— Ты очень плохо воспитана, — негромко произносит он, наступая на меня и подталкивая к тому, чтобы, все-таки, сделать шаг назад. И еще один. Чувствую, как попой упираюсь в стол. Дамир приближается. Нависает надо мной. — Родители не научили тебя, как вести себя правильно с мужчиной. Тебе нужен хороший учитель. Нас разделяют считанные сантиметры, поэтому я каждой клеточкой кожи ощущаю его тембр. Он коленкой заставляет меня раздвинуть ноги и встает у меня между ног. Все это время наш зрительный контакт не прерывается ни на секунду. Я не могу даже моргнуть. Чувствую, как незнакомое мне ранее ощущение стекает со всех уголков моего вмиг ослабевшего тела и концентрируется в одной точке. Сглатываю и облизываю пересохшие губы. И в этот момент Дамир переводит взгляд на них. Грубо хватает меня за подбородок и проводит большим пальцем по нижней губе. Оттягивая ее вниз, размазывая помаду. — Зачем ты пришла? — опять спрашивает суровым, но уже хриплым голосом. — Я… — начинаю было я. — Замолчи! — резко останавливает он меня. — Вы сами спросили, — нахожу силы спорить. Он стискивает мои скулы, причиняя боль, задирает голову и… целует. Дамир целует меня! Но делает это как-то зло, зубами впиваясь в мои губы, захватывая ими язык и оттягивая его. Он так сильно впивается в меня, что я слышу скрежет наших зубов. Пытаюсь освободиться, но его хватка на моем лице железная. Толкаю руками в грудь. Он даже не шевелится. Все равно, что пытаться сдвинуть скалу. Резко отпускает сам. Дышит часто. Закрывает глаза и отталкивает мое лицо. — Еще не время, — говорит как будто сам себе. Открывает глаза и смотрит на меня. — Еще не время, — повторяет вновь. Отходит и садится опять на кресло за столом. Откидывается на спинку. Говорит загадками. — Иди, Милана Кострова. Пока иди. Время еще не пришло. Раскручивается на кресле и отворачивается от меня. Собираю остатки сознания и пулей выскакиваю из кабинета. Зачем я вообще к нему приходила? Мне надо наоборот избегать встреч с ним. Надеюсь, больше его не увидеть. В субботу уезжаю из дома рано — у нас с девочками ответственное выступление. Папа едет на дачу вместе со Стасом. День проходит незаметно. Я уставшая. С наслаждением думаю о том, как приму душ и упаду в кровать в своей комнате. Подхожу к подъезду и замечаю любопытные взгляды соседок, стоящих у машины рядом. Они переглядываются и что-то шепчут друг другу, кивая на меня. Стараюсь не концентрировать внимание на этом, захожу в подъезд. Здороваюсь с консьержем и иду к лифту. Прохожу мимо доски объявлений и что-то останавливает меня перед ней. Что-то бросается в глаза, привлекая мое внимание. Перевожу на нее взгляд. И закрываю рот ладонью, чтобы не закричать. На доске объявлений в подъезде нашего дома висят фотографии отца с какими-то девушками. Все на фото абсолютно голые. Нет, это не может быть мой папа! Отказываюсь верить. Пытаюсь сорвать фотографии, но приклеены они очень хорошо. Скребу по деревянной доске ногтями. Разрываю фотографии на куски. Не успокаиваюсь, пока на доске не остается ни одной бумажки. И даже после этого продолжаю скрести ногтями. Стачивая их. Ломая. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Безмолвные слезы текут по щекам. Закрываю лицо руками и бегу по лестнице вверх. Не дожидаясь лифта. Звоню в дверь. Никто не открывает. Стучу — тишина. Лихорадочно ищу ключ в сумке. Дрожащими руками вставляю его в замок и толкаю сильно дверь. В квартире тишина. Не слышу привычного: «Миланочка, это ты?» Уже содрогаясь от страшных предчувствий, вбегаю у одну комнату, вторую. Пусто. И, только когда открываю дверь третьей комнаты, комнаты родителей, у меня вырывается крик: — Мама! 20. Милана Длинный, с давящей тишиной, коридор больницы. И этот запах. Который я не переношу с детства. Запах лекарств и дезинфицирующих средств. Запах больницы. Запах боли и страдания. Я узнала его слишком рано. Порой мне кажется, что я пропиталась им с самого рождения. Я родилась недоношенной. У мамы давно были проблемы с сердцем и, если с вынашиванием и рождением Лейлы проблем особых не было, то со мной она практически всю беременность пролежала в больнице. Поздние роды. Как говорили врачи, вкупе с сердечной недостаточностью — это большой риск. Мама рассказывала, я три месяца пролежала в инкубаторе, прежде чем меня привезли домой. Но и потом чуть ли не каждый месяц я проводила в больнице несколько дней. У меня выявили почечную недостаточность. С этим можно прекрасно жить. Современная медицина позволяет. Но я почувствовала себя неполноценной, когда в шестнадцать лет мне сказали, что навряд ли я смогу выносить ребенка. Я тогда расплакалась на приеме у врача. Мама гладила меня по голове и они с врачом на пару уговаривали меня успокоиться. Убеждали, что медицина не стоит на месте и, возможно, к тому времени, когда я решу завести ребенка, это не будет проблемой для таких, как я. Поэтому я ненавижу больницы. Ненавижу этот запах. Ненавижу белый цвет. У меня в гардеробе нет ни одной белой тряпки. И платье на свадьбу у меня будет не белое. Хотя какая свадьба? Кому я такая нужна? Фактически бездетная. Неполноценная. Может быть, в этом и причина того, что у меня и не было до сих пор нормальных, полноценных отношений с парнями. Мама чувствовала мое настроение и всячески старалась подбодрить меня. Мы ездили к разным специалистам. Но потом мне это надоело. Каждый такой визит лишний раз напоминал мне о моем недостатке. И вот сейчас я опять сижу в больничном коридоре. Потому что мама…. моя любимая мамочка… Когда я обнаружила ее лежащей на полу, то почувствовала, как все внутренности скручивает тугим узлом, выворачивая все наизнанку. Я подбежала к ней и стала трясти ее в надежде, что она очнётся. Откроет глаза и просто скажет, что у нее закружилась голова. Но одновременно набирала на телефоне номер экстренной службы. Врачи приехали быстро. Но те минуты, что я провела в их ожидании, показались мне вечностью. Я не сразу заметила конверт с какими-то бумагами на полу рядом с мамой. Подняла его, заглянула и тут же отбросила. Там была та же мерзость, что и на доске объявлений в подъезде.