В этом году весна наступила рано, и город быстро зазеленел. Кейт достала из кладовки велосипед, почистила его, смазала его маслом, и поехала вверх по холму на работу. Она смотрела, как на деревьях распускаются почки, на некоторых уже появились первые листья. По обочинам широкой дороги стояли подстриженные свечками высокие каштаны. С непривычки Кейт начала задыхаться, и вскоре ей пришлось спешиться и провезти велосипед на вершину холма. Но после она почувствовала себя лучше, мышцы привыкли, стало легче дышать. Ехать на велосипеде было прекрасно. Это особенно ощущалось на контрасте с машиной. Теперь она могла ездить не по скоростным шоссе, а по побережью. Дея была права, эта работа ей действительно подходила. Два дня в неделю она проводила в офисе, еще один день ездила по разным школам. Ей нравились подростки, с которыми она встречалась, – их отношение к жизни, их дерзость. Дети из бедных семей напоминали ей о детях в Бетнал-Грин [25], которым она когда-то помогала составлять резюме. Кейт пыталась придумать систему, которая бы стимулировала детей с острова Шеппи посещать подготовительные курсы в университетском кампусе. Для этого она активно взаимодействовала с факультетом творческого письма, совместно с которым хотела опубликовать антологию работ подростков. Том уже почти начал ходить. Он теперь умел подтягиваться и вставать, часто топал по гостиной, будто сам восхищаясь своей новообретенной способностью. Кейт зачарованно наблюдала за ним. «Как удивительно, – думала она, – это стремление вставать и ходить. Это же чудо – наблюдать, как маленький человек эволюционирует у тебя на глазах». Все, что попадалось ему под руку, он неизменно тащил в рот – карандаши, резинки, объедки с пола. Больше всего Тому нравилось вставлять карандаши в отверстия. Кейт пришлось купить заглушки для розеток. Закрывать розетки стало обязательным ритуалом, если Кейт хотела спокойно выйти из дома. Все началось одним солнечным мартовским воскресеньем, когда за пару недель до своего дня рождения Том сделал первые шаги по гостиной. Один, два, три, а потом не удержался и плюхнулся на ковер. Кейт захлопала в ладоши и тут же позвала Сэма, который уже спал наверху. Он бросился вниз, протирая глаза и моргая. Вместе они уговорили Тома сделать еще несколько шагов. Сэм достал телефон и тут же отправил Эллис фото первых шагов сына. Кейт послала снимки своему отцу. Часто по выходным она сажала Тома в коляску и шла к уже знакомому ей участку, где Том гулял с Норой. Эти любители-натуралисты исследовали камни и пытались тащить землю в рот, пока Кейт с Деей копали грядки для посадок нового сезона. Кейт это нравилось, нравилось, как труд заставляет ее потеть, не говоря уже о сладком запахе земли. Кейт часто ходила на прогулки. Иногда она гуляла с Деей, иногда, если была одна и позволяла погода, просто сидела на скамейке на солнце, пока Том дремал в коляске. А когда он просыпался, то какое-то время, приходя в себя, сонно смотрел на мир. В эти минуты он не искал глазами маму. Она тихо сидела позади него, позволяя ему насладиться этим мгновением, не нависая сразу над ним. Кейт осознала, что процесс отделения от себя ребенка уже начался – не стоит вставать между ребенком и солнцем. С Сэмом Кейт по-прежнему разговаривала очень осторожно, понимая, как это важно – дать друг другу больше пространства, как будто они вместе разводят костер. Едва разгорающийся огонь погаснет, если кислорода будет слишком мало. Но теперь Том спал в своей кровати, и иногда, в тишине раннего утра, было легко повернуться к Сэму, прижаться и проснуться на его груди. Кейт писала Ханне каждый день короткие сообщения, чтобы узнать, как она. Иногда Ханна отвечала, иногда нет. Однажды утром в начале апреля она, как обычно, приехала на велосипеде в университет, зашла в офис и проверила свою электронную почту. Это письмо она увидела сразу. Сообщение от Эстер. Тема письма – Люси Скейн. Она украдкой оглядела офис, но на нее никто не смотрел, лишь солнце заглядывало к ней в окно. Кейт почувствовала, что ее начинает трясти. Она открыла письмо. Эстер сожалела, что так долго не отвечала. Она была в отъезде по работе. Ей было приятно получить письмо от Кейт после стольких лет разлуки. Глаза Кейт жадно пробегали по словам, спускаясь к двум главным нижним строчкам. «Я не видела Люси много лет, и каково же было мое удивление, когда я столкнулась с ней, когда была в Сиэтле по работе в прошлом году. Она выглядела очень хорошо. Кажется, она сменила имя. У меня есть ее контакты, если тебе это интересно». А ниже адрес электронной почты и, главное, имя. Кейт сразу же его загуглила. И вот она – перед ней. Доктор Люси Слоан. Отдел международного развития. Университет штата Орегон. Ее лицо с характерным изгибом губ. Она всегда так улыбалась. Частица другой жизни. Лисса – Ты должна привести Дэниела, – сказала Сара Лиссе по телефону, и в теме письма, содержащего приглашение на выставку, она жирным шрифтом: «Приведи Дэниела! Мне не терпится с ним познакомиться». В конце концов в отчаянии Лисса написала Джонни: «У меня приглашение на двоих на открытие выставки. Не хочешь пойти?» – С удовольствием, – ответил он почти сразу. Она встретилась с Джонни у метро. Он был одет, как всегда, во все черное с такой же черной сумкой, но рубашка выглядела новой, а куртка – дорогой. Джонни был свежевыбрит и смотрелся на редкость хорошо. Она удивилась тому, насколько счастлива была его увидеть, как рада его обычному галантному приветствию. – Привет, милая, – произнес он. Она уже забыла мягкий рокочущий звук его голоса. – Ты хорошо выглядишь, – сказала она. – Работаю. Получил небольшую роль в «Докторе». – Неужели?! – Ага, – добавил он, как бы извиняясь, – похоже, у меня еще будет сезон в RSC [26]. – Что?! Это потрясающе! – Не слишком радуйся, – предостерегающе поднял он руку. – В основном это небольшие роли. Есть, правда, Энобарб в «Антонии и Клеопатре». Но они захотели перенести действие в Ливерпуль в шестидесятые годы. Не спрашивай. Они, вероятно, безнадежно покалечат пьесу. Ну да и черт с ней. – Джонни, но это же отлично! – сказала Лисса, чувствуя, что радуется за него без всякой задней мысли. – Ты могла бы стать хорошей Клеопатрой. – Наверное, в другой жизни. – А что насчет тебя? Какие-то прослушивания? – Ничего особенного. Вообще-то я подумываю о том, чтобы сдаться, – ответила она. – Тише, дитя, – произнес он. – Нет, правда. – Ну же, – сказал он, беря ее за руку. – Поменьше отчаяния. – Когда ты начинаешь? – В мае, – ответил он. – По-видимому, у этих стратфордцев все серьезно. Каждое утро совместные занятия по речи и все в таком духе. Платят тоже серьезно – годовая ипотека. – Ну, – протянула Лисса, – ты это заслужил. – Итак, чья же это выставка? – спросил Джонни. – О, просто мамина. – Черт возьми, – сказал он, подмигивая. – Мне надо вести себя прилично. Галерея была переполнена людьми, некоторых из которых Лисса не видела уже много лет. Разумеется, в центре внимания была ее мама. Прошло около месяца с тех пор, как она видела ее последний раз. Сара заметно похудела, но выглядела необыкновенно, по-королевски, в длинном красном платье. «Это она должна быть Клеопатрой, а не я», – подумала Лисса. Картин было немного, не больше семи. На каждой из них зарисованная область занимала только треть холста, а все остальное было идеально загрунтованным белым пространством. Картины висели без рамок, так что изображение казалось как бы подвешенным в пространстве. Но эффект заключался в другом. Когда глаза привыкали к холсту, из этого белого пространства начинали объемно проступать нарисованные предметы. На одной – молодая девушка в хлопчатобумажном платье, наполовину отвернувшаяся от зрителя. Ее лицо было почти в профиль, она наклонилась, чтобы рассмотреть что-то на земле, но земли не было. Она исчезала в пустоте под ее ногами. Лицо девушки смазано, но Лисса точно знала, что на этой картине – она сама. На другом холсте она узнала своего кролика, привязанного к забору. Его голова свешивалась вниз, где должна быть земля, но там все бело. На самом масштабном из полотен, занимающем большую часть стены, одной размытой линией был сделан намек на фигуру, идущую к горизонту. Эта линия постепенно истончалась. Возможно, это соляные равнины Боливии, а может быть, поверхность Луны. Отличительных черт было немного, но Лисса знала, что фигура – это Сара, ее мать, повернувшаяся спиной и идущая прочь. Полотна стоили недешево – от двух до пяти тысяч долларов каждое, но на аукционных карточках уже были вписаны фамилии. – Она их все продаст, я уверена. Лисса повернулась и увидела рядом с собой Лори. Пожилая женщина взяла Лиссу под руку. – Думаю, она уже все знала, когда начинала их писать, не так ли? – Знала что? – Насколько она больна, – Лори показала на картины. – Как будто все несущественное исчезает. В этот миг Лисса почувствовала, будто земля уходит у нее из-под ног. Она рассеянно смотрела на свои руки, которые все еще сжимала Лори. – А ты как, Лисса? – спросила Лори. – Как поживаешь? Как справляешься со всем этим? – Хорошо, – ответила Лисса, словно со стороны слыша свой тихий голос. – У меня все хорошо. К тому времени, когда владелец галереи приготовился говорить, все места в зале были заполнены. Лисса обошла вокруг квартала, решила, что с выставки уйдет, потом передумала, выкурила четыре сигареты, выпила четыре бокала вина. Она потеряла Джонни, нашла его и снова потеряла. Лисса отстранилась, когда вокруг Сары и владельца галереи собрались люди, и молчала, пока Сара произнесла короткую речь. Когда толпа расступилась, она протолкнулась к матери и взяла ее за руку: – Почему ты мне не сказала? – Не сказала… что? – Лори мне все рассказала. Она думала, что я знаю.