Дочитал, свернул аккуратно послание, положил во внутренний карман. До хруста сжал кулаки. Сука, больная на всю башку сука! Никого не пожалел, себя в том числе. Сам голову под мою пулю подставил! Сначала распалил речами дикими, сделал все, чтобы поступил так, как он задумал. Блин! А еще очень и очень непросто ощущать себя винтиком, тем, от кого ничего не зависит, кто следует только чьей-то воле. Вся моя жизнь в Стиксе получалась срежиссирована чертовым, гребаным Цементом. Стоп! Пусть ситуации какие-то и предвидел, но я боролся изо всех сил за жизнь, за свою судьбу. За свою… да, любовь. Вот сейчас подумал об этом и понял, в чем боялся признаваться даже себе. Без всяких сопливых сюси-пуси. Просто она – мое. И я любому перегрызу глотку, посмей он встать между мной и Гердой! – Командир! – обратился ко мне Винт, вырывая из размышлений, голос встревоженный. Я поднял глаза и увидел, как к нам навстречу мчался диковинный мотоцикл, напоминающий спортивный. Отметил зализанные аэродинамические формы, курсовой пулемет, отсутствие выхлопных труб. На нем восседал, а точнее, практически лежал кто-то закованный в броню десяточников. – Приготовились! – рявкнул я. – Вольф, если что – работай, но по команде! – Принял. – Тот кивнул. Впрочем, все прояснилось практически сразу. – Люгер, это Герда, – раздался в гарнитуре ее голос. – Отбой тревоги! Девушка развернулась практически на месте, чуть вырвалась вперед. Так и сопровождала. Дура! Какого черта в одиночку ломанулась? Хотелось остановить ее и… достать ремень. Километров через пятнадцать объехали, прижимаясь к обочине, до сих пор горящий и чадящий «Мастодонт» с огромной пробоиной по правому борту. Судя по траектории, атаковали его из близлежащего пролеска. Только головой покачал. Дура. А на лице глупая-глупая улыбка. Как будто мне в любви призналась, хоть мы ни разу ни про что подобное не говорили. Впрочем, так и есть. Это было круче всяких признаний. …Старая покосившаяся деревянная церковь, в которую входить было страшно, а ну как завалит. Возле нее и решил похоронить Марию. Приказал Вольфу и Винту копать могилу, Сургут выделил в помощь и заворчавших что-то своих. Затем отошел к Герде, та, никого не стесняясь, точнее, своих чувств, бросилась мне на шею. – Надо поговорить, – сказала серьезно, заглядывая мне в глаза. – Надо, – кивнул и отвел ее метров на пятьдесят от основной массы. – Ты знаешь… – Она как-то нерешительно замерла, заглянула виновато мне в глаза. Я приложил палец к губам подруги. Все ясно. Тоже цельная, настоящая. Действительно – Герда, верная до безумия девочка, которая ради своего Кая завалит всех Снежных королев, пошлет к черту самое дорогое, создаваемое не один год. Об этом явно свидетельствовал сожженный «Мастодонт». Лохматый не туда полез. И ничего у нее не буду спрашивать. Вижу по глазам, сейчас расскажет правду, вот только мои догадки это одно, а точное знание – другое. И мне тоже предстояла встреча с ментатом. Так просто Горбач, сука позорная, от своего не отступится. Может быть, когда все уляжется и забудется, а угрозу мы ликвидируем, а мы так и поступим, я задам этот вопрос. Но не сейчас… И знал, о чем хотела сказать. Герда сделала свой выбор. – Никуда не поедем, – сказал пусть и тихо, но твердо. – Возвращаемся в форпост. И запомни, мы не будем убегать оттуда, где нам все дорого, мы за это будем зубами цепляться. И нам чужого не надо, но свое без боя не отдадим! А теперь прочти, – протянул ей свернутое послание, когда она хотела что-то сказать. – Ткач, – прошептала минуты через две. – Что? – Очень и очень редкий Дар у твоего крестного был, чем-то похожий на Провидца, но не совсем. Тем просто открывается туманное будущее или одна какая-то его часть, еще при всем желании не могут что-то менять. А этот мог и даже до того, как он что-то делал, он видел, к чему приведут его действия. Для этого Ткачам порой не нужно ни с кем встречаться. Достаточно потянуть за одну нить. – Ясно, – кивнул я. Это мы уже проехали… Почти проехали. Оставалось найти дочь Цемента, отдать ей жемчуг, папа про нее не забыл. Похоже, это важно. Терзало ли меня желание обмануть мертвого рейдера? Нет. Я никогда никого не кидал. Он и так сделал для меня очень много. И репутация – это не только внешняя категория, но и внутреннее состояние. Как тебя будут уважать другие, если сам ты себя не уважаешь? Конечно, идиотам с пластичной моралью и такой же парадигмой – данные выверты до лампочки. Я не из таких, хоть и не моралист. – И что дальше? – тихо спросила Герда. – Сначала ты употребляешь лекарство, потом мы поедем обратно в форпост, а завтра отправляемся в Острог, – протянул на ладони белый жемчуг. Девушка неверяще посмотрела на меня. – Ты понимаешь… – точно знал, хотела сказать про ценность. – Принимай, время дорого, – перебил ее. А затем, когда она все же нерешительно проглотила величайшую ценность в Улье, поцеловал ее. Она же впилась в губы, сказав этим все, вслух никаких слов о любви не прозвучало. Они были и не нужны. – Командир, – голос Вольфа в рации, – все готово. После убийства элиты все ко мне подчеркнуто обращались только так. Никаких «Люгеров». Черный прямоугольный провал в земле, рядом лежало тело валькирии, с другой стороны могилы – деревянный крест из почерневших досок, Винт успел сколотить. Ну что же… Не любил я всех этих обрядов. Но. Надо. Необходимо. Нужно. Присев на корточки, откинул полог, открывая все такое же доброе лицо. Встал рядом. Осмотрел всех, сургутовские, понятно, скучали, мои же смотрели в землю или на мертвую девушку. Ну, с Богом. – Да, мы не успели хорошо узнать Мари, но то, как она себя показала, достойно уважения и памяти. Сегодня она спасла наши жизни своим мужеством, – сделал паузу. – Именно тогда, когда она затолкала в пасть жемчужнику ствол пулемета, только тогда я понял, что Дар твари отражает лишь пули. Есть и у него свои ограничения, – помолчал, чтобы до каждого дошло. – И я скажу так, именно сегодня можно говорить о том, что наш отряд прошел не только первое настоящее боевое крещение, но и заслужил имя. Теперь мы – «Элита»! Каждый, кто попадает к нам, какими бы путями он ни пришел, должен знать простую истину. Нам не важно, кем ты был в прошлой жизни, что ты совершил; если ты предан, готов идти на самопожертвование ради каждого из нас, не пожалеть ничего, мы ответим тем же, потому что ты – наш. Мария – наша, и мы ее будем помнить. И еще, слышал я тут шепотки, – справедливости ради отметить, ворчали не мои люди, а бойцы Сургута, – мол, зачем хоронить, если Стикс сам позаботится? Так вот! Своих мы не бросаем никогда! Мы сами о них заботимся и сами воздаем по заслугам. Потому что кто мы?! – заорал я. Сначала тихое-тихое, но отчетливо слышимое в тишине слово Милли: – «Элита»… А потом и все подхватили. – Элита! Элита! Элита! Подождал, когда гомон стихнет. – Светлая память, – по-отечески поцеловал ее в лоб. И приказал опускать тело. Бросил первую горсть земли и отошел. Салют обязателен. Мы провожали бойца. Притихшие люди дружественного командира, поначалу опешившие от такого «представления» и даже помолчавшие со всеми, а потом и пострелявшие в воздух, вновь вернулись к шуткам, разговорам. Жизнь продолжалась, пусть и не для всех. И так происходило не только в Улье. А так, как я уже говорил, – смерти нет.