Потом он улыбнулся, и я тоже. Он подхватил мой чемодан, а другой рукой взял меня за руку. Это вышло совершенно естественно, будто так и было надо. Сплетение наших пальцев показалось мне центром вокзала, фокусом водоворота разноязыкой толпы вокруг, и мне захотелось смеяться. Меня охватило желание — горячее, новое и такое болезненное, будто я лишилась кожи. Казалось, даже свет обжигал. Густо накрашенная женщина-контролер равнодушно проверила билет в моем телефоне и кивнула нам, а затем неожиданно улыбнулась. Ее лицо мгновенно преобразилось. Несомненно, это было добрым предзнаменованием. Мы вышли из здания вокзала на яркий солнечный свет. В моей памяти сохранились три женщины с объемными пластиковыми пакетами, перебегавшие через дорогу к остановке. Они, должно быть, ездили за покупками и вернулись на поезде, а теперь спешили сесть в пыльный синий автобус. Темноволосый мальчик взобрался следом за ними. Возле стоянки такси кого-то ожидал старик с букетом ярко-желтых роз в руке. Я подумала, что летом вокзал будет выглядеть по-другому, появятся толпы отдыхающих и очереди на такси, но сейчас здесь текла ничем не примечательная, размеренная жизнь. Было легко представить, будто я тоже здесь живу и мы с Люком пара. Будто он встречает меня после поездки по магазинам, я усаживаюсь в машину, мы обсуждаем наш день и решаем, что будет на ужин. При этом я не чувствую ни напряжения, ни беспокойства, ни болезненного покалывания под ложечкой, и он кладет мне руку на бедро, пока рулит, а я накрываю ее своей… Мы подошли к зеленому пикапу. Звук отпираемого замка вырвал меня из моих грез. Этот потрепанный грузовичок выбирала явно не Офелия, но я отметила, что он идеально подходит Люку. — Эта машина досталась мне три года назад вместе с домом, когда умер дедушка. — Люк распахнул дверцу. — Он все оставил мне. Блейк считает, что пора что-то делать с наследством. В его словах прозвучала резкая нотка; видимо, Блейк занимал слишком много места в их жизни с Офелией. Я мало что знала о семейном соперничестве — ни у меня, ни у Нейтана не было братьев и сестер. Но мне всегда хотелось иметь сестру. Я почти могла понять Блейка; если бы у меня была любимая сестра, я бы точно ревновала ее к мужу. Маленькая собачка, свернувшись крендельком, лежала на красной коже пассажирского сиденья — какой-то терьер черно-белой масти. Она проснулась, когда я открыла дверь. — Знакомьтесь, это Коко. — Лицо Люка смягчилось, когда он спускал собачку на землю. Та обнюхала его ноги, присела у колеса, сделала лужицу, а затем вскарабкалась по подножке обратно, забралась ко мне на колени и села прямо, глядя вперед. Одно ухо у нее было поднято, другое опущено. Я положила руку на ее теплую спинку и постаралась не шевелиться. — Вы ей понравились. Люк завел грузовик. В кузове за нашими спинами громоздились банки с краской, веревки, аккумуляторы, стремянка, ведра, молотки в коробке, ящик с вином и мольберт у борта. Оттуда попахивало скипидаром и доносился легкий, солоноватый, но не противный аромат свежевыловленной рыбы. — Это собака моих соседей; она приходит, когда я приезжаю. Я бы с радостью завел собственную, но Офелия говорит, что мы слишком заняты. Наверное, она права. В этот момент мне почудилось, будто в машине появилась Офелия — отстраненная, но настороженная, с откинутыми с лица, стянутыми на затылке волосами. Между нами возник некий, пока еще небольшой, барьер. — Нейтан говорит то же самое. Мы иногда присматриваем за спаниелем нашей дочери. — Я тоже упомянула мужа, и барьер стал выше. Я склонила лицо к Коко. От нее пахло свежим воздухом и травой. Мои глаза наполнились внезапными слезами. — Я бы тоже хотела иметь свою. — Сила наших желаний творит чудеса. — Люк повернулся ко мне, улыбнувшись такой щедрой улыбкой, что на нее невозможно было не ответить. Я приободрилась. Да, мечты сбываются. Я подумала, что мое желание иметь собаку исполнится, когда мы с Нейтаном станем старше и выйдем на пенсию. Нейтан, наверное, выберет послушного и надежного лабрадора, хотя я предпочла бы пса из приюта, менее предсказуемого, нуждающегося в любви. Когда у нас появится время на заботу о собаке, мы оба засядем дома, будем готовить еду и слушать музыку. Я стану рисовать деревья, растущие у собора, монастыри летом и Одстокский лес весной, когда под деревьями расцветают колокольчики. Это будут безопасные, милые занятия. Меня больше не поманит ни темная вода реки, вышедшей из берегов, ни переполненный вокзал в Арле, ни мужчина, который сидит сейчас рядом со мной, положив свои крупные руки на руль. В погожие дни мы с Нейтаном будем выгуливать собаку в окрестностях «Старой мельницы». А если в памяти вдруг всплывет теплое ощущение от прикосновения руки Люка, поддержавшей меня у подножки вагона, я этим ни с кем не поделюсь, чтобы не нарушить покой. Мы будем жить тихой, размеренной жизнью и беречь наши незапятнанные репутации. — Что-то вы молчите. — Люк следил за только что подрезавшим его мотоциклистом и не смотрел на меня. Мы проезжали через деревушку с каменными заборами, красивой церковью и узкими улицами, ему пришлось сосредоточиться на дороге. — Вам, должно быть, интересно, зачем я вас сюда пригласил. Его голос звучал так, словно он говорил о чем-то обыденном, даже скучном. Я боялась услышать, что он сожалеет, что он совершил ошибку, что вызвал меня под влиянием момента и уже передумал. Я повернулась к нему со смехом, будто приехала просто прогуляться, чтобы скоротать время и развлечь приятеля, которого не слишком хорошо знала. — Когда я вернусь, коллеги-медики захотят услышать хоть что-то интересное об этой поездке. Ума не приложу, что им рассказать. — Расскажите про солнечный свет. — Он указал в окно на сияющие оливковые рощи, на блеск реки вдалеке. — Люди издавна приезжают сюда за ним; скажите, что он обладает целебными свойствами. Мы свернули за угол. Переключая передачу, Люк задел рычагом мою ногу. — Простите. — Он набрал скорость, улицы и церковь остались позади. Чуть позже он стал рассказывать о доме, оставленном ему дедом и долгие годы не знавшем ремонта. Блейк собирался приехать через пять дней с экстравагантными планами реконструкции здания и сдачи его в аренду. Люк не мог смириться с мыслью о предстоящих переменах. Он был заинтересованным лицом и не мог судить объективно, ему нужен был независимый взгляд. Он улыбнулся и вильнул в сторону, чтобы обогнать тягач с прицепом, доверху набитым велосипедами. Это движение совпало с его ловким поворотом в разговоре, переходом на нейтральный тон, позволявший избежать неловкости. Но никакой неловкости не предвиделось. Люк хотел всего лишь оценить свой дом до приезда шурина. Я не интересовала его. Во всяком случае, в том смысле. Мне все привиделось. Я взглянула в окно; мы проезжали поля подсолнухов с плотными зелеными сердцевинами, покрытыми бледно-лимонной пыльцой. Их желтые лепестки еще до конца не раскрылись. Я представила свой кабинет в клинике в тот вечер, когда впервые встретилась с Люком, и увидела там себя — слушавшую и утешавшую. Он ценил это; он так и сказал. Как глупо было вообразить себе что-то другое. Мое лицо горело, я сидела, отвернувшись к окну. — Я сделаю все, что в моих силах, но не смогу задержаться надолго. «Улыбнись, — твердила я себе. — От этого голос будет звучать беззаботней». — Знаете, ваше сообщение пришло в подходящее время, мне как раз хотелось сбежать. Я сидела на лекции. — А что это была за лекция? — О ранних признаках проблем с психическим здоровьем… — Я резко замолчала, ступив на тонкий лед. И снова мысленно вернулась в тот вечер в клинике. Он коснулся моей руки коротким, обжигающим жестом. — Вы хотели на время забыть о том, что вы доктор, а я только мешаю. Напротив, я слишком легко отбросила прочь свое «второе я», пугающе легко. Я откинулась на спинку сиденья и погладила Коко по жесткой шерстке на голове. Я решила помочь Люку принять верное решение насчет дома и исчезнуть задолго до того, как приедет Блейк. Пропустить оставшуюся часть конференции и сразу отправиться домой, написав Нейтану, что возвращусь пораньше. Муж встретит меня на вокзале, он будет рад. Жизнь вернется в обычное русло, а боль воспоминаний скоро исчезнет. Мы миновали указатель на Сен-Реми-де-Прованс. У резной каменной арки слева и входа в музей справа Люк свернул на дорогу поуже. Через полмили он притормозил, чтобы вновь повернуть направо, и мы проехали мимо кованых ворот, за которыми виднелся большой особняк. Я обратила внимание на остроконечную башню и закрытые ставнями окна. За высоким забором росли темно-зеленые кипарисы. — Кто там живет? Машина подпрыгивала на неровной дороге, в ящике громко дребезжали бутылки с вином, и Люк не услышал моего вопроса. Деревья по обеим сторонам росли все чаще, дорога сужалась между надвигающимися обочинами. Люк свернул налево, в просвет среди зарослей, и какое-то время мы тряслись по узкому проселку в золотисто-зеленой тени деревьев, темными стенами тянувшихся с обеих сторон. Жарища стояла неимоверная. Я опустила стекло, и в машину ворвался аромат горячих сосен. Еще один резкий поворот — и мы оказались на месте. Возле дома, спрятавшегося в изгибе ландшафта. Группа построек была расположена так, будто ею занимался ребенок. Два прямоугольника — один на боку, другой вертикально, а между ними — квадрат. Плющ расползался по серому камню густым зеленым треугольником, из глянцевых листьев выглядывали бутоны роз. Вдоль стен зеленела трава, вдали виднелись горы. Двигатель замолчал. Тишину нарушали лишь гортанные крики птицы, парящей высоко в небе, и частый щебет в листве деревьев. — В Средние века тут располагался монастырь. — Люк указал на ряд окон высоко на стене, под крышей. Одно из них было распахнуто настежь, и я легко представила в нем молодую монахиню, которая облокотилась на подоконник и смотрела на горы, подставив лицо солнцу. Я направилась вслед за Люком к полуоткрытой двери, Коко трусила за мной по пятам. Внутри под сводами порхали птицы. Воздух наполняло хлопанье крыльев, на полу лежали золотые квадраты солнечного света. Я увидела каменную полку под окном, умывальник, камин, похожий на пещеру, и подальше — стол, стулья и холодильник, а также плиту и старомодный металлический сейф, пристроенный вплотную к стене. Возле камина стояло потрепанное кожаное кресло с торчащей через прорехи набивкой. На сиденье лежала свернутая газета — должно быть, Люк сидел здесь по вечерам и читал, держа собаку на коленях. Высокие окна были распахнуты настежь, впуская запах травы и лаванды. — Это потрясающе, Люк. Его лицо расслабилось, и он снова взял меня за руку; на этот раз легко, по-дружески. — Пойдемте со мной, я хочу показать вам вид сверху. Обстановка в каждой спальне была простой и состояла из железной кровати и старого шкафа — вечных вещей, которые остаются после того, как жилище покидают обитатели. Казалось, будто монахини только что вышли из комнаты, спустились по лестнице и, шагнув за дверь, растворились в истории. — Вот ваша спальня. — Он первым прошел в залитую солнцем комнату. Кровать, расположенная в углу, была покрыта лоскутным одеялом; на подоконнике стояли полевые цветы в стеклянной банке; в открытом окне за оливковыми плантациями и виноградниками виднелись горы. К дому примыкала лужайка со старой голубятней, за деревьями поблескивала вода. Люк встал рядом со мной у окна. — Я спал на этой лужайке, когда был мальчиком. Дедушка любил готовить еду на улице. Он был художником, как и его дед; именно он привил мне страсть к рисованию. Родители оставляли меня здесь на лето — это были лучшие мои месяцы. Плечо Люка касалось моего, тепло его кожи, проникающее через рубашку, сливалось в единое целое с пением птиц, стрекотом цикад, запахом травы. Я знала, он не хочет перемен; все должно было остаться так, как было испокон веков. Люк немного помолчал, наблюдая за белым голубем, кружившим над голубятней. — Офелия и Блейк хотят все обновить к следующему туристическому сезону. — Разве вы обязаны с ними соглашаться? — Нам нужны деньги. Офелия, как и Блейк, любит жить на широкую ногу. Необходимо платить за школу, а мы уже потратили мое наследство. Они думают, что мы сможем поправить дела, сдавая дом отдыхающим. Может, они и правы. Я представила, как легко можно испортить этот дом: выровнять стены, вставить двойные зимние стеклопакеты. Убрать голубятню, чтобы освободить на лужайке место для бассейна, гул фильтров и насосов которого станет заглушать пение птиц. — Будьте крайне аккуратны, — сказала я. — Ваш дом прекрасен таким, какой он есть. Люк посмотрел на меня и задумчиво кивнул. — Это все, что мне нужно было услышать. Спасибо. — Затем он улыбнулся. — Давайте поплаваем! Полотенце в шкафу. Спускайтесь, когда будете готовы. Я наблюдала за ним из окна, пока переодевалась. Он перетаскивал бревна из штабеля у деревьев к яме за домом. Коко бегала за ним туда-сюда, виляя хвостом. Люк разделся до шортов, он был широкоплечим, загорелым, мускулистым и выглядел очень молодо. Сознавая, как бледна моя кожа, и то, что моя грудь уже не так упруга, как прежде, а бедра не идут ни в какое сравнение с бедрами молодой женщины вроде Офелии, я завернулась в большое полотенце. Красный педикюр придавал мне смелости. Торопясь босиком по коридору, я проскочила мимо открытой двери в большую комнату слева, которую не заметила прежде. Там на полу и на столе лежали картины, на стенах и на ставнях висели приклеенные скотчем рисунки. Сотни работ в ярких красках, насыщенно-желтых и зеленых — сияющие оливы на переднем плане, горы позади, белевшие на фоне неба. Но большинство пейзажей было не закончено — где-то были прорисованы только деревья рядами, где-то — листья крупным планом. На одних — только мазки, другие тщательно детализированы. Множество изображений коры и ракушек перемежались с набросками Коко, дремлющей возле двери на солнышке. На одном листе бумаги прямоугольники разных оттенков зеленого составляли цветовую шкалу. На другом человек собирал вишни с невысокого дерева. Этот рисунок повторялся много раз, будто художник пытался добиться эффекта, которого никак не мог достичь. — Я забыл закрыть дверь. — Очевидно, Люк поднялся наверх, ища меня; я не слышала, как он вошел в комнату. — Обычно я никому не показываю свои работы. — Простите. — Я почувствовала, как вспыхнули щеки. — Меня привлекли яркие цвета, я не хотела совать нос не в свое дело. — Смотрите, если хотите. Можете высказать свое мнение. Я подошла к лежащему на столе у окна листу бумаги с изображением лимонов в глиняной миске на голубой скатерти. Цвета были настолько сочными, что я почти ощутила кислый вкус во рту. — У вас настоящий дар, Люк. Вам следует заниматься живописью, а не проектировать дома. — Скажите это моей жене. — Он улыбнулся с легкой грустью. Офелия снова была с нами — так явно, будто стояла рядом с мужем, положив руку ему на плечо и встряхивая блестящими на солнце светлыми волосами. «Моей жене». Сомнения и желания, тепло его руки, адресованные мне улыбки — все это не имело значения. И как я выгляжу по сравнению с ней — тоже. Люк был несвободен. Сердце защемило от разочарования, и это было безумием — он все равно меня не хотел. А если бы и хотел — я тоже была несвободна. — Где сейчас Офелия? — Она не приезжает сюда так часто, как я; ей нужно присматривать за художественной галереей, которой она помогает управлять, а ведь есть еще и Оскар. Думаю, они будут здесь в августе, на школьных каникулах. — Люк улыбнулся. — Ну, идемте же купаться! Коко сидела в тени, но подбежала ко мне, как к давней подруге. Я подхватила собачку на руки, от ее маленького крепкого тела исходило необъяснимым образом успокаивающее тепло. Мы пересекли лужайку и пошли между соснами, под ногами хрустели сухие иголки. Пруд был совсем рядом, большой и круглый, какие бывают в английской деревне. Его питали водой оросительные каналы с полевыми цветами по берегам. Я почти ожидала увидеть уток, выплывающих из камышей. Безмятежная гладь пруда отражала траву, деревья и небо. Я сбросила полотенце и соскользнула с берега в воду. Лягушка прыгнула и проскочила под моим локтем, мелькнув радужной кожей и перепончатыми лапками. Вода была прохладной, мы плавали на спине, подставив лица солнцу, а Коко устроилась на берегу, намереваясь поспать. Жаркие лучи согревали кожу, стрекотание цикад и пение птиц умиротворяли. В моей голове ничего не осталось: ни темного лекционного зала, из которого я сбежала, ни мыслей об Офелии, Нейтане и даже Лиззи. Это были мгновения одних лишь ощущений, пролетавшие под солнечным светом. Когда мы вернулись, Люк показал мне, где находится летний душ. Тот был за домом, под деревянным навесом, от которого пахло нагретой сосной. Я вошла внутрь, и откуда-то сверху выпорхнула ласточка, похожая на зазубренную темно-синюю стрелу. В осколке зеркала, пристроенном на перекладине, я увидела свои глаза, покрасневшие и опухшие от воды. Я обгорела на солнце, все тело покалывало — оно будто возвращалось к жизни. Поднявшись в спальню, я достала голубое платье. Расчесывая волосы, я услышала тихие скрипучие звуки. Даже здесь, даже сейчас я вздрогнула от страха. Люк насвистывал в саду, расстилая пледы, расставляя стаканы на низкой каменной загородке, разжигая поленья под грилем. Рядом стояло ведро с рыбой. Я поспешила вниз. Он налил вина, и мы подняли бокалы.