Оцепенение медленно сползало, словно кто-то стягивал с меня холодное покрывало. Проснулась затаившаяся в висках боль, и я покачала головой, прогоняя ее. – Не нужно, – прислушалась к голосу, чуть больше месяца ставшего моим, и снова тряхнула головой. – Я просто… …уже привыкла лгать. – Я попала под дождь. Замерзла… – У вас жар. Если Грин не найдется, переправлю вас в лечебницу. – Так и следовало поступить, а не лишать меня единственного за неделю свободного вечера, – проскрипел от двери легкий на помине доктор, и я закрыла глаза, не желая видеть его недовольного лица. – Мистер Грин, я бы попросил… – Вы уже попросили, милорд, и я пришел. Теперь извольте подождать в коридоре. Я услышала, как дверь открылась, закрылась снова. Потом – приближающиеся шаги. – Что с вами стряслось, Бет? – Все хорошо. – Хм… И как давно вам настолько хорошо? – С утра. А вам? По моим ощущениям, он не походил на человека, у которого отобрали свободный вечер. Это было сродни мазохизму, но в глубине души меня радовало, что я могу это чувствовать: его усталость, опустошенность недавним откатом. Чувствовать, что не мне одной сейчас тяжело. – Вы рассказывали об этом кому-нибудь? – спросил он, пропустив мой вопрос. – Леди Райс? Милорду Райхону? Подругам? – Нет. – Почему? Я пожала плечами. – Бет, вы умная девушка, я говорил это, но иногда… Иногда даже умным и сильным девушкам нужна помощь. Хотя бы медикаментозная, если другой вы не примете. Обожгло. Слова, их смысл, участливый тон. Особенно тон. Грин никогда не говорил со мной так. Как… с пациенткой… Я не была готова к такому. К насмешкам, едким замечаниям – да. Но не к такому. Захотелось спрятаться, и я натянула на себя покрывало, зажмурилась сильнее. Что-то горячее потекло по щеке, и от этого стало еще хуже. Но и лучше тоже. – В этом нет ничего постыдного, Бет. Ни в приеме лекарств, ни в слезах. В умеренных дозах и то, и другое пойдет вам на пользу. Возможно, хватит даже слез. Но в лечебницу я вас заберу. По крайней мере на эту ночь. Хорошо? И не скажу ничего милорду Райхону, мы ведь помним о врачебной тайне. Главное, что ваше состояние не является следствием наведенных чар, а в остальном я соглашусь с вашей версией. Вы попали под дождь, у вас сильнейшая простуда, а поскольку решить эту проблему магией в вашем случае нельзя… Да? – Правда не скажете никому? – прошептала я. – Правда. – А лекарство… горькое? – Сладкое, – в голосе Грина послышалась улыбка. – С мятным привкусом. Даже умным и сильным девушкам порой нужна помощь. Что говорить о таких никчемных дурочках, как я? Меня устроили в маленькой палате на третьем этаже, в так называемом тихом крыле, которое курировал лично заведующий. Чуть дальше по коридору в такой же палате лежала Ева Кингслей, но, закутавшись в одеяло и носом уткнувшись в хрустящую от крахмала наволочку, я не думала об этом. В мыслях было другое. Почему тогда, в моем мире, судьба не назначила мне врачом такого, как Грин? Почему никто не сказал мне так просто, как он сегодня, что нет ничего постыдного в том, чтобы признать свою слабость и принять помощь? Почему никто не вспомнил о пресловутой врачебной тайне, этике или, как бы оно ни звалось, о том, что не позволило бы шептаться за моей спиной, отсекло бы любопытные взгляды и слухи, переползавшие за мной из отделения в отделение? Грин не отчитывался перед принявшими меня на свое попечение сестрами, но и секретности не нагнетал. Несколько общих фраз. Четкие рекомендации. Нужно понаблюдать, да. Чтобы не возникло осложнений. Возможна аллергическая реакция на ряд препаратов, поэтому пока только покой и обильное питье. Капли, те самые, не горькие, он принес мне сам и в листок назначений не вписывал. После них тело сделалось легким и в мыслях посветлело, словно порыв свежего ветра разогнал удушливый туман. Доктор взял меня за руку, с минуту слушал пульс, а затем вынул из кармана низку стеклянных бусинок и намотал мне на запястье. – Помните волоски из гривы единорога? Один из них тут вместо нити. Считайте альтернативным лечением. «Снова ставите на мне опыты?» – хотела спросить я, но говорить стало лениво. Если бы не это, поинтересовалась бы заодно, откуда у него бусинки… – Просто конский волос смотрится не очень, а стекляшки завалялись дома, – и без моих вопросов сообщил он. – Хотя ювелир из меня так себе. Я бы не сказала. Браслетик вышел симпатичный. И прозрачные бусинки нескольких оттенков голубого, нанизанные последовательно, так что один тон переходил в другой, вряд ли просто «завалялись». А еще браслет делался явно для женщины: это было понятно и по его внешнему виду, и по длине нити, которая не сошлась бы на мужском запястье. Тогда я и вспомнила о миссис Кингслей. Но, когда собралась спросить о ней, оказалось, что доктор уже вышел из палаты. А я даже за случайный подарок не поблагодарила. Завтра успею. А сейчас – отдыхать. Закрыть глаза и не думать ни о прошлом, ни о будущем, ни о настоящем. И, пожалуйста, если кто-то там, наверху или в иных сферах, слышит меня, пожалуйста, никаких снов! …Но бывают и приятные сны. Такие, что входят украдкой, опускаются на корточки у кровати, трогают заботливо лоб, проверяя, спал ли жар… – Элизабет, вы спите? – Сплю, – отвечаю я, не открывая глаз. – Может быть… Глупо сейчас, но, может, вы хотите чего-нибудь? – Хочу, – улыбаюсь я. Желания должны сбываться, хотя бы во снах. – К единорогу. – Значит, пойдем к единорогу. – И цветы, – говорю, потягиваясь. – Голубенькие такие. Бродиэя, кажется. – Бродиэя, – повторяет сон. Гладит по щеке. – Спите… И я сплю. А утром, открыв глаза, натыкаюсь взглядом на перевязанный бумажной лентой букетик голубых звездочек… Я улыбнулась спросонья, потянулась к букету и лишь затем вспомнила, где нахожусь и как сюда попала. За окном по-прежнему лил дождь, небо было затянуто тяжелыми тучами, и оттого в палате царил полумрак, но сейчас все это уже не имело значения: настроение у меня было не в пример лучше погоды. К цветам прилагалось письмо – маленький конверт, запечатанный сургучом, хотя никаких тайн послание не скрывало, только обещание: «Увидимся через полчаса. О. Р.». Через полчаса после чего? С какого времени начинать отсчет? Я сняла со спинки кровати часы-кулон, которые повесила в изголовье с вечера, открыла крышку. Ажурные стрелки показывали без четверти десять, и, помня распорядок в лечебнице, я сделала вывод, что проспала и завтрак, и обход. – Доброе утро, – дежурная сестра заглянула в палату, когда я уже натянула платье. – Как вы себя чувствуете, мисс Элизабет? Тут меня многие знали как студентку леди Райс, и я знала многих, и эту немолодую, доброжелательную женщину тоже, но в лицо, а не по имени. – Доброе утро, – отозвалась, опуская обращение. – Хорошо, спасибо. Скажите, доктор Грин… – У него срочный пациент, – предупредила сестра мое желание встретиться с заведующим. – И сложный, говорят. Уже операционную готовят. – Но он ведь не запрещал мне выходить из палаты? – Нет. Наоборот, сказал, что вы, наверное, захотите навестить друга на втором этаже. – Да, обязательно, – пробормотала я, мысленно коря себя за то, что позабыла о Норвуде. – Но он это говорил, когда в первый раз зашел, затемно еще, – продолжила сестра. – А когда во второй – сказал, что уже не получится. Ушел ваш товарищ. Доктор сердился, но недолго. Сказал, раз ушел, стало быть, здоров. А студенты у нас частенько сбегают – кому в молодые годы охота бока на казенной койке отлеживать? Если кому и охота, то Рысь точно не из их числа. Еще один камень с души. Оливер появился в десять пятнадцать – ровно через полчаса после того, как я прочла его записку. Если хотел меня удивить, ему это удалось. Впрочем, секрет фокуса он раскрыл сразу же после того, как сообщил мне, что утро доброе, а я прекрасно выгляжу. – Оповещение сработало, когда вы сломали печать. – И вы тут же бросили все дела?