНСКА В АРГЕНТИНУ, РОСАРИО» ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Он перечитал телеграмму еще раз, не веря глазам. Задумался. Потом медленно сел в кресло и вытер вспотевший лоб носовым платком. Радость, рванувшая сердце, сменилась страхом. Сможет ли? Ведь ушли годы. Руки отвыкли от снастей, память отвыкла от их названий… И возраст, проклятый возраст: почти шестьдесят. Но кто способен, хоть раз возмечтав, от мечты отречься?. Судьба подбрасывает шанс. Кто знает — быть может, после этого уже ничего не будет… Черт с ним, с возрастом! Руки еще крепки, и тело еще не дает о себе знать. И выглядит он еще… ну, скромно говоря, — на пятьдесят. Нет, нет. Только согласие! Он улыбнулся сам себе. Страх прошел. Он загнал его в какой-то глухой уголок сознания. Только согласие! Он набил трубку и начал вспоминать все, что знал о «Товарище». Его звали тогда «Лауристон», а его брата — «Катанга». Оба английской постройки. Оба приобретены царским правительством то ли в четырнадцатом, то ли в пятнадцатом году и превращены в морские баржи для перевозки военного снаряжения из Англии в Архангельск. Потом, кажется, приспособлены под плавучие склады — блок-шифы. В 1923 году решено было один из этих кораблей восстановить и приспособить для учебных целей. Специальная комиссия осмотрела оба судна, нашла, что «Лауристон» — в лучшем состоянии, переименовала его в «Товарища», и ленинградцы начали его ремонтировать. Восстановили быстро, за несколько месяцев. Но почти все лето 1924 года корабль простоял в Ленинграде у набережной Васильевского острова. Только в августе сделал рейс в Англию и вернулся оттуда с грузом угля, В 1925 году его отправили на капитальный ремонт в Гамбург, но во время штормового перехода из шведского порта Лизикиль в Мурманск корабль помял корпус и на нем изорвало все новые паруса и снасти. И вот теперь, значит, снова отремонтирован. В Аргентину! В Аргентину, которую он почти не помнит… Дмитрий Афанасьевич вздохнул, улыбнулся, вынул из ящика стола лист чистой бумаги и написал ответную телеграмму. Очень короткую. 29 июня 1926 года «Товарищ» с грузом кубиков из диабаза для мощения улиц (специальный заказ города Росарио) и пятьюдесятью практикантами на борту вышел из Мурманского порта. 2 июля у мыса Нордкап Дмитрий Афанасьевич отдал наконец команду, которую все ждали с нетерпением: — Пошел все наверх, буксир отдавать, паруса ставить! Ледокол, буксировавший «Товарищ» к Нордкапу, поставил парусник в полветра, и экипаж начал натягивать нижние паруса. Корабль понемногу набирал ход.