Ханна одевалась у себя, с ней были родители. Она сама была удивлена, какой традиционной оказалась. Нэйтан, согласно обычаям, провел ночь отдельно, в доме своего брата. Утром мать Ханны постучала в дверь. – О, Ханна, – только и смогла вымолвить она, увидев дочь в платье. – О, Ханна! Они стояли в ожидании в самом большом зале загса. Все сошлись во мнениях, что для такой пары, как Ханна и Нэйтан, это лучшее место для регистрации брака. Нэйтан стоял впереди. Лисса наблюдала за ним, за его лицом, костюмом. Вот уже в третий раз он просил брата проверить, не забыли ли они кольца. В ответственный момент заиграла музыка, все встали, и появилась Ханна под руку с отцом. На ней было простое зеленое платье, волосы блестели, глаза сияли. Взглянув на нее, Лисса почувствовала себя виноватой. Как она могла подумать, что когда-нибудь сможет затмить ее? Эту женщину, которую она любила. Ханна была мифом, архетипом. Нэйтан стоял, ни на кого не отвлекаясь, и его лицо горело нетерпением: он ждал свою невесту. Когда Ханна и ее отец прошли мимо Кейт, она всплакнула. Она вдруг подумала о своем отце и не смогла вспомнить, когда в последний раз прикасалась к нему. Наверное, много лет назад. Как же ей вдруг захотелось, чтобы он так же вел ее, – захотелось, чтобы ее собственный отец так же на нее смотрел – с гордостью и любовью. Возможно, только для этого и устраиваются свадьбы. Где-то в середине свадебной церемонии Лисса встала и продекламировала [21]: Хочу я, чтоб ты знал одно. Ты знаешь, как бывает? Несет меня к тебе хрустальная луна, И веточка в окне, И пепел костровища, И мокрое бревно. Они, как лодки с парусами, Несут меня к тем островам, Где ждут меня. Кейт думала о Люси, о том, где она сейчас и вспоминает ли она о ней вообще. Думала о том, жива ли она, полюбила ли кого-то другого, и о том, что время идет, они все стареют, и она плакала, думая о Люси, о Ханне, о своей матери и об отце, о любви и времени, и о том, как все одновременно так прекрасно и так несбыточно. Ханна, слушая стихотворение, смотрела на Нэйтана и вспоминала, как он вскоре после их знакомства послал ей это стихотворение письмом. Тогда она еще подумала, что он написал его сам. Как она его любит. Как она счастлива. Когда женщина с серьезным лицом, которая вела церемонию, повернулась к ней и спросила, берет ли она его в мужья, она ответила: «Да». Потом, когда торт был съеден, а речи произнесены, Ханна нашла в толпе своих подруг. Она взяла Лиссу за руку и пробралась сквозь толпу в пабе, чтобы найти Кейт. Взяв Кейт другой рукой, она вывела их наружу, на майское солнце, и они пошли через ворота в парк, в Лондонские поля. А вишневое дерево у ворот уже отяжелело от распустившихся цветов. Прогноз оказался верным, день налаживался. Они вышли на траву, и, когда они шли в этом золотистом пьянящем свете, мир казался им полным любви и возможностей. Ханна притянула к себе подруг, прижимаясь лбом к их головам. – Я люблю вас, – проговорила она. Наклонившись к ней, Кейт и Лисса ответили, что тоже ее любят. Это то, что делает брак – аккумулирует любовь, которая разрастается за пределы счастливой пары, порождая новую любовь, новую жизнь и заставляя нас верить, пусть даже на день, в счастливый конец или, по крайней мере, в то, что история продолжится так, как следует. Лисса – Вы можете переодеться за ширмой, – сказал преподаватель. – Или, если хотите, в туалете. Это был молодой человек, во всяком случае, моложе нее, невысокий и жилистый, одетый в полосатый шерстяной свитер и джинсы, с добрым взглядом серых глаз поверх дорогих очков. Лисса молча кивнула. Она знала, что делать, и уже не утруждала себя признанием, что делала это много-много раз. Это никому не было интересно. Она взяла сумку и пошла в женский туалет. По обе стороны коридора – высокие полки, пахнет краской, глиной и скипидаром. Она заперлась в одной из кабинок и сняла куртку, футболку, лифчик, джинсы и трусики. Затем сложила одежду в сумку и надела кимоно, не снимая носков. Пол был холодным. По-быстрому помочилась. Последнее, что ей нужно, это захотеть в туалет до первого перерыва. А перерыв будет не раньше, чем через сорок пять минут. Пройдя по коридору, она толкнула тяжелую дверь студии. Студенты уже собрались, они были заняты подготовкой своих мольбертов. Из высоких окон падал неяркий свет. Она подошла к возвышению в центре комнаты. – Итак, Лиза, – сказал преподаватель. – Лисса, – поправила она его. – Хорошо, Лисса. Итак, когда вы будете готовы, просто примите любую позу, которую захотите. Мы сделаем несколько коротких десятиминутных набросков, а затем перейдем к более долгим зарисовкам. Несмотря на носки, пальцы ее ног уже замерзли, и это при том, что рядом была включена пара обогревателей. Лисса выскользнула из своего кимоно и села. Преподаватель с минуту посмотрел на нее, а потом сказал: – Как насчет того, чтобы начать с положения стоя? Она приняла другую позу: одна нога впереди, руки за спиной. – Хорошо, – сказал преподаватель своим ученикам. – Углем или карандашом. Десять минут. Поехали. На бумаге начали появляться первые наброски. Лисса умудрилась протянуть на гонораре от «Дяди Вани» довольно долго, живя на суповых смесях и кашах, редко выходя из дома и проводя дни за просмотром старых фильмов на компьютере. Она растягивала бюджет, как могла, и теперь у нее на счету осталось всего двести фунтов. Она всегда думала, что не вернется к позированию, но, как всегда, ошибалась. Она терпеливо ждала, готовясь встретить ярость Ханны, но проходили недели, а она не услышала от нее ни слова. Наконец она написала ей единственное сообщение: «Мне очень жаль. Я здесь, если ты захочешь поговорить». В лучшем случае это было слабо, в худшем – трусливо. От Нэйтана ничего не было. Ни единого слова с двадцать шестого декабря после той сцены в ее квартире. В перерыве она выскочила в туалет, а на обратном пути бросила взгляд на несколько студенческих эскизов, отмечая красивые бедра и высокую грудь. Они были не ее, это было отражением того, как ее видели студенты. Когда только начинала позировать, она пыталась искать сходство с собой на рисунках, но потом научилась не делать этого. – Хорошо, Лисса, – сказал преподаватель. – Сейчас будет поза на более длинный срок. – Я знаю. – Так что пусть это будет что-то простое, чтобы вы могли продержаться в течение сорока пяти минут. Она села, уже без кимоно, и приняла расслабленную позу. Лисса обхватила колени руками, чтобы не упасть. У нее совсем небольшой репертуар, а есть люди, которые могут часами сидеть в самых искаженных позах. Обычно это танцоры, акробаты, но она не из их числа. Через несколько минут аудитория успокоилась. Был слышен стук угля и карандашей, звук шагов преподавателя, когда он тихо переходил от мольберта к мольберту. Чаще он ничего не говорил, но иногда наклонялся, бормотал «хорошо» или проводил рукой по бумаге, а затем, двигая рукой по воздуху, обводил какую-то линию ее тела. Лисса волей-неволей смотрела на себя – на свои голени, на щетину, которую забыла побрить сегодня утром. Нагреватели были выведены на максимум, и одна ее нога стала пятнистой и красной от жара. Ей даже казалось, что она чувствует запах своего тела. Она осознавала, что потеряла многое – столь многое, что не может до конца осознать масштабы беды. Она потеряла Нэйтана, Ханну. Она потеряла Кейт, которая не отвечает на ее звонки. Но, кажется, она потеряла гораздо больше, чем это. Это было похоже на черную дыру, которая всасывала в себя все возможные варианты ее будущего, все, кем она бы могла стать, будущие успехи, любовь, детей, самоуважение. – Нам надо поймать то, что мы видим, – произнес преподаватель. – Саму суть. Толковать эту суть – это не наша задача. Нам надо лишь передать ее на бумаге. Меж тем ее левая ягодица уже онемела, а ногу словно кололи тысячи булавок. Она слегка подвигалась, но это было замечено. – Лисса, – произнес преподаватель. – Пожалуйста, постарайтесь не шевелиться. В аудитории раздался тихий кашель, и Лисса, подняв взгляд, уперлась во взгляд молодой женщины. Ей, наверное, лет двадцать или около того. Красивая, точеная, словно серьезная маленькая кукла. Лисса представила себе ее тело под одеждой – гладкое, как у алебастровой статуи. Интересно, о чем она думает, когда смотрит на Лиссу? Думает ли она о том, почему эта взрослая женщина все еще практикует такое занятие в ее-то возрасте? Смотрит ли она на изгиб живота Лиссы? Думает ли о том, есть ли у нее дети? Лисса перевела взгляд на другую молодую женщину, которая пристально смотрела на ее бедра, делая большие мазки углем. Какое у нее кукольное, бесстрастное лицо! «Все, что я есть, – подумала Лисса, – это набор линий». Внутри нет ничего реального. Совсем как те устрашающие тела, которые рисовала ее мать много лет назад на тротуарах Тафнелл-парка. Те протестные рисунки стали как будто пророчеством. Остался только контур. Внезапно у нее закружилась голова, и она снова пошевелилась. С другой стороны аудитории донесся громкий ропот. – Извините, – проговорила Лисса. – Я плохо себя чувствую. Она встала и, закутавшись в халат, вышла в коридор и прижалась щекой к прохладной стене.