— Но он работает. Саид дает такую информацию, что мы диву даемся, как он ее получает. — А может быть, его снабжает информацией Бардизи? Очень уж много он обо мне знает. Без знаний не организуешь наблюдения. Обратите внимание — нашли новую квартиру, а ее уже кто-то засветил. Кто? Только контрразведчик, который обслуживает советских специалистов, располагает о нас информацией и продает ее нашим врагам. — Очевидно, ты прав, — согласился шеф. — Доложим Шеину, он примет меры через нашего друга Амера. Главнокомандующий не позволит, чтобы империалистические агенты вертелись у нас под ногами! — закончил с пафосом Визгун. — Тебя мы сейчас надежно упрячем, пока не рассосется все вокруг. Будешь летать на войну — нас просили лично Насер и Амер выступить на защиту йеменской революции, иначе реакционные королевские режимы Саудовской Аравии и Иордании задушат революцию в Йемене. Для первого боевого рейда мы с военным атташе и советником-посланником отбирали экипажи. Тебя включили в экипаж полковника Жарова. Он поведет эскадрилью наших бомбардировщиков. Сейчас я отвезу тебя в гостиницу, где проживают летчики. Там и будешь пока жить. В город нос не высовывай! Замри! Из Асуана ты, видно, ушел чистым. Пусть думают, что ты здесь не появлялся. Если тебя не обнаружит Бардизи — он, сволочь, слоняется «по делам службы» в гостинице, появляется на нашей вилле, где отдыхают специалисты. В общем, пока замри и воюй. Для тебя это будет разрядка. Жаров мне понравился: высокий, мужественный, как все летчики. Молодой, но уже полковник. Воевал во Вьетнаме, там и звание ему присвоили. Меня он стал звать не по имени или фамилии, а как-то по-одесски: братишка. — Твоя задача, братишка, будет заключаться в том, чтобы скрыть наше присутствие в воздухе. Самолеты наши, советские, опознавательные знаки египетские, экипажи, как ты сам понимаешь, рязанские, — засмеялся полковник. — Так что летать будут рязанские арабы. Будешь держать связь по-английски — на командном пункте тоже рязанские арабы, но с английским. И что бы ни случилось, забудь, что ты русский, иначе такой будет международный хипиш, что нам с тобой места мало будет в России. В два часа ночи экипажи были уже на летном поле. Задачу знали только командиры, остальным — не полагалось. Все увидим там, где будет наша цель. Именно туда мы все повезем по двадцать четыре тонны бомб в люках и под крыльями, но до Асуана пока полетим налегке. Потом мы превратимся в раскаленную сковородку. Попадет снаряд — куда ручки, куда ножки, куда кишочки, а «яйца на телеграфный столб», вспомнил я анекдот военных лет. Но это будет после Асуана — там склады бомб и торпед. Мы дружно, с небольшим интервалом взлетели, девять мощных боевых машин. Я на флагманской, с Жаровым. Сижу между креслами первого и второго пилотов. Штурман колдует в самом носу фюзеляжа — там у него хороший визуальный обзор. Стрелок в куполе висит под потолком со своей спаренной турельной установкой, начиненной длиннющей лентой крупнокалиберных патронов. Здесь предусмотрен радист, но его функции возложены на меня. Еще один стрелок в самом хвосте самолета, там тоже пулеметная установка и большой обзор, как у штурмана спереди. Его задача — не дать какому-нибудь империалистическому ворону клюнуть нас в зад. Это ответственный участок защиты: проглядит стрелок — и всем конец. Внизу скалы Аравийского полуострова. Правда, есть еще Красное море, но там на большее, чем корм акулам, мы ни на что не сгодимся. Так что самое лучшее — только вперед. Ночью пройти английскую военную базу Аден. Там у англичан и боевые корабли, и аэродром с истребителями. В Асуане зарядимся, дозаправимся и снова вперед на помощь йеменской революции: отбомбимся и — налегке обратно. Тут уж пусть нас встречают английские «спитфайеры» и «харрикейны». Горючего хватит до Асуана, только весь боекомплект пулеметов и пушек, наверное, повезем обратно, так я понял из скупого разговора командира и штурмана. — Ты как там, братишка? — спросил Жаров по внутренней связи. — Спал бы, еще не скоро твоя работа. Я действительно, как под гипнозом Жарова, уснул под мерный гул двигателей и проснулся, когда самолет уже подлетал к Асуану. Я запросил высоту, направление посадки, скорость ветра, и мы сели. Еще не рассвело. Загрузились, как торговка на базаре, — топливо под горловину, набили люки бомбами, понавесили их под крылья, с ума сойти! Попили кофе из термоса, которым нас снабдили ребята из Каира, и пошли один за другим в воздух. Все-таки приятно сознавать, что ты здесь нужен и выполняешь ответственное задание. По существу, мы ведь летим на войну: арабы дерутся, а мы на стороне тех, кто склоняется к Советскому Союзу. Это и есть наш интернациональный долг — поддерживать мировую революцию, где бы она ни вспыхнула: во Вьетнаме, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и Латинской Америке. Главное — своевременно оказать там помощь прогрессивным силам. Первый этап революции почти везде осуществился: сбросили колонизаторов, а теперь нужно строить социализм во всем мире. Грандиозный замысел вождя революции осуществляется. «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». И я ощущал свою причастность к этому великому процессу обновления человечества. Вот и сейчас мы, груженные тоннами бомб, летим, чтобы помочь многострадальному йеменскому народу окончательно освободиться от тирании. «Мир, равенство, братство!» — словно идиот-попугай, мысленно жевал я жвачку из идеологических лозунгов. Но меня можно было оправдать, потому что я варился в этом идеологическом котле и верил, что лечу творить правое дело. Я был убежденный борец! И если я погибну… А что, собственно, произойдет в мире, если я погибну? По большому счету, я всего лишь песчинка, которую не видно невооруженным глазом. Обо мне забудут тут же, если вообще помнили, кроме Шеина и Визгуна. Да и они не будут убиваться и лить слезы. Я для них просто сотрудник ГРУ, которому фатально не повезло. Другое дело — мать с отцом. Сообщат им, что погиб при исполнении патриотического долга. Да что, мне приятно будет умирать, если буду знать, что после моей смерти многие будут об этом знать? Чушь! Лучше уж быть живым и пусть меньше знают, чем известным мертвецом. Интернациональный долг! Патриотический долг! А жизнь всего-то одна, и в ней много прекрасного. Ну, понесло! Выходит, я идейный слабак и большой эгоист. Пусть другие выполняют этот долг, а я хочу жить. Вон Жаров, наверное, об этом совсем не думает. Он занят лишь тем, что ему предстоит скоро совершить. Начался рассвет, и мы вот-вот появимся где-то над целью и устроим настоящую мясорубку. На ком бы мне жениться, сунулись мои мысли в другую сторону. На примете ни одной приличной девочки. Одна Галка маячит, как красный плащ, но я уже твердо знаю, что не она героиня моего романа. Здесь, в советской колонии, одни жены военных специалистов, либо старые, либо страшные. Молодые лейтенанты оканчивали училища и подхватывали всякую шваль, которая вертелась возле их училища, а потом «стерпится — слюбится». Годы, дети, гарнизоны, в характеристике: «примерный семьянин» — вот и путь за рубеж. Нет, тут даже не на кого глаз положить. Только жена Визгуна интересная женщина, а он дубешник дубешником, его лицо будто вырубили топором — угловатое, без отделки. Вот бы ее факнуть, эту «Наталью Фатееву», и наставить ему рога. Узнал — убил бы, наверное. Характер у него явно не француза, такой не позволит трогать то, что ему принадлежит. Может, посмотреть Надю, подругу Зины? Лезет всякая ерунда в голову. Хорошо бы отвоеваться и уехать в Союз, два месяца отдыха. Моей фантазии не хватило, что я буду делать в отпуске, — только рыбалка на Дону, на Хопре, купанье в Медведице, школьные приятели… Рассказывать ничего нельзя — подписка о неразглашении секретов. Из-за далекого горизонта выглянуло солнце и полоснуло лучом по серебру фюзеляжей. Я посмотрел через иллюминатор. Одна из машин шла рядом и сверкала, как что-то нереальное, неземное. Здесь уже было солнечное утро, а там, внизу под нами, серые скалы. Только через несколько минут достанут их лучи солнца. Я глядел вперед через плечо штурмана, но там ничего интересного не было, кроме скал и скальных складок. Наконец солнце косыми лучами осветило все внизу. Мы летели на большой высоте, наверное, тысяч восемь, поэтому я не сразу разглядел поднимающееся к вершинам скал какое-то серое облако. Мы шли прямо поперек этого облака. — Что это, Виктор Иванович? — спросил я Жарова. — Присмотрись — поймешь! Это же наша цель: танки, бронетранспортеры, пушки. Видишь, растянулась колонна по долине километров на десять. Саудовско-иорданские войска идут на подавление йеменской революции. Наша задача — остановить этот поход. — Голос у него взволнованно дрожал, и я удивился, что он так напыщенно вещает. Было бы понятно, если бы это произносилось перед летчиками, а то порох тратится по внутренней связи. Наверное, нервничает, подбадривает себя. А я был спокоен, может, потому, что война для меня еще ничего конкретного не значила. Солнце уже поднялось на такую высоту, что его лучи хорошо высветили долину, и стала видна длинная лента военной техники, окутываемая дорожной пылью. Я смог разглядеть и танки, и бронетранспортеры. Дальше созерцать Жаров мне не дал. Он сделал крен влево-вправо, что означало «делай, как я», и, завалившись на правое крыло, пошел на разворот. Мы зашли со стороны солнца и стали вытягиваться в ленточный строй, нацеливаясь на дно долины. Даже с высоты было заметно, что она узкая, зажата крутыми горными скалами — настоящая ловушка, в которой мы и застукали эту боевую технику и тысячи солдат. Деться им здесь некуда: ни свернуть, ни спрятаться. Никто вас сюда не звал, королевские холуи! Сейчас мы вам покажем! — С такой высоты плохо бомбить, — заметил Жаров. — Как ты думаешь, братишка, не снизиться ли нам? — неизвестно почему спросил меня командир. Он мог все это сделать, не говоря мне ни слова. — Ты не скажешь своему начальству, что я нарушил приказ «Не снижаться»? Могут же сбить… — Давайте снизимся, — согласился я. — Тут же совсем не важно, где собьют — все равно костей не соберешь и национальность не определишь. — Молодец! Ну голова у тебя, не то что у некоторых старших по званию. А я даже не подумал об этом. — В его голосе проскользнула откровенная насмешка. — Так ты не возражаешь, чтобы мы снизились тысяч до двух? В случае чего, если нас собьют, скажу, что ты как представитель командования разрешил снижение. — Он уже явно надо мной издевался. Нервничает полковник, нашел себе отдушину для разрядки за мой счет. — Ссылайтесь! Я даю «добро». Хотите, отдам ваш приказ в эфир. Пусть англичане узнают. Уцелеем — вы спасены. Не уцелеем — какой с меня спрос, — принял я его издевательский тон и ответил ему насмешкой. — Сопляк! — беззлобно буркнул он и сосредоточился на том, что ему предстояло делать в ближайшие секунды. Мы пошли на снижение. Стрелка альтиметра поползла по кругу. Боевая колонна стремительно приближалась. Штурман давал какие-то поправки на непонятном мне языке и вдруг что-то крикнул, то ли «Готов!», то ли «Пошел!». Тяжелая машина содрогнулась, ее подбросило, она сильно облегчилась, освободившись от своего многотонного смертоносного груза. Жаров, напрягаясь, потянул штурвал на себя, второй пилот тянул за свой штурвал, и самолет стал задирать нос все сильнее и сильнее, набирая высоту. Меня прижало к переборке, двигатели визгливо ревели, вытаскивая нас на воздушную гору. Наконец меня перестало давить к переборке, мы перестали лезть вверх и пошли на второй заход. Жаров заложил такой вираж, что я смог увидеть злополучную долину. Столбы дыма и огня окутали ее всю. Мы снова легли на старый курс и вошли в пологое пике. Вдруг машина стала содрогаться. Я понял, что командир открыл огонь из пушек, добивая эту банду агрессоров. — Богдан, включи фотокинопулемет! — крикнул Жаров по связи. — Сейчас уходим! Несколько секунд! — Уже работает, — ответил Богдан. — Успею отстрелять всю кассету, нечего везти домой чистую пленку. Мы снова резко поползли в гору. Мимо прошла трасса красных и белых светящихся пуль — и это был весь ответный огонь снизу, из долины. — Проснулся! — непристойно выругался Жаров. — Теперь уже твоя стрельба что мертвому припарки. Мы развернулись и, перестроившись в походный строй, парами, как детишки в детском саду, только не держась за руки, пошли обратно. Вся война длилась пять минут. Я даже не успел прочувствовать, что участвовал в боевых действиях, вместе с экипажем наносил мощный удар по врагам йеменской революции. Мы потом просмотрели кинопленку, и я ужаснулся. Такое не увидишь даже в кино, где специально создают боевую массовку. Сплошной огонь, дым, разбросанные по долине боевые машины, местами сбитые в бесформенную груду, словно художник-абстракционист нагромоздил все это искореженное железо, следуя своей больной фантазии. Планы были мелкими, и что там творилось с людьми — трудно сказать. А потом динамика движения — это не художественное кино, где можно выхватить из хаоса искусственно искаженное ужасом лицо солдата, офицера, то, что заранее спланировано режиссером и оператором. Здесь, в этом огненном железном скопище, среди рвущихся снарядов и мин, по-настоящему кромсало на кровавые куски солдат и офицеров, хоть и не видно их было на киноленте, снявшей всю жуткую картину вдоль долины, где поработали наши бомбардировщики. Я сидел возле кресла Жарова, и мне очень хотелось знать, что чувствует в эти минуты профессиональный военный. А собственно, что он должен чувствовать, человек, уже прошедший одну кровавую мясорубку во Вьетнаме. Правильно сказал Богдан, что нам лучше, чем пехотинцам, потому что мы не видим убитых нами людей, хотя точно знаем, что убиваем. А пехотинец — он стреляет и видит, как убивает. Не каждой психике это под силу. Оказывается, трудно принять реалии: в теории все ясно — оказываем военную помощь революции, — а на практике — убиваем и убиваем людей. Если бы знать, кого мы убиваем, тогда все просто. Когда я вижу, что меня хотят убить, я не колеблясь открою огонь — тут защита собственной жизни. А кого убивали мы в долине? Разве мы лишали жизней врагов йеменской революции? Таких же простых феллахов, каких тысячи в Египте, Сирии, Ливане. Какое им дело до йеменской революции? Они пашут землю, сеют рис и хлопок, а подлинные враги йеменской революции сидят во дворцах и на виллах. Их мы не убиваем. Выходит, не туда мы бомбы кидали. Такой бы рейд на Эр-Рияд, и по королевскому дворцу короля Сауда нанести массированный удар. Интересно, что об этом думает Жаров, подмывало меня спросить полковника, и я чуть было не задал ему вопрос, но вовремя спохватился: мой вопрос прозвучал бы в наушниках у всех членов экипажа. Заткнись, философ! Из этих невеселых размышлений меня вывел встревоженный голос стрелка из хвостового гнезда. Васек Рубинский выкрикнул: — Командир, «спитфайер» заходит в хвост! Идет со стороны солнца! — Ничего, Васек, он ведь тоже на работе. Не паникуй! Пусть покочевряжится, — спокойно ответил Жаров. Еще через пять-шесть секунд. — Уже пристроился, — сообщил Рубинский. — Пальнет — и наших нету! — В его голосе чувствовалась усиливающаяся тревога. — А ты думал, мы к теще на блины летали? — взорвался Жаров. — Никакой паники! И смотри не нажми на гашетку! Пока мы не стреляем, у нас есть шанс долететь. Толя, всем в открытый эфир: «На провокации не отвечать! Египет с Англией не воюет!» Передай на командный: нас преследуют два «спитфайера». — Всем экипажам египетских ВВС! На провокации истребителей Великобритании не отвечать! — Тут же я переключился на волну командного пункта и запросил инструкции. В ответ было долгое молчание. Уже английские истребители стремительно прошли у нас над головой. Последний сделал настоящую «свечку», обдав наш самолет горячей струей из реактивного сопла. Удар раскаленного воздуха тряхнул машину, мы «провалились», наверное, метров на сто, потом снова стали выравниваться. Жаров проворчал ругательство. Командный пункт отключился: выкручивайтесь сами. — Командир, опять гады вышли нам в хвост. Как хорошо идут! И близко! Я бы одной очередью мог… — Если примем бой и собьем хоть один истребитель, они поднимут целый полк в Адене и расстреляют всю нашу эскадрилью. Дискуссия окончена! Ты понял, Васек? Истребитель прошел рядом с нашей машиной, на какой-то миг даже был виден английский летчик. Он поднял к стеклу фонаря трафарет, на котором четко виднелись перекрещенные серп и молот, а рядом ухмыляющаяся рожа пилота. — Командир, — сказал я спокойно, — он показал нам серп и молот. Что это означает? — прикинулся дурачком, думая, что Жаров, занятый ведением самолета, не заметил «приветствия» британца. — Это означает серп и молот, — ответил Жаров. — К сожалению, у нас нет с собой портрета английской королевы. Потом в воздухе появились еще шесть боевых самолетов. Они заходили на нашу группу с разных сторон, имитировали атаки с хвоста, сверху, проносились прямо перед флагманской машиной. Однажды настолько близко скользнуло брюхо «спитфайера», что я, будто на своем «опеле», надавил ногой на пол, пытаясь притормозить бомбардировщик. — Послушай, о чем они переговариваются, — поинтересовался Жаров. Я поискал волну, на которой англичане держали связь, и сразу услышал похвалу в наш адрес: «Эти ребята неплохо держатся! Я бы уже залепил очередь, если бы мне так мотали нервы». — «Русские всегда отличались крепкими нервами. Никогда не знаешь, что у них на уме. Кончаем цирк! Пошли на базу!» И самолеты так же стремительно исчезли, как и появились. Я перевел Жарову, о чем говорили пилоты, и удивленно добавил: — Откуда они знают, что мы русские? — От верблюда! — ответил Жаров. — У них агентуры в Египте хватает. Радуйся, что нас выпустили живыми. В Каир мы пришли в самую жару, сбросили парашюты и скорее нырнули в столовую, где кондиционер держал нормальную температуру. На каждом столе стояло по графину апельсинового сока. Уж мы пили, пили холодный ароматный напиток и не могли напиться. Едва принялись за еду, как приехал Дед. Он оглядел всех сидящих за столами и приветливо улыбнулся. Наверное, его очень взволновал этот наш первый боевой вылет на войну. Конечно, он уже все знал и, вероятно, доложил в Москву. Генерал посидел за отдельным столиком, выпил сока, дождался, пока мы закончим обед, сделал знак обслуживающему персоналу покинуть столовую и сказал: — Я посмотрел ваше кино. Вы молодцы! Благодарю за службу! — Он показал рукой, что отвечать не надо, и добавил: — Президент Насер распорядился наградить экипажи денежными подарками. Передаю вам от его имени благодарность. Война не закончена, вы еще будете летать в Йемен и выполнять задания египетского командования. А то, что англичане приняли вас за русских, не расстраивайтесь. Они могут и ошибаться, — улыбнулся Дед, и его лицо, покрытое грубыми морщинами, разгладилось и подобрело. Через три-четыре дня я купил газету «Дейли ньюс» и там прочитал все о нашем рейде в Йемен. Автор высказал твердую уверенность, что русские экипажи под прикрытием египетских опознавательных знаков на бортах самолетов разгромили первые ударные части объединенных вооруженных сил Саудовской Аравии и Хашимитского королевства Иордании. Но русские, писал английский корреспондент, не учитывают специфику Востока. Здесь война может длиться десятилетиями, она рассыплется на дюжину военных очагов, где одну сторону будут представлять сторонники короля эль-Бадера, а другую — так называемые революционеры. И война эта будет вестись с переменным успехом, все затягивая и затягивая русских в свое горнило. И как бы ни старалась Москва, никакого социализма ей в Йемене не создать, потому что нельзя совместить феодализм и социализм. Конечно, буржуазный автор судит с буржуазных позиций, поэтому ему чужда ленинская научная мысль о возможности перехода к социализму, минуя капиталистическую стадию развития. Но мы им еще докажем, и в Йемене будет социализм. Теперь мы уже не летали в Йемен бомбить — там практически некого было громить. Мы просто возили на «АНах» войска в Сану, снаряды, патроны, различное вооружение, а обратно нам обязательно грузили завернутые в брезентовое полотно трупы египетских солдат, отчего в самолете стоял отвратительный сладковатый трупный запах. По пути нас встречали и провожали английские истребители «спитфайеры» или «харрикейны». Они ритуально делали облеты наших самолетов, показывали нам красные звезды, серп и молот, подчеркивая этим, что знают, кто сидит в самолетах. Иногда кричали на нашей волне русские слова. Какой-то гад научил их нецензурным выражениям, и летчики выкрикивали наш русский мат с сильно искаженным акцентом, даже было трудно понять, что они делают с «нашей матерью». Англичане держали нейтралитет — то ли знали, что в самолетах сидят русские, и им не хотелось нас убивать, то ли им приказали не ввязываться в боевые действия. Во всяком случае, мы уже привыкли к таким встречам. Обороной в Йемене руководил полковник Кузоваткин, молодой, богатырского роста, с мужественным лицом офицер. Когда саудовско-иорданские остатки войск после нашего рейда все же добрались до столицы Саны, он сумел организовать оборону и нанес им мощный удар, по существу завершив начатый нами разгром врагов йеменской революции. За что и схлопотал себе звание генерала. С Кузоваткиным у нас установились добрые отношения. Он не пыжился передо мной, но как-то спросил меня, в каком я звании, и был несказанно удивлен, узнав, что я майор. — Ты, наверное, чей-то сынок? — ухмыльнулся генерал. — Сынки не летают на войну сквозь строй английских истребителей, — ответил я, не обидевшись на предположение Сергея Алексеевича. — Сынки сидят в более цивилизованных странах. Но я тоже не сиротка: имею папу и маму. А звание — результат стечения обстоятельств. — Да ты не заводись, — улыбнулся генерал. — Ты что-нибудь привез в этот забытый Богом край? Я знал, о чем спрашивает генерал, но мне было крайне неудобно иметь с ним дело. Мы возили сюда виски, а в обмен получали японскую радиоаппаратуру. Обмен для нас был выгодным: японские транзисторы ценились в Каире очень высоко. Я открыл чемоданчик. Сергей Алексеевич забрал у меня все пять бутылок виски. Из машины вытащил две запечатанные коробки, на которых я успел прочитать «Хитачи», и отдал мне. — Будешь привозить и все отдавать мне, и никому ни слова. — Генерал хлопнул меня по плечу и радостно добавил: — Здесь это единственное утешение. Женщин совсем нет, местные с насурьмленными глазами, в чадрах все еще живут в шестнадцатом веке. Наверное, совсем не моются. В следующий мой прилет мы встретились с Кузоваткиным на две минуты. Его ждал вертолет. Одетый в полевую форму, с автоматом, он торопился, и мне очень захотелось полететь с ним. У него что-то где-то назревало, и мой авантюрный дух не устоял: — Сергей Алексеевич, возьмите меня. Стрелять я умею. Он медлил всего пять секунд и, внимательно глянув на меня, кивнул: — Вы летите в Каир завтра, так что давай! В вертолете сидело десяток таких же, как Кузоваткин, здоровых ребят, одетых в полевую военную форму без погон. У всех автоматы, десантные ножи, подсумки с гранатами. — Возьмем с собой майора, — подчеркнул мое звание генерал. — Сидорчук, дай ему автомат. С ножом управляться умеешь, майор?