– Вы уверены? – Совершенно уверена! Ну и лицо… тут его не очень видно, но у Сони никогда не было такого выражения! Опалин дернул щекой, взял протокол Елены и стал вписывать туда дополнение. В коридоре бодро протопали чьи-то шаги, и на пороге показался мальчик лет десяти. – Костя, это товарищ из угрозыска, – сказал Степан. – Насчет смерти Сони… – Он понял, что сказал лишнее, и сконфузился, но было уже поздно. – Соня умерла? – недоверчиво спросил ребенок своим звонким голоском, переводя взгляд с матери на гостя. – Почему? Она же не старая совсем… – Да, было бы хорошо, если бы все умирали только от старости, – заметил Опалин и обратился к Елене: – Подпишите, пожалуйста. Возможно, мне еще придется вызывать вас на Петровку… Или я кого-нибудь к вам пришлю, если надо будет что-то уточнить. – Да я не против, – вздохнула Елена, возвращая ему протокол и ручку. – Вы, главное, только найдите его… – Вы же были уверены, что это Богдановский, – не удержался Опалин, поднимаясь с места. Елена безнадежно махнула рукой. – Ах, теперь я ничего не знаю, ничего… А вдруг это не он? И потом, зачем ему? Все-таки Соня ему нравилась, очень… Она проводила Опалина до выхода и сама заперла за ним дверь. Когда Иван ушел, Николай Иваныч вышел из своей комнаты и вразвалочку направился к телефонному аппарату, висевшему на стене. Примерно через полчаса Николай Иваныч, надвинув на глаза кепку и бодро посвистывая, вышел из дома и зашагал в неизвестном направлении. Он шел с независимым видом, как человек, который привык по вечерам делать моцион, и, конечно, чистым совпадением было то, что попадающиеся ему навстречу граждане из числа местной шпаны (которой тогда водилось в Сокольниках довольно много) почтительно с ним здоровались и даже уступали дорогу. Прогуливаясь таким образом, Николай Иваныч дошел до укромной рощицы возле Сокольнического парка, где под деревом стоял и курил человек в белом парусиновом костюме. Такую одежду, и то нечасто, можно встретить где-нибудь на юге, но гражданин в белом костюме, судя по всему, носил его в Москве, не испытывая решительно никакого неудобства. Вдобавок ко всему он курил не какую-то там папиросу и уж тем более не самокрутку, а настоящую сигару, источавшую душистый дым. – Мусор сегодня явился, – доложил Николай Иваныч после краткого обмена приветствиями. – Мамаша вчера говорила по телефону, верещала как резаная, а сегодня побежала в милицию. Я пытался ее отговорить, да куда там! – Тебя не просили ее отговаривать, – оборвал собеседника человек в белом костюме. – Что за мусор, как зовут? – Как зовут? – Николай Иваныч стал напряженно морщить лоб. – Палкин, кажись. Да, точно Палкин… – В МУРе нет такого, – скучающим тоном промолвил человек в белом. – Да точно Палкин! – на беду себе стал настаивать Николай Иваныч, и тут человек в белом костюме ударил его. Всего один раз, но так, что ударенный посерел и стал ловить ртом воздух. – Вспоминай, как его зовут, мусора этого, – бешеным шепотом посоветовал человек в белом. – Какие приметы у него, ну? – Шрам! – простонал Николай Иванович, на всякий случай отклонившись подальше от своего опасного собеседника. – Здоровенный, вот тут… – Он указал на правый висок. – Тогда это Опалин, – объявил незнакомец. – Что он сказал? – Что сказал? Ну, что Соньку убили. Про хахаля ее расспрашивал. Все как обычно. – Еще что-нибудь было? – Вроде нет. Мамаша поплакала и пошла ужин готовить. А Степану все равно. Он Соньку особо не любил никогда. Знамо дело, падчерица – не родная дочь. – Ладно, – сказал человек в белом костюме. – Можешь идти. И это… Продолжай следить. Если что, звони. Понял? Николай Иваныч просиял, стал клясться, что собеседник может на него положиться, что он всегда, что не подведет… Потом отступил и, поминутно оборачиваясь и выражая всем своим видом готовность услужить, быстро удалился. Стоявший под деревом человек докурил сигару, бросил окурок и тщательно растер его ногой. – Значит, Опалин, – пробормотал незнакомец, щуря светлые глаза. – Ну-ну… После чего без остатка растворился в лабиринтах московских улочек, исчез, сгинул, и город стер следы его шагов. Глава 12. Нянька Начался серьезный допрос. Ф. Достоевский, «Бесы» Казачинский ждал следующего дня с нетерпением. Отчего-то он был уверен, что одно из двух недавних расследований движется к завершению и что Опалин вот-вот назовет имя убийцы. Однако утром, едва Юра явился в угрозыск, его ждало разочарование: Петрович вручил ему новехонький ордер на получение летнего обмундирования установленного образца и велел катиться прямиком на склад. – Да я потом могу… – начал Казачинский. – Не потом, а прямо сейчас, – отрубил Петрович. – И если они опять будут пытаться всучить тебе старье или не тот размер, пригрози, что будешь жаловаться. Все ясно? Шагом марш! И вот еще что: заверни на обратном пути в парикмахерскую и скажи, чтобы тебя подстригли. А то ходишь весь обросший, смотреть тошно. Угрозыск, положим, не армия, но у нас тоже есть кое-какие правила насчет внешнего вида… Бунтуя в душе, Казачинский все же догадался заглянуть в кабинет, где сидел Яша, и тот посвятил его в подробности расследований. – С убийством в парке Горького заминка, – сообщил Яша. – Выяснились непредвиденные обстоятельства. – А Опалин где? – С утра допрашивал дворника Яхонтова – ну, того, который с Пречистенки, а сейчас со спецами внизу ругается. – Почему? – Ну, они бабу с твоей фотографии опознать не могут, а он уверен, что она должна быть в картотеке. Требует Михалыча вызвать, а он в отпуске сейчас. – Что за Михалыч? – заинтересовался Казачинский. – Светоч, – без намека на иронию ответил Яша. – Всех преступников помнит в лицо, и дела их, и биографии. Уникальный человек. Одна беда – ему за семьдесят уже. – А-а, – протянул Казачинский. Уголовный розыск завораживал его, как сложный, странный механизм, сулящий встречи с необычными людьми, которые в своем роде компенсировали необходимость возиться с преступниками и доказывать их вину. – А дворника отпустили? – Кто ж его отпустит? – изумился Яша. – Не, ну, по его словам, он пьет и вроде как с утра еще ничего, а вечером напивается и засыпает. Но это же не алиби. – Али… что? – Это когда в момент совершения преступления ты совершенно точно находился в другом месте, – объяснил Яша. – Слушай, ты чего книги-то не читаешь? – Я читаю, – оскорбленно ответил Казачинский. – Знаешь, а я бы поверил, что, когда дом профессора грабили, дворник спал без задних ног. Это объясняет, почему бандиты его не убили. – Ну да, детей убили, а дворника пожалели. Жалостливые какие, – фыркнул Яша. – Не, Яхонтов подозрителен. Просто так его не отпустят. – А пожарного этого, Федора Пермякова, который к домработнице ходил, Яхонтов не помнит? Я помню, что он не пожарный вовсе, но нам ведь придется его искать? – Что ты меня спрашиваешь, ты у Опалина спроси, – проворчал Яша, поправляя очки. – Только он тебе не ответит. Он всегда сообщает ровно столько, сколько считает нужным. Смирившись, Казачинский отбыл на склад – выбивать себе форму, а Яшу Опалин вскоре вызвал к себе и поручил ему сопровождать Петровича, который должен был найти и допросить Евгения Богдановского – любовника убитой в парке студентки Левашовой. – Какая у нас версия? – спросил Петрович напрямик. – Девушку убили, приняв ее за другую? Или что? – Никаких версий, – отрубил Опалин, насупившись. – Все версии – только после фактов. Ты говоришь с Богдановским, потом едешь в парк Горького, идешь в ресторан на пароходе, предъявляешь фотографии официантке Находкиной и выясняешь, кого именно из двух женщин она видела 11 июля. Яша идет с тобой и учится на практике. Всё! После ухода коллег Опалин закурил папиросу, приоткрыл окно, чтобы выветрился дым, перечитал показания дворника Яхонтова и, позвонив по телефону, велел доставить на допрос Варвару Резникову, няньку убитых близнецов. Когда конвойные милиционеры привели Варвару и удалились, Опалин предложил ей сесть. Она с сомнением поглядела на казенный жесткий стул, но после некоторого колебания осторожно присела на его краешек. Раздавливая в пепельнице окурок, Иван не переставал исподволь следить за нянькой. Из всех эпитетов к ней больше всего, наверное, подходило слово «заморенная». Он знал, что ей двадцать с небольшим, но Варвара казалась старше своих лет. Худая, тонкогубая, лишенная ярких красок, она чем-то напоминала стертую картинку, сутулилась и смотрела настороженно, как человек, не ожидающий от жизни ничего хорошего. – Как у вас тут… – пробормотала Варя, скользнув взглядом по большим, массивным, темным шкафам, еще дореволюционным, которые при последнем царе числились за московским сыском, а потом кочевали с угрозыском по нескольким адресам, пока не очутились в кабинете Опалина на Петровке. В шкафах хранилась часть дореволюционных архивов, и порой Иван открывал дверцу, вынимал из пахнущей пылью стопки какую-нибудь папку и просматривал ее содержимое. Ничего уникального там не было, обычные полицейские дела, и, читая их, Опалин все больше убеждался, что люди не меняются, что они убивают, грабят, мошенничают по одним и тем же причинам, какие бы времена ни стояли на дворе и чьи бы портреты ни красовались в казенных кабинетах. «Интересно, что она собиралась сказать? – подумал он. – Как у вас тут тесно? Как у вас тут мрачно? Или – что?» Но Варя уже собралась и словно ушла в свою раковину, как улитка. – Я допрашиваю вас как свидетеля, пока – как свидетеля, – начал Опалин, – и должен вас предупредить, что по статье 95 ложные показания могут повлечь за собой срок до трех месяцев, а в особо серьезных случаях и до двух лет. Вчера я уже говорил вам об этом, но вы, по-моему, меня не слушали. – Нет, почему же, – вяло возразила Варя. – А мне можно будет позвонить? – Кому? – Ну, у вас телефон на столе, а мне надо предупредить маму… и сестер… сколько времени меня не будет. Или вы собираетесь долго меня тут держать? – Резникова повела своими узкими плечами. – Но я ничего не сделала… – Вот об этом давайте и поговорим – легко согласился Опалин. – Алевтина Бунак уверяет, что вас взяли нянькой к детям на полный день и вы никогда не уходили раньше восьми. Мало того, вам случалось даже оставаться на ночь, если того требовали обстоятельства. Но в день убийства Елистратовых ваши соседи почему-то видели вас дома, часов около четырех. Затем вы ушли, вернулись поздно – после десяти вечера – и сказали матери, что ходили в кино. Вчера вы не смогли вспомнить название фильма и кинотеатр, не говоря уже о том, чтобы представить билет. Но вам все-таки придется сказать мне, где вы были и что делали. Если вы действительно непричастны к убийству восьми человек, вам будет легко все объяснить. Варвара молчала. Когда она сглотнула, ее шея нервно дернулась. – Надо было занять денег и поехать в Крым, – пробормотала она. – Просто уехать, когда меня позвали знакомые. Но я всю жизнь не могу себе ничего позволить. Ничего. У меня три сестры, я младшая. Всегда донашиваю обноски… – Как вы попали к Елистратовым? – спросил Опалин. Варвара вяло пожала плечами. – Какие-то друзья сказали Лиде – это моя старшая сестра, – что приличная семья ищет няньку для двух детей. Платят, правда, немного… Ну, я и пошла. Тем более что кормежку тоже обещали…