– Я его убью! – твердил Соколов. – Я не знаю, чего мне это будет стоить, но я доберусь до него… И ее тоже! За все… – Светлану отправят в детдом, – громко сказал Опалин. Александр открыл рот. – Мне ее не отдадут, я не родственник. За что ей это? Ты хочешь лишить ее и матери, и отца? Но так же нельзя… Багровый, всклокоченный, Соколов молча смотрел на Ивана, который добавил: – Ей будут говорить со всех сторон, что ее отец – убийца, а ее мать… Он прикусил язык, но следователь усмехнулся и закончил за него: – Шлюха. – Ты понимаешь, во что превратишь ее жизнь? – гнул свою линию Опалин. – У тебя нет права так поступать. Просто нет права. – Отвяжись, – вяло попросил Соколов. – Ты это… Ты мне еще рассола дай. Иван налил ему рассол в стакан. За окнами прогрохотал трамвай. Александр сделал пару глотков и сидел, тяжело дыша, но Опалин видел, что его товарищ мало-помалу приходит в себя. – Меня и правда хотят уволить? – спросил наконец Соколов, исподлобья глядя на собеседника. – А ты как думал? Они же видят, что с тобой творится. Пока делают вид, что верят твоим отлучкам. Но ты же знаешь: всякое «пока» когда-нибудь кончается. – Ладно, успокойся, – хмыкнул Александр. – Убивать я никого не буду. – Он улыбнулся так, что Опалин похолодел, и добавил: – Но Фриновского я на чем-нибудь поймаю. И расстреляю. Говорят, он взятки берет… – За взятки не расстреливают, – машинально поправил собеседника Опалин. – Максимум – сажают с конфискацией имущества. – То-то и оно, – удрученно отозвался Соколов. Опалин знал, что следователь Фриновский – чрезвычайно умный, ловкий и изворотливый тип и что, если дойдет до дела, то скорее уж он поставит к стенке их с Соколовым, а затем спляшет на их могиле. Не за Фриновского Иван волновался, а за Сашу, за его дочь и за трогательную белую собачку, которая преданно смотрела на Свету, пока она рисовала в своей тетрадке. – Ты, Ваня, молодец, – пробормотал следователь. – Не женишься – и правильно делаешь. Свяжешься, потом не развяжешься… – Он вздохнул. – Ну, давай, говори, зачем пришел. Я же вижу, у тебя что-то на уме. – Не стоит, Саша. В другой раз поговорим. – Нет. Щас. Ты думаешь, я не соображаю ни черта? Я все соображаю. – Соколов тяжело наклонился вперед, отломил кусок от булки, лежащей на столе, и стал жевать ее, едва ворочая челюстями. Опалин рассказал, как привлек к делу Василия Михайловича, как выяснил, что украденные с Пречистенки ценности могли быть ранее похищены Романом Елистратовым, и спросил, что Соколов обо всем этом думает. – Если он жил в Москве, не тужил и никто его не трогал, значит, дело закрыли, – проворчал Соколов, ероша волосы обеими руками. – Материалы из Ленинграда я для тебя добуду. А эта банда, о которой ты говоришь… Он задумался. – Понимаешь, какая штука, – медленно продолжал Соколов, – то, что ты мне рассказал… втерлись в доверие, всех перебили, забрали ценности и растворились… где-то я уже встречал такое. Бывший нэпман… как же его… в Одессе? Ну да, в Одессе… По фамилии Гольц. На даче его убили вместе с семьей. Это Фриновский мне рассказывал, – добавил он мрачно. – И там тоже взяли какие-то сокровища, которые нэпман припрятал до лучших времен. – Когда это случилось? – быстро спросил Опалин. – Несколько лет назад. Ты у гаденыша… у Фриновского лучше спроси. – Александр беспокойно шевельнулся. – Слушай, я понимаю, Пречистенка, то, се… но все же это не мое дело. А вот убийство в парке Горького – мое, я за него отвечаю. У тебя что-то есть? – Кое-что, – ответил Опалин и принялся рассказывать. Когда он закончил, Соколов какое-то время молчал, растирая лоб. – Значит, Марья Груздева каким-то образом избежала расстрела… Ты уже узнал, кто этот Михаил Лучин, с которым она жила в Москве? – Представляешь, он сосед убитой девушки, Зои Ходоровской. Ну, той, которую другой сосед из-за комнаты застрелил, помнишь? – И что на него есть? Я про Лучина, само собой. – Самое поразительное, что ничего. Работает на фабрике звукозаписи «Граммпласттреста» на Кузнецком Мосту. Жена Лариса – учительница начальной школы. Двое детей. – Жена, дети, работа, – Соколов прищурился. – Слушай, а когда он пересекался с Груздевой? – В двадцать третьем году. Тогда же ее Василий Михалыч арестовал. А Лучина он допрашивал как ее сожителя. Лучин уверял, что ничего не знал о ее делах, и Груздева это подтвердила. Он был совершенно обескуражен, когда узнал о ней правду. – Двенадцать лет назад, – подытожил следователь. – Ваня, конечно, допроси Лучина, но вообще – во-первых, срок. Во-вторых, этот Лучин выглядит нормальным человеком, а нормальному человеку обычно хватает один раз попасть на допрос в угрозыск, чтобы сделать правильные выводы. Я считаю, что надо искать другие контакты Груздевой в Москве, и именно криминальные. Ведь захотел же кто-то от нее избавиться… В 32-м она вроде как расстреляна, но на самом деле исчезает. В 1935-м выясняется, что она жива… Где она была эти годы? На какие средства жила и под каким именем? Хорошо бы все это как-то прояснить, понимаешь? – Приложим все старания, товарищ следователь. – Опалин поднялся с места. – А теперь давай все тут уберем, пока не вернулась Света. Глава 18. Лучин Отвечайте, ничего не скрывая, не старайтесь замять какое-нибудь обстоятельство. А. Грин, «Дорога никуда» Покинув дом, в котором жил следователь, Опалин поглядел на наручные часы и прикинул, что сегодня он успеет съездить еще в одно место. Москва плавилась от жары, при взгляде на золотые купола церквей становилось больно глазам, трамваи ползли еле-еле. Все окна в вагоне были открыты, и все же было душно, было нестерпимо, казалось, что воздух в легких превращается в головешки – и внезапно налетела сизобрюхая туча, загремела, заворчала начальственно, съела жару и пролилась теплым дождем. Покинув трамвай, Опалин шагал через переулок, в котором несколько дней назад лежало тело Зои Ходоровской. Лужа, в которой плескались воробьи, пересохла, но теперь от дождя наполнялась на глазах. «Зайти сначала к управдому Минускину или…» Или – инстинктивно почувствовал он и легко взбежал по лестнице. Список жильцов возле звонка, и фамилия «Ходоровские» вычеркнута жирной чертой. «Лучины – 4 звонка». Опалин позвонил. Никто не открывал дверь. «А может быть, Лучин еще не пришел с работы… Но если жена – учительница, она должна быть дома. Хотя… что ему мешало взять отпуск и поехать с семьей, положим, в Крым? Хор-рошее дело…» Загремел отпираемый замок – кто-то возился очень долго, но наконец дверь приоткрылась, и с другой ее стороны оказался мальчонка лет семи. Он серьезно поглядел на Опалина. – Я тебя не знаю, – объявил ребенок. – Ты кто? – Я Ваня, – честно ответил Опалин. – А папа дома? Мальчик окинул его взглядом с головы до ног и безапелляционно заявил: – Нет. Ты не можешь быть Ваня. Ты большой. – Ну я когда-то тоже был маленький, – заметил Опалин. Ребенок насупился. – Но сейчас-то ты не маленький. Значит, ты не Ваня, а Иван. – Санечка, кто там? – прозвенел женский голос, и в коридоре показалась стройная улыбчивая женщина в фартуке. Судя по муке на ее руках, она месила тесто. Опалин достал удостоверение. – Уполномоченный угрозыска Опалин. Мне нужно поговорить с Михаилом Лучиным. Это ваш муж? Женщина застыла на месте, но в следующее мгновение ее лицо прояснилось. – А, вы, наверное, по поводу этого ужасного происшествия… Проходите. Миша дома, он железную дорогу чинит. Части последней фразы плохо стыковались между собой, но Опалин решил повременить с вопросами и правильно сделал. Комната Лучиных была последней по коридору, и, войдя, Иван мысленно решил, что с хозяйкой ей повезло. Ни пылинки, ни соринки, нигде не валяются драные чулки или носки, на старом кресле что-то вроде вязаного чехла из разноцветных ниток, покрывала на кроватях украшены вышивкой, на которую наверняка ушел не один день. Подоконник заставлен цветами, за которыми явно хорошо ухаживают, потому что они прут из горшков во все стороны; на стенах висят рисунки и фотографии в рамках. Возле небольшого стола, на котором возвышалась самодельная игрушечная железная дорога, стоял худощавый брюнет и сокрушенно рассматривал сломанный паровоз. – Миша, это из угрозыска, насчет Зои, – сказала Лариса, которая осталась стоять в дверях. Она удержала сынишку, который хотел войти в комнату. – Пойдем, Санечка, поможешь мне делать начинку для пирожков. Брюнет поднял голову. Обыкновенный выцветший гражданин средних лет, подумал Иван, и почему Василий Михайлович назвал его красавцем? Лариса меж тем уже удалилась вместе с сыном, аккуратно прикрыв дверь. – Можно взглянуть на ваши документы? – попросил Опалин. Лучин положил разбитый паровоз на стол и полез в ящик комода. Иван тем временем рассматривал фотографии на стенах. Да, в юности хозяин действительно был хорош собой и излучал сплошное очарование. Позже юношеская припухлость лица ушла вместе со свежестью, кожа стала обтягивать скулы, лоб сделался выше из-за того, что волосы начали отступать, губы истончились, и от былого обаяния не осталось и следа. «Нет, – поправил себя Опалин, внимательно поглядев на Михаила Лучина, – тут не только пропорции лица нарушились, но и выражение глаз стало другое. Не очень-то жизнь его баловала, похоже». – Вот, – сказал Лучин, протягивая гостю паспорт в серой обложке. Опалин быстро просмотрел его. Отношение к воинской службе… Социальное положение… Ничего особенного. Хотя что такого он рассчитывал увидеть в официальном документе? – Ужасно, что Зою убили, – пробормотал Михаил, проводя рукой по лицу. У него были красивые, артистические пальцы, и Опалин подумал, что Лучин, вероятно, и нарисовал те картинки, которые красовались на стенах. – Я, конечно, знал ее… как соседку… и Карасика знал… Никогда бы не подумал, что он решится на такое… – Я здесь не по поводу убитой Зои Ходоровской, – сказал Опалин, возвращая хозяину паспорт и следя за выражением лица собеседника. – Скажите, вам известна некая Марья Груздева? Лучин растерялся. Он стоял и смотрел на Опалина, как кролик на удава. Кадык на шее хозяина комнаты судорожно дернулся. – Вы ее, кажется, знали под другим именем – Ольга Замятина, – добавил Опалин. – И даже собирались с ней расписаться, насколько я помню. – Послушайте, ну когда это было… – заговорил Михаил. Он начал приходить в себя. – Я… так вы из-за нее пришли?