— Сейчас у нас тоже стало доброй традицией посылать вино. Я объяснил Шаммасу. Ему это очень понравилось, и он попросил, чтобы официант от его имени передал тем добрым людям две бутылки коньяка. Я мысленно отметил, что в отчете будет четыре бутылки. Мы выпили. Саид немного отошел от домашних неприятностей. Настроение у него улучшилось. Он ухаживал за Любой и лукаво поглядывал на меня. — Я очень хорошо стреляю, — улыбнулся я Шаммасу. — А я в университете занимался боксом. — Он показал кулаками, как он это делал. Люба все поняла без перевода и весело засмеялась. Потом они с Любой танцевали европейские танцы, а когда заиграла восточная музыка, Саид с удовольствием глядел, как танцевали узбеки. Для него это было чем-то далеким и родным, от чего он уже отвык за годы учебы и дипломатической службы. На весь вечер посол Кувейта отнял у меня жену: она танцевала с ним, он говорил ей комплименты, а я — я переводил, и, откровенно, игла ревности покалывала мне сердце, хотя умом понимал, что кончится вечер, останутся добрые воспоминания и больше ничего. Да и Люба, раскрасневшись от вина, тихо прошептала мне, взяв за руку: — Как я тебя люблю, если бы ты мог это знать! Шаммас не хотел уходить из ресторана до самого конца. — Я как узник, которого выпустили на свободу всего лишь на несколько часов. Завтра я снова буду в броне, буду снова ПОСОЛ. Как хочется быть иногда просто человеком без условностей, встречаться с друзьями, получать от жизни удовольствия. И забывать хоть на несколько часов, кто ты, — печально сказал он, все время глядя на Любу своими жгучими блестящими глазами. — Что он, такой красивый мужчина, не может найти себе хорошую девушку? Вот и будет ему отдушина, — заметила беспечно Люба. Я перевел Шаммасу. Он покачал головой. Люба, Люба, что ты такое говоришь! Это же предлагал и великий чекист Абрамыч. Он уже дважды вскользь намекал: «Надо бы найти ему бабу. Нашу бабу! Тогда и он был бы наш. Ах, как это было бы здорово!» — «Это было бы отвратительно. И не делайте из меня сутенера! Я ведь могу и обидеться». — «Ну-ну, успокойся! Никто не делает из　тебя сутенера, но подумать не мешало бы над этой проблемой — ты же чекист! Это нужно Родине!» — спекульнул на самом дорогом Абрамыч. А тут Люба высказала эту идею. Только цели у этой идеи разные: для Любы хорошая девушка — это девушка для посла, а для Абрамыча — источник компромата. Поэтому я мысленно отверг эту идею напрочь и послал Абрамыча ко всем чертям. Мы еще выпили, закусили шоколадом, и официант начал подсчитывать, на какую сумму нам обошелся ужин. В порядке шутки я сказал ему: — Сегодня двадцать пятое число, ты в счет эту цифру не дописывай. Мне, собственно, было наплевать на счет, который я мог бы взять тихонько и потом отчитаться перед КГБ. Но тогда мы с Абрамычем не умыкнем из карманов КГБ лишних четыре-пять сотен. Если признаться самому себе, моя совесть не бунтовала, когда я сочинял липовые отчеты, время стыда давно кончилось, и я спокойно делил с Абрамычем то, что сообща украли в шпионской конторе. Последнее время я даже стал сам подворовывать у самого Абрамыча, обсчитывая его на полсотню. Аппетит приходит во время еды. При этом я совсем забывал о другой пословице: «Сколько веревочке ни виться, а конец будет». Но в моем деле подходила и другая: «Сколько вор ни ворует, а тюрьмы не минует». Во всяком случае, Господь меня миловал и отводил от меня козни злых сил. Наверное, потому, что моя работа среди дипломатов была довольно результативной. Я мог без особого труда получить нужную информацию, которую запрашивал Комитет или ЦК КПСС. Не дожидаясь «случайной» встречи с любым послом, мог позвонить и навестить посольство. Полученные информации стоили дороже денег или тех копеек, которые мы с Абрамычем уворовывали у КГБ. Мы вышли из ресторана. «Мерседес» посла стоял у подъезда. Шофер открыл дверцу машины. Мы с Любой сели на заднее сиденье. По такому важному случаю посол, нарушая этикет, сел рядом со слугой спереди. Шофер воткнул флажок в радиатор: посол на месте. — Мы пригласим Саида к нам на чай? — спросила Люба. Ей очень не хотелось заканчивать этот замечательный вечер. — А потом он заберет тебя в свой гарем, и будешь ты у него любимая жена Любовь, — засмеялся я своей выдумке. — У него есть гарем? — искренне удивилась она. — Саид, у тебя есть гарем? Люба интересуется. Шаммас захохотал. Он нашел это чрезвычайно забавным. У нас дома мы продолжили вечеринку: опять пили шампанское, коньяк, много кофе. Саид уже дошел до кондиции и стал жаловаться Любе на свою жену, которая отравляет ему жизнь. Раньше таких бросали львам, а теперь хоть сам лезь к нему в пасть. Я переводил без всяких комментариев. Люба ему сочувствовала, кивала головой и сидела с печальным лицом. — Может быть, я познакомлю его с Татьяной Шохиной. Такая видная и яркая девица! Она бы его заговорила, если б знала язык. — Люба, роль свахи или сводни тебе не с руки. Он каторжник, прикованный цепью к своему посту и к своей жене Басиме. Шаммас почувствовал, что мы говорим о чем-то важном для него и заинтересованно переводил взгляд с Любы на меня. — Анатоль, что она сказала? — Она сказала, что в следующий раз, когда мы встретимся, она пригласит свою красавицу подругу, чтобы тебе не было скучно. Шаммас улыбнулся, поцеловал Любе руку и вдруг собрался уходить. О новой встрече мы не договорились. Шаммас сделал вид, что забыл об этом, но Люба по простоте душевной спросила: — Мы еще увидимся, дорогой Саид? — Конечно, конечно! — заторопился он к выходу. Мы проводили его до машины, водитель вновь воткнул флажок в гнездо, и «мерседес» рванулся в предрассветное утро. — Тебе не удалась роль сводни. Думаю, его это обидело. На следующий день я встретился с Абрамычем, дал ему финансовый отчет, и он вдруг настойчиво сказал: — У него дома был семейный скандал. Надо бы ему помочь. Мы поищем ему стоящую бабу. Свою жену забудет! — потер от предвкушения неслыханного удовольствия руки Абрамыч. Я все хорошо понял: одно дело Любина подруга Татьяна и другое — девка, которая служит в КГБ и готова на всякую гнусность. Лишь бы хорошо платили. Что-то надо было делать. А что? Главное, я в этом не участвую. Но я не хотел, чтобы с Шаммасом проделали какую-нибудь пакость вроде той, что была организована при моем участии в Каире с американским корреспондентом. Правда, у Абрамыча в запасе есть и другие гадости: там, в аппарате КГБ, разрабатывает компру целая лаборатория, специалисты «перший класс». Ахнуть не успеет господин Полномочный и Чрезвычайный, как его снимут в таких ракурсах и в таком виде, что при опубликовании карьера закончится раз и навсегда, а в Кувейт ему и носа нельзя будет показать. Что касается супруги, этой заносчивой персиянки, то ее семейный очаг развалится как карточный домик. Все это я себе ясно представил, слишком хорошо знал эту гадючью контору. Не хочешь крушения — работай на КГБ! Или застрелись! Я еще не знал, что сделаю, но подсознательно понимал, что пойду на преступление, за которое мне могут вменить ст.64 — измену Родине. Но я решил, что найду способ и сорву задуманную Абрамычем компрометацию. …Шаммас приветливо улыбался. Он хотел, чтобы я с ним сел рядом. Но я увидел, как смотрит на меня Анели. Нет, я сяду рядом с ней — с красивой женщиной все-таки приятнее лететь, пусть даже она и старше меня на добрых два десятка лет. Почти всю дорогу Анели рассказывала, как ездила в Акапулько и знакомилась с древними памятниками майя. Она свободно говорила по-испански, иногда вставляла некоторые слова в свой рассказ и тут же поясняла, что они означают. Потом поведала мне историю своего замужества и о том доверии, которое к ней питает господин фон Вальтер. Он любитель церковной старины и покупает русские иконы. У него целая коллекция. Есть довольно редкие и очень ценные. Специальный агент работает на него. Это надо запомнить и написать в отчете. Ему ничего не стоит увезти в дипломатическом багаже какие-нибудь шедевры. Хватит уж обкрадывать нашу Родину! — почему-то вдруг разозлился я на фон Вальтера. Вот ее бы сделать агентом Абрамычу. За нее он бы получил второй орден Красного Знамени. Она бы снабжала КГБ такой информацией, о которой можно только мечтать. Жена посла ФРГ! Доступ к совершенно секретной информации! Любые служебные разговоры. Из них можно почерпнуть сведения, которым не будет цены. Она даже может вопросы задавать сотрудникам посольства. В общем, неограниченные возможности такого агента. Я даже представил себе, как готовится на нее компромат. В основе — мы с ней в любовной связи. Почему-то мне подумалось, что я лично участвую в этой операции. Я настолько четко представил себе всю картину, что мне безумно захотелось овладеть ею. Даже знаю, как это будет. Мы выпьем немного шампанского в ее номере, я подкину таблетку ей в вино — и можно делать с ней все, что захочешь. Как-то не думалось о том, «что захочешь», а главным образом, как мы с ней страстно факаемся. Интересно, темпераментна ли она в постели? Так вроде спокойна, уравновешенна, даже пассивна. Только смотрит на меня своими изумительными доверчивыми глазами, а в этих глазах, я не ошибаюсь, симпатия. Я ей нравлюсь. Вероятно, она не прочь вступить со мной в близкие отношения. А может, я самонадеянный индюк? В эту секунду Анели положила свою узкую ладонь мне на колено. Словно током пронзило все мое тело, я даже вздрогнул. Вот и ответ на вопрос о симпатии, о желаниях. Я погладил ее ладонь, она чему-то тихо засмеялась. Итак, старушка Бовари влюбилась, подумал я с тайной радостью. В самолете нас неплохо покормили и даже предложили коньяк и шампанское. Я поставил перед Анели фужер. Она поглядела на меня с каким-то таинственным смыслом и сказала: — Потом, не сейчас… Вот и истолковывай как хочешь. «Потом» я истолковал в свою пользу: когда будем в Грузии и никто не будет нам мешать. Грузия-Джорджия встретила нас ослепительным ярким солнцем. У трапа ждали автобусы и какой-то распорядитель в черном с бабочкой костюме, с прилизанными редкими волосами и зычным голосом, будто переодетый генерал. Говорил он по-английски с хорошим кавказским акцентом. Нас повели в гостиницу — старинную, с лепными украшениями и богатым убранством. Расселили быстро, все было заранее продумано. Мне почему-то дали отдельный　номер, а корреспондента «Московских новостей» Николая Пастухова поселили с грузином, по сути, с комитетским работником. Еще был с ними Иван Маркович. Я понял, что он здесь главный под крышей МИДа. К нему приходили серьезные грузинские чиновники в дорогих заграничных костюмах и обсуждали какие-то вопросы. Иван Маркович тоже знал, кто я, потому что сразу предупредил: если возникнут какие-либо проблемы, следует обращаться прямо к нему. Мужик он был приятный, чем-то напоминал Бориса Сергеевича и по виду не был похож на подлеца. Через час мы снова собрались в автобусах, и нас повезли кормить. Другого слова, как «кормить», нельзя использовать, потому что там, на горе, где специально застопорен фуникулер, в солидном ресторане нам устроили обжираловку и опиваловку. Тамадой выступал Председатель Президиума Верховного Совета Грузии, крупный специалист по принуждению выпить. Может быть, он поэтому и в Председатели выбился — эту важную черту заметили в нем в ЦК КПСС и в ЦК КП Грузии. А что? Был ведь случай на целине. Туда приехал Хрущев, и там, где остановился, на какой-то стройке, ему не понравился дощатый туалет. Так начальник строительства, пока Хрущев спал, соорудил ночью кирпичный туалет. Хрущев не забыл оперативную способность строителя и умение угодить и перевел его то ли в Госплан, то ли в Совмин зампредом. Вот так, через говенные дела можно пробиться в люди и припасть к золотой кормушке. Завтрак затянулся до трех часов. Уже наступило время обеда. Но здесь, в горном ресторане, время просто остановилось. Столы буквально ломились от всевозможной снеди, вино было в таких бутылках, что я признался самому себе: никогда ничего подобного не видел и тем более не пил. Наверное, из каких-то секретных правительственных и партийных подвалов. Потом началось представление: сольное и хоровое пение, трио, квартеты, квинтеты. А когда вспыхнули зажигательные грузинские пляски, дипломаты просто обалдели. Гостей рассадили за столами так, что возле каждого из них оказался опекун и ускользнуть от выпивки после произнесенного тоста было невозможно. Даже пригубляя все эти замечательные вина, которые выдерживались по полсотни　лет, дипломаты поднабрались. Чопорность с них слетела, они уже обнимались со своими грузинскими опекунами. Странно, но некоторые из них говорили по-английски и по-французски. Я не знал что и подумать, поэтому обратился к Ивану Марковичу, который, кстати, был трезвым как стеклышко. — Где они набрали столько лингвистов? — В КГБ. Их там муштруют как надо. Не будешь знать язык — выгонят. Здесь КГБ несравненно большая сила, чем у нас в России. Они власть, они закон. Если я буду нужен, помни. — И он многозначительно улыбнулся. Умный мужик, все понимает. Анели сидела на противоположной стороне довольно далеко от меня и время от времени поглядывала в мою сторону. Два опекающих ее чекиста, горбоносые и усатые, из кожи вон лезли, чтобы завоевать ее благосклонность. Уж они-то были убеждены, что просто неотразимы для этой немки и она лишь колеблется, кому из них отдать предпочтение. Мне была понятна их психология: они действовали с напором, так, будто приехали в Москву и девки к ним липнут, словно мухи на мед. Стоит только помахать купюрами — и веди куда хочешь. Здесь у них была та же практика, только они не демонстрировали небрежно пачки денег. Я наблюдал за Анели и понял, что ей смертельно скучно. Когда в перерыве концерта начали играть «Аргентинское танго», я поймал ее взгляд и показал пальцами, что хочу с ней потанцевать. Он сразу же радостно кивнула головой, решительно отстранив очень назойливого поклонника. — Анатоль, я больше там не могу сидеть. Хочу возле вас, — были ее первые слова, как только мы начали танцевать. — Вы очень строго судите. Они хозяева и хотят вам угодить, — ухмыльнулся я собственным словам. — И поэтому не прочь лапнуть мои коленки. Может быть, они приняли меня за простую служащую посольства? — Это у них такое представление, как можно угодить гостье. Анели засмеялась: — Странная у вас способность все представить в невинном свете. Я мельком заметил, как пристально наблюдает за нами Иван Маркович. Неужели Абрамыч посвятил его в свой план «приручить» какого-нибудь дипломата. Он решил, что я «работаю» над этой немкой и скоро попрошу у него помощи. Где-то около пяти часов вечера нам дали возможность отдохнуть от завтрака и обеда, а потом повезли смотреть красоту вечернего Тбилиси. Гид трещал не умолкая. Он рассказывал обо всем на свете, что касалось Грузии, и договорился до того, что грузины — выходцы из Испании, а древнее название Грузии — Иберия. Вот так-то! И не меньше! Гид, наверное, работал не только в «Интуристе», но еще и в археологии, но маршрут вызубрил на память. Английскому явно обучался не по принуждению. Потом был легкий ужин, действительно легкий: пил тот, кто хотел, тамады не было. Вялые дипломаты быстро разбежались по своим комнатам и, наверное, через пять минут уже спали. Такой щадящий вечерний режим объяснялся тем, что наутро намечалась поездка на гору Давида, где похоронен Александр Грибоедов, а потом в село Цинандали, в дом-музей жены Грибоедова Нины Чавчавадзе, а там, как я слышал, древнейший подвал с винами, заложенный еще отцом Нины Чавчавадзе. Мы с Анели ни о чем не говорили, молча поднялись на два этажа. Она остановилась перед дверью своего номера и протянула мне руку. — Хочу пожелать вам приятной ночи, — сказала она. Я удержал ее руку и вопросительно глядел в ее глаза. — Я зайду. Мы еще посидим? — полувопросительно, полуутвердительно сказал я, будучи уверен, что она сейчас распахнет дверь и впустит меня в комнату для греха. Но Анели отрицательно покачала головой: — Меня поселили с Памелой, дочкой посла Чили, — и развела руками, мол, ничего не поделаешь. Я ушел в какой-то раздвоенности: с одной стороны, с сожалением, а в душе с радостью, что ничего у меня с Анели не вышло. Сразу пришла на память Люба, которой я хотел только что изменить. Я сам себя похвалил за стойкость. Мог же пригласить ее к себе в номер выпить кофе…