– И ты – жена этого… – Неудачливого профессора Серебрякова? – Совершенно верно. О боже, мне кажется, я когда-то видела, как эту роль играла Гленда. Лисса знала, что Гленда Джексон была своего рода эталоном для ее матери, когда речь шла обо всем хорошем и полезном в актерской профессии. – Или нет… Погоди! Это была красавица… Грета или как ее? – Скакки? – Вот именно. Она была прекрасна. И ты тоже будешь несравненна. Сара наклонилась вперед и для убедительности взяла Лиссу за руки: – Ты молодец. У тебя будет все как надо. Ты должна сказать об этом Лори. Она будет в восторге. Лори была старой подругой ее матери, преподававшая драматургию в школе, где работала Сара. Много лет назад Лори вечера напролет занималась с Лиссой, чтобы подготовить ее к поступлению в театральную школу. – Лучше ты скажи ей, – ответила Лисса. – Так и сделаю. Сара отодвинулась от дочери и задумчиво посмотрела на нее сквозь дым. Ах, этот взгляд матери, ничто не ускользнет от него. Сколько она под ним страдала? В детстве Лисса служила матери моделью, часами просиживая в старом потрепанном кресле на чердаке. До тех пор, пока однажды, когда ей исполнилось восемь, она не отказалась наотрез. – Должна сказать, – произнесла Сара, – это замечательно, что ты можешь сойти за… ту героиню, кем бы она ни была. Я имею в виду, им никогда не бывает больше тридцати, не так ли, этим женщинам в пьесах? Если только им не за пятьдесят. Или если это не горничная неопределенного возраста. Горничные пошаркают немного туда-сюда, разожгут самовар-другой, что с них взять, – Сара махнула сигаретой в воздухе. – Замечательно, – согласилась Лисса, не будучи совсем в этом уверенной. Да, замечательно, что она может сойти за тридцатилетнюю. Но там все персонажи между тридцатью и пятьюдесятью – не только у Чехова, но и у всех остальных. Возможно, и вообще в жизни. Возможно, это и есть годы женственности. Годы настоящего застоя. – Ух, – ее мать сделала большой глоток. – Весело, правда? Я уже целую вечность не пила днем. Так кто у вас там режиссер? – Она полька. Зовут Клара. – Не могу представить, почему ты мне ничего раньше не говорила. – Не вижу больше смысла. Все это пустяки, – ответила Лисса, аккуратно поддевая ногтем заусенец. – О, не говори так. Сообщай мне, если вдруг что-то подворачивается. Я дам тебе свои счастливые серьги. – Не уверена, что они такие уж счастливые. – Они помогли, когда ты получила ту роль в телике. И когда болела, – Сара укоризненно ткнула сигаретой в сторону Лиссы. Меж тем солнце обогнуло угол дома и теперь бросало лучи на траву рядом с ними. Лисса наклонилась, подставляя ему лицо. Кошка, мяукая, прижималась к ногам матери. – Так когда ты начинаешь репетировать? – Через неделю в понедельник. – Так скоро? И сколько у тебя на все времени? – Четыре недели. – Тогда вполне прилично. И хорошо они вам будут платить? – Не особенно, но мне хватит. – Хорошо, – произнесла Сара, туша сигарету в ближайшем горшке с растениями. – Хорошо. Она хлопнула в ладоши. – Ладно. Ты есть хочешь? Лисса кивнула. – Я помогу, – сказала она, вставая. Но мама отмахнулась. – Ты садись, наслаждайся солнцем. Сейчас оно как бы обходит вокруг дома. Свет в это время дня просто волшебный. Лисса осталась сидеть на крыльце, слушая, как мама гремит посудой на кухне. Оттуда даже доносились какие-то отрывки из опер. А в небе над головой на фоне тускнеющей синевы сверкали белыми линиями следы самолетов. Было еще довольно жарко, и Лисса обернулась, поглядывая на дом, в тени которого хотела скрыться. Сара купила этот дом на отступные отца Лиссы тридцать лет назад. Она никогда не тратила на дом много денег, у нее их никогда много и не было. Учительской зарплаты хватало на хорошую еду, холсты и краски и время от времени на поездку в отпуск. Если бы сейчас она продала этот дом, то хорошо бы разбогатела. – Салат готов! Сара поставила на стол две тарелки ароматного супа и вернулась с большой деревянной миской. Горькие красные листья салата, смешанные с зеленью и посыпанные сверху грецкими орехами и кубиками козьего сыра. В отдельной плошке – оливковое масло с каплей бальзамического уксуса. Хлеб с соленым маслом. Какое-то время они ели в тишине, прислушиваясь к окрестным звукам. До них доносились крики детей в бассейнах, запахи шашлыков, смех людей. Пыльный, веселый конец отпусков. Лето в самом разгаре радовало солнцем лица и обнаженные торсы. – А как все остальное? – спросила Сара, закончив есть, сворачивая еще сигарету. – Как Ханна и Кейт? – Кейт сейчас в Кенте. Вроде бы. Я давно с ней не общалась. – Почему? – Ну, знаешь. Такое иногда случается. – Какое? Лисса пожала плечами. – За дружбу надо держаться, Лисса. Женская дружба – это единственное, что в итоге тебя спасет. – Я это запомню. – Хорошо, – ответила Сара, глядя на Лиссу сквозь дым. – Я всегда восхищалась Кейт. – Я знаю. – У нее есть принципы. – Неужели? – удивилась Лисса. – Полагаю, какие-то. – А Ханна? – спросила Сара. – У Ханны все в порядке. Я видела ее прошлым вечером. – Она все пытается? – Да, она предприняла еще одну попытку ЭКО, – Лисса макнула хлеб, собирая остатки еды с тарелки. – Бедная Ханна, – нахмурилась ее мать. – Ага, – подтвердила Лисса. – Бедная, бедная, – повторила Сара. – Ханна не бедная. – Это фигура речи. – Я понимаю, – возразила Лисса, – но это же не так. Она довольно успешна. Она и Нэйтан. Сара отставила ложку. – Что это ты вдруг вспылила? – Я не вспылила, просто хочу, чтобы ты была точна в фактах, которые комментируешь. – Я говорю «бедная Ханна», потому что знаю, что она уже много лет пытается завести ребенка. Я бы не смогла придумать ничего хуже. – Неужели? А как насчет бесплодных попыток построить карьеру? Сара замерла. – Что ты имеешь в виду? – Ничего. – Нет, правда, что именно? – Глаза матери теперь остро всматривались в лицо Лиссы: – Что ты имеешь в виду? Ты имеешь в виду себя? Так ты себя чувствуешь, дорогая?