Адриан прислонился спиной к двери, скрестил на груди руки и смерил Сару взглядом. – Выжив на Назино, спасшись от людоедов, мой отец бежал из России и попал в Баренцбург. Сара знала этот город на Свальбарде[2]в Северном Ледовитом океане. Находился он под норвежским суверенитетом, но население его состояло почти исключительно из русских и украинцев. – Когда коммунизм испустил дух, а государственную собственность начали приватизировать, он сумел выкупить угольную шахту. Я родился и вырос там, в Баренцбурге, выучил русский, норвежский и особенно историю моего отца. Я видел, как он руководил своим предприятием, одновременно всеми средствами разыскивая Андрея Васильева, вашего отца. Адриан посмотрел в глаза Саре. – К сожалению, он умер прежде, чем смог исполнить то, что стало смыслом его жизни. Но он завещал мне свое состояние, чтобы я смог осуществить его месть. Сара почувствовала, что по мере рассказа Адриан возбуждается все сильнее. – Тогда я построил в Сибири этот центр. Русское правительство с восторгом приняло мой проект. А затем я модернизировал методы розысков моего отца, наняв специальных агентов для поисков ссылок на Андрея Васильева или похожие имена в прессе всего мира. И нашел вашего отца. Благодаря вам, Сара. – Что?! – Да, я знаю, больно такое услышать, но это правда. Когда грянуло ваше ватиканское дело и вас посадили в тюрьму, пресса кинулась брать интервью у ваших родителей. И тут-то всплыло имя вашего отца – Андре Вассили! Сара закрыла глаза. Адриан был прав. Его рассказ причинял ей боль. – Тогда я съездил в Норвегию и понаблюдал за вашим отцом, пока вы сидели в тюрьме. Я раскрыл его двойную сущность, обнаружил усадьбу, склеп и – главное! – кусок дневника его матери, где говорилось о Назино. Это доказывало, что он тот самый человек, кого я ищу. Адриан отлепился от стены и принялся расхаживать по маленькой камере. Сара читала на его лице физическое наслаждение, которое он испытывал, унижая ее. – Но, как вы поняли, убить вашего отца не было моей главной целью. Высшей целью были вы. Адриан приблизился к Саре на опасно близкое расстояние, направив на нее указательный палец. Он взял себя в руки, пригладил рукой волосы и вновь прислонился к стене. – Моей целью всегда было привезти вас в Назино, а потом сюда. Было бы слишком рискованно тащить вас силой через таможни и череду аэропортов. Единственным выходом было сделать так, чтобы вы сами решили поехать в Сибирь. Вот поэтому я убил вашего отца накануне вашего выхода из тюрьмы. Поэтому же я обставил его убийство такой мизансценой. Он был всего лишь приманкой, чтобы ваш полицейский мозг заработал и привел вас по тропинке к дневнику в склепе, а тот – прямиком на остров. Туда, где я хотел заполучить вас для себя, для себя одного. – Я могла не найти склеп. – Вот чтобы этого не случилось, я и заставил вашего отца проглотить ключ. Ну, и я всегда был рядом, чтобы направить вас на нужный путь, когда вы начинали топтаться на месте или сворачивали на дорожку, уводившую вас от цели, вроде той старой дуры в лесу с ее собакой. Действительно, Адриан все время пытался убедить ее не углубляться в разработку этого следа. Точно так же Сара теперь поняла природу потрясающей интуиции Адриана, посоветовавшего ей искать тайны Андре Вассили на острове в усадьбе. Просто он заранее знал место, где спрятано письмо. Он ее полностью одурачил. – Но как вам удалось поступить на службу в полицию и добиться того, чтобы вас привлекли к расследованию убийства моего отца? – У Стефана не было выбора, потому что я приказал взять в заложницы его жену. Здесь, в России, богатые люди часто пользуются услугами мафии… И найти людей, готовых за несколько тысяч евро похитить и последить за хорошенькой молодой женщиной, несложно. Сара не могла поверить собственным ушам. – Стефан знал, что вы убийца моего отца и собираетесь расправиться со мной? – Он не показался вам несколько напряженным или изменившимся в тот момент, когда приехал забрать вас из тюрьмы, и после? Сара вспомнила, как быстро Стефан свернул разговор о его жене, но она тогда не попыталась выяснить больше. – Да. Жаль, Сара. Стефан предпочел вам новую любовь своей жизни… – Адриан вздохнул. – Ну, как вы себя чувствуете теперь, когда знаете всю правду? Сара немного подумала и ответила: – Я могу понять, каким образом человек с таким больным мозгом, как ваш, мог считать моего отца виновным. Но я-то не сделала ничего плохого ни вашему отцу, ни тем более вам. Почему вы преследуете меня? – Потому что невозможно, чтобы дочь убийцы моей бабки избежала тех страданий, которые все эти годы переживали я и мой отец! – А после вы намерены взяться за мою сестру? – Нет. У моего отца всего один сын, и месть должна быть равной. Око за око, зуб за зуб. Не более того. – Если это может вас утешить, я в жизни получила свою долю страданий. Я уже уплатила мой долг… – Это не идет ни в какое сравнение с тем чувством унижения и презрения, которые преследовали меня половину моей жизни! Вы, вы, например, могли устроить семейную жизнь. Я – никогда! Потому что мой отец передал мне страдания, худшие, чем ваши… – Ваш отец передал вам свои страдания? Что вы такое говорите? Адриан посмотрел на Сару с удивлением: – Вы никогда не слышали об эпигенетике, инспектор? Сара уже где-то встречала это слово. – Объясните мне, – ответила она. Адриан взглянул укоризненно. – В этом ключ ко всему, инспектор. Это объясняет передачу страданий в семьях во всем мире и вырождение нашего биологического вида. Это бич, но он же может стать лекарством. При условии, что месть свершится. – Если я правильно понимаю, вы полагаете, что месть поможет вам стать счастливее? – бросила Сара, глядя на Адриана со смесью жалости и презрения. – Вы считаете себя сильным, но предпочитаете легкую и бесплодную месть прощению, для которого надо сделать усилие. Адриан улыбнулся. – Совсем наоборот… Прощение – удел слабых. Тех, у кого не хватило смелости встать лицом к врагу и кто предпочитает оставаться униженным, вместо того чтобы жить стоя в полный рост. – Тем не менее прощение освободило бы вас. – Никому не стало легче после того, как он простил! Никому! А знаете почему? Потому что это не заложено в глубинах нашей природы. Прощение не существует в нас. Это чисто интеллектуальная концепция, оторванная ото всего действительно человеческого. Месть – это эйфория, источник силы, жизни. Прощение – похороны нашего самолюбия, подчинение, а ни один нормальный человек не хочет жить в подчинении. – Вы так говорите потому, что просто неспособны… – Я так говорю, потому что не вру, Сара Герин-ген! Тот, кто прощает, пытается верить, что ему становится лучше, потому что общество славит его за самоотречение. Оно делает из него святого, уважаемое существо, образец мудрости. Но в глубине души клокочет ненависть, которой не дали вырваться наружу, и преступление, жертвой которого он стал, совершается над ним каждую ночь. – Вы забываете о правосудии, законе, который… – Правосудии? – воскликнул Адриан. – С каких это пор правосудие заботится о благополучии жертв? Правосудие карает виновного, но какую энергию вдыхает оно в жертву, чтобы позволить той начать жить заново? Никакую! Слова Адриана смутили Сару. Она злилась на себя за то, что услышала в них эхо вопросов, часто занимавших ее мысли. Еще больше она злилась на то, что не смогла скрыть от своего палача смущение от сказанного им. – Ваш перевод состоится сегодня вечером, – отрезал Адриан. И направился к двери. – Вы, стало быть, считаете, что помогаете жертвам мстить в этих декорациях под Назино, – сказала Сара, – но на самом деле превращаете их в монстров, которых до конца дней будет преследовать память о совершенных ими преступлениях. – Тем не менее, мадам Геринген, анализы эпигенома моих учеников после мести бесспорно показывают, что они на пути к выздоровлению. Мою правоту подтверждает наука. Полную правоту. И именно поэтому мое исправление в отношении вас не закончится тем, что вы уже пережили там. Адриан захлопнул за собой дверь, лязгнул замок. Сара чуть было не бросилась к двери, чтобы вымолить у Адриана ответ на вопрос, что же он намерен с ней сделать. Но сила воли взяла верх, и она решила не давать своему палачу насладиться ее мольбой. Глава 44 Через несколько минут после ухода Адриана в комнату Сары вошли два охранника. На лицо ей надели маску без прорезей для глаз, на уши – не пропускающие звуков наушники, после чего уложили ее на каталку и приковали к ней. По ее расчетам, перевод в новую камеру занял пять минут. Ее перенесли на кровать, и, когда сняли наушники и маску, она обнаружила, что находится в белой комнате с голыми стенами, без окон, с туалетом, отделенным перегородкой. Охранники покинули комнату, не сказав ни слова, и заперли за собой дверь, поставив жирную точку на надеждах Сары на побег. Она ощупала шрам на груди, помассировала еще болевший живот и прикинула свои силы на сопротивление и последние доводы в пользу того, чтобы продолжать жить. Сначала была пустота, провал. Потом, будто вынырнув из ночной темноты, блеснул огонек. Пусть мимолетный, но такой яркий, что оставил в ее душе след. Это был лучик счастья, за которым вырисовывался образ Кристофера. Потрясенная, Сара закрыла глаза и свернулась калачиком на кровати. Она упрямо цеплялась за эту мысль, пока усталость не овладела ее телом и сознанием. Проснувшись, она пришла к такому выводу: чтобы сохранять самую слабую надежду вырваться, она должна восстановить силы и дождаться, пока ее раны надежно зарубцуются. Если, конечно, Адриан даст ей на это время. С этого дня началась рутина, которой Сара решила безропотно подчиниться. Новая медсестра, такая же малоразговорчивая, как и первая, ежедневно навещала ее перед ужином. Сара принимала противовоспалительные таблетки, которые ей давали, выполняла все процедуры, не задавая вопросы. Она только подмечала детали: походку медсестры, место, куда та кладет свой электронный пропуск, препараты на ее тележке… И мало-помалу в ее голове сложился план. Дерзкий, почти самоубийственный. Через семь дней Сара заметила, что охранники больше не ждут за дверью, когда в ее камеру заходит медсестра. Боли в груди проходили, швы зарубцевались, мускулы стали не такими одеревеневшими, возможно благодаря упражнениям, которые она делала. Адриан никогда не заходил к ней, и она пребывала в мучительной неопределенности относительно того, когда пробьет час его мести.