Она уже было подумывала зайти в соседний кабинет, где сидел Егор, чтобы объявить перемирие, но Егор пришел сам. Нерешительно остановившись на пороге, он робко спросил: – Можно войти? Ая кивнула: – Можно. Давай так: о том, что делать можно, а чего нельзя – мы поговорим. Заключим, так сказать, дружеское соглашение. Егор вздохнул: – Ладно, согласен мириться на твоих условиях. Кстати, я звонил тебе вчера целый вечер, хотел извиниться. Ты не отвечала на звонки. Потом я пошел к тебе домой, но охранник меня не пустил – сказал, что тебя нет дома. – Ну да, меня действительно не было. С деланым безразличием Егор поинтересовался, где же она была. Услышав про Сумарокова, Егор раскрыл рот: – Ты провела вечер с этим придурком?! Ая усмехнулась: – А он, может статься, не такой и придурок! И, может, Четверг не зря взял его на роль директора. Есть же в иных крупных компаниях должность «штатного дурачка» – неформального, не вписывающегося ни в какие установленные рамки раздолбая, оболтуса, кто все делает не по правилам, и вообще непонятно чем в компании занимается, но который потом вдруг легко, играючи берет и выдает изящное, нестандартное решение и приносит компании кучу денег или спасает безнадежный проект. Возможно, и наш оболтус не так прост, как кажется? А потом в Сумарокове, стоит признать, есть какое-то обаяние. Даже в его бесшабашности есть что-то очень симпатичное, человеческое. Егор неодобрительно хмыкнул, явно не соглашаясь с Аей. Она махнула рукой: – Ладно, давай о работе. Егор рассказал, что только что на связь выходил Иван – они добрались в порт назначения и завтра уходят в море. – Ну, с богом, – прошептала Ая. – Как себя чувствует Агата? – Пока держится. – Это хорошо. Ей надо быть сильной, она в самом начале пути… Рабочий день закончился. Егор с Аей вышли из офиса в синий московский вечер. Егор предложил заглянуть в кофейню – выпить кофе, поговорить. …В окно кофейни было видно, что на улице пошел робкий московский снежок, белый, как вспененное молоко в чашке с «flat white», стоящей перед Аей. – Хотел извиниться перед тобой за вчерашнее, – неловко начал Егор, – я, конечно, не имею права вторгаться в твою частную жизнь… Ая хмуро прищурилась: – Да, не имеешь. Поэтому давай договоримся раз и навсегда: ты не пытаешься узнать обо мне что-то за моей спиной. Все, что я сочту нужным, я расскажу тебе сама. И если мне понадобится твоя помощь, я ее приму. Но инициативу проявлять не надо. – Хорошо, я понимаю, – пробормотал Егор, – но, видишь ли, я возомнил себя твоим другом и хотел… – Я знаю, что ты хотел мне помочь, – усмехнулась Ая. – Но мне вряд ли можно помочь. – Возможно, если ты расскажешь мне про свое прошлое, тебе станет легче? Про ту ночь и… ее смерть? – В ту ночь случилось две смерти, – удивительно спокойным тоном сказала Ая и отвернулась к окну. …Дина Кайгородская родилась в московской интеллигентной семье: дед – профессор истории, отец – филолог, преподаватель университета, мать – музыкант. Детство Дины, как она сама говорила, было безоблачным, правда, закончилось рано. Проблемы в их некогда благополучной семье начались после того, как отца Дины – Виктора Кайгородского, не то чтобы считавшего себя диссидентом, но порой позволявшего себе свободные высказывания, в том числе в студенческой среде, уволили из университета и завели на него уголовное дело по политической статье. Реального срока, впрочем, ему не дали, но отправили на принудительное лечение в психбольницу. В психушке Виктора так неудачно, или, напротив, с точки зрения властей, удачно, пролечили, что он действительно вышел оттуда человеком с искаженной психикой. Мать Дины – красавица, талантливая пианистка, развелась с Виктором, вышла замуж во второй раз и уехала с новым избранником за границу (памятуя судьбу первого мужа, ничего хорошего от родины она не ожидала). Двенадцатилетняя Дина ехать с матерью наотрез отказалась и осталась жить в Москве вместе с отцом. Ая может только догадываться, как тяжело приходилось Дине с ее, мягко скажем, не совсем здоровым отцом. У Виктора случались затяжные приступы тяжелейшей депрессии, во время которых он словно выпадал из жизни, терял всякий интерес к реальности и неделями не вспоминал о дочери. В периоды «просветления» Виктор пытался найти работу, но его никуда не брали, и это еще больше усиливало его депрессивные настроения. Отец с дочерью жили на переводы Дининой матери, которые та регулярно отправляла Дине. Дине было шестнадцать, когда ее отец однажды не пришел домой с прогулки. Его искали, но не нашли; что случилось с Виктором Кайгородским – никто не знал. Пропал человек, сгинул – разделил судьбу сотен тысяч людей, исчезнувших неизвестно где. Дина осталась одна. Предоставленная самой себе, она забросила школу и зажила свободной, тусовочной жизнью. Ее квартира в центре Москвы вскоре стала местом сборищ самой разношерстной публики: начинающие актеры, непризнанные поэты, фарцовщики, модели… В квартиру набивалось по двадцать-тридцать человек: дым коромыслом, музыка, разговоры. Выпивали, покуривали, крутили романы. В шестнадцать лет Дине предложили стать моделью, в семнадцать она уже была звездой подиума, а в восемнадцать Дина встретила Бориса Гойсмана. Дина рассказывала десятилетней Ае, что Борис не оставил ей выбора: «Однажды вечером, после очередного модного показа, у служебного входа я увидела дорогую машину. Мужчина со свинцовыми глазами и уверенным голосом сказал мне, чтобы я шла за ним. И я… пошла». Через два года у Бориса с Диной родилась Ая. Борис и после рождения Аи не женился на Дине; его устраивали «свободные» отношения. Когда Ае исполнилось четыре года, Борис с Диной расстались. Оставив их с матерью, отец позаботился о бывшей подружке и дочери – дал Дине хорошие «отступные» в виде большого трехэтажного особняка в Подмосковье. Борис оплачивал содержание дома, включая расходы на прислугу: сторожа Николая и его жену Любу, помогавшую Дине по хозяйству. По сути, хозяйство в доме вела Люба; она убирала, готовила, решала организационные вопросы и даже следила за домашним бюджетом Дины. Увы, Дина была абсолютно не предназначена ни к решению хозяйственных вопросов, ни вообще к жизни. По сути, взрослая Дина так и осталась ребенком – инфантильным, обидчивым, подверженным перепадам настроения. Ая помнит, что дом был запущенный – мать откровенно не любила заниматься хозяйством, да и не умела. Бориса ее непрактичность доводила порой до бешенства: «Можно ли быть большей дурой?!» Ая с ранних лет понимала, что ее Дина не такая, как другие матери. Каким-то звериным чутьем рано повзрослевшая или вынужденная рано повзрослеть Ая чувствовала себя по отношению к Дине старшей и, как ни странно, ответственной за нее. Если где-то в гостях Ая видела, что мать перебрала с алкоголем, она брала ее за руку и, поддерживая, вела домой: пойдем, нам пора… Когда у Дины случались провалы в депрессию (возможно, сказывались гены и Дина повторяла судьбу своего отца?), Ая терпеливо переносила Динины слезы, ее отсутствующий взгляд и жалобы на несправедливость мироздания, старалась быть чем-то полезной: рассмешить, накормить, принести чай. Ая обожала мать – ее запах духов, ее дымчатые завитки волос, ее смех, ее рисунки, придуманные ею сказки (Дина никогда не читала Ае сказки из книг – всегда выдумывала их сама). Ая могла бесконечно любоваться матерью: смотреть, как Дина красит ресницы, расчесывает волосы, натягивает чулки. Детское, абсолютное обожание – Дина была ее кумиром, ее любовью. Но Дину вообще невозможно было не любить, она обладала невероятным обаянием. Когда Дина смеялась, домработница Люба, наряду с Аей обожавшая Дину, говорила, что Динин смех звучит, как трель серебряного колокольчика. Добрая, щедрая, великодушная Дина все время кому-то помогала: вытаскивала своих приятелей, а зачастую и просто незнакомых людей из болезней, запоев, безденежья, раздавала деньги, спасала бесчисленных бездомных собак и кошек… Однажды она подобрала на дороге сбитую собаку, привезла ее домой, выходила; так в их доме появилась Найда. Дина была ангелом. Отчасти падшим, но нежным и сострадательным. Она прекрасно пела – при ее хрупкости удивительно сильный голос! Отлично танцевала – невероятная пластика! Рисовала, играла на фортепиано – столько талантов! И… полное погружение в пустоту. Больше всего Ая любила часы, когда они с матерью вместе шили кукол. Куклы у Дины выходили немного странные: вытянутые, хрупкие, с огромными печальными глазами, похожие на ангелов. Ае казалось, что Дина и сама похожа на одну из своих кукол: красивая, большеглазая и слишком, слишком хрупкая для этой земли. Ая с Диной жили вдвоем в огромном доме – жили, как бог на душу положит, беспечно, хаотично, но Аю устраивала такая жизнь; единственное, чего она хотела, так это чтобы отец забыл о них (Борис не раз говорил Дине, что заберет Аю к себе, и Ая этого очень боялась). Но однажды все изменилось… …Ая догадывалась, что мать сильно подкосил уход отца. Дина любила Бориса, более того, она нуждалась в нем, болезненно от него зависела; она и боялась жесткого, авторитарного Бориса и не могла без него. Когда он ее бросил, в ней что-то надломилось. Чтобы отвлечься от личных проблем, Дина попыталась реализоваться в профессии, но вернуться в модельный бизнес у нее не получилось. В итоге она потерялась, не знала, чем себя занять: пробовала петь, рисовать – ничего не вышло. Да и на дворе уже стояли другие времена – середина девяностых, полная смена парадигмы, многие не могли вписаться в новую реальность. Дина потеряла точку опоры, стала пить. Потом у нее завелись друзья-наркоманы. Как сейчас понимает Ая, в последний год жизни Дина шла к своей трагедии, и тот жуткий финал в каком-то смысле был определен. Много раз за эти годы Ая вспоминала разговор с матерью накануне тех страшных событий. За день до смерти Дина вдруг призналась Ае, что прошлой ночью ей приснился ее отец. «Ну да, твой дед – Виктор Кайгородский. Он пропал четырнадцать лет назад, я тебе рассказывала. Знаешь, он никогда мне не снился, а тут… Очень странный сон. Отец сказал мне такую странную вещь…» Дина сбилась, не договорила. Ая потянула мать за руку: так что он тебе сказал? Но Дина промолчала, ушла от ответа. Ая так и не узнала, что тогда приснилось матери, потому что следующей ночью Дины не стало. Ая сжалась, потому что снова увидела ту сцену. Вся комната была залита кровью. Хрупкая Дина лежала, раскинув руки: изумленные глаза, застывшие то ли в крике, то ли в улыбке губы… Вот эта ее улыбка потом долго преследовала Аю. Преследует до сих пор. Ая задохнулась от разрывающей физической боли, словно бы это ее резали ножом, и повернулась к Егору: – Нет, Егор, пока не могу. Еще не время… Она не могла унять дрожь и от волнения задела стоявшую на столе кофейную чашку. Послышался звон разбитого стекла. Подбежал официант, кинулся убирать осколки. Ая резко встала: – Прости, Егор, я пойду. * * * Привычка вести дневник, должно быть, передалась Ае от матери – Дина своим неровным, крупным почерком исписала не одну тетрадь. Только в отличие от Дины, Ая делала записи не на бумаге, а в ноутбуке (она боялась, что после ее смерти бумажный дневник может попасть в чужие руки, а у электронного файла все же больше шансов остаться непрочитанным). Примостившись в кресле у окна с ноутбуком, Ая писала в своем дневнике. «Сегодня я снова проснулась посреди ночи – между четырех и пятью утра. Ощущение удушья и дикий страх. Тот же давний кошмар: кто-то крадется в мою комнату, подходит к кровати, набрасывает подушку мне на лицо и начинает душить. С этим невозможно справиться. Невозможно. Надо честно признать, что психология тут бессильна. Всю жизнь занималась психологией, но порой приходит мысль, что она бесполезна. С областью рационального она еще как-то управляется, но там, где речь идет об иррациональном, все размывается и становится зыбким – ничего не работает. Мы бессильны – такие же люди, как все: жалкие, напуганные и растерянные». Ая просмотрела предыдущие дневниковые записи, захлопнула крышку ноутбука и задумалась. Расследование, которое она проводила с самого первого дня работы в агентстве, подходило к концу, – логическая цепочка постепенно выстраивалась. Круг сужался. Она все ближе подбиралась к человеку, называвшему себя Четвергом. Раздался дверной звонок. Ая поспешила открыть дверь – она ждала эту информацию и дорого за нее заплатила. Получив от курьера конверт, она вернулась в комнату и прочла полученные документы. Ну что же, все сходится… Ая взглянула на гравюру Дюрера и мысленно послала привет мистеру Четвергу. У нее была странная уверенность в том, что они скоро встретятся. Впрочем, ей предстояло проверить еще кое-что. Но для этого ей нужна была помощь Кирилла. Глава 15 На следующий день Ая зашла в компьютерное логово Кирилла – ЦУП – и прямо с порога спросила Кира, как он отыскивает героев для агентства и каким образом получает о них информацию. Кирилл промолчал и бросил выразительный взгляд в сторону экрана, мол, и у стен есть уши. – Ясно, – кивнула Ая, – тайна за семью печатями. Ладно, попробую разобраться сама, раз помогать мне никто не хочет. Чтобы подтвердить свою догадку, ей непременно нужно было пробраться в ЦУП в отсутствие отказавшегося ей помогать Кирилла, но как это сделать? Войти в ЦУП можно было только по электронному пропуску Кира.