Лора сделала вид, что не заметила. Она притворялась, что ее сердце не трепыхалось, как птица в клетке, что ее кости не дрожали во всем теле. Она была здесь ради Эндрю, потому что его предсмертное желание должно было что-то значить. Она была здесь ради Андреа, потому что ее жизнь наконец-то обрела смысл. Она была здесь ради себя, потому что хотела показать Нику, что в конце концов смогла освободиться. Краем глаза она улавливала самые разные движения, пока шла по этой огромной, просторной комнате. Отцы в зеленой униформе подбрасывают младенцев в воздух. Парочки тихо шепчутся, держась за руки. Несколько юристов беседуют в приглушенных тонах. Дети играют в отгороженном уголке. Два стола для пинг-понга заняты счастливыми на вид подростками. Камеры через каждые три метра, микрофоны, свисающие с потолка, охранники у дверей, автомат с колой, экстренный выход. Ник сидел всего в нескольких метрах. Лора смотрела мимо него, она все еще была не готова к зрительному контакту. Ее сердце подскочило при виде пианино у дальней стены. Школьный «Болдуин Гамильтон» из орехового дерева под лаком. Крышки не было. Клавиши пожелтели и потрескались. Она понимала, что его наверняка давно не настраивали. Ее так заворожил вид инструмента, что она чуть не прошла мимо Ника. — Горе? Его сцепленные руки лежали на столе. Невероятно, но он выглядел абсолютно таким же, каким она его помнила. Не в зале суда, не в ванной дома на ферме, когда она потеряла сознание, а на первом этаже мастерской. Александра Мэйплкрофт была еще жива. Ни одна из бомб еще не взорвалась. Ник расстегивает свое короткое синее пальто, целуя ее в щеку. Швейцария. — Мне стоит называть тебя Клэйтон? — спросила она, все еще не отваживаясь взглянуть на него. Он указал ей на стул, стоящий напротив. — Моя дорогая, ты можешь называть меня как угодно. Лора сдержала вздох, стыдясь того, что мягкое звучание его голоса все еще может ее взволновать. Она села. На глаз прикинула расстояние между ними, пытаясь понять, не больше ли оно нужного метра. Сцепила руки на столе. Лишь на секунду дала себе волю полюбоваться его лицом. Все еще прекрасным. У него были морщины, но совсем немного. Она чувствовала его энергию, как будто в нем бил неиссякаемый источник. Харизма. — А ты теперь Лора? — хитро улыбнулся Ник. Ему всегда нравилось, когда его разглядывали. — В честь нашей героини в Осло? — Это случайность, — соврала она, глядя мимо него, сначала на стену, а потом на пианино. — Программа защиты свидетелей не позволяет тебе ставить свои условия. Ты либо соглашаешься на их, либо отказываешься. Он покачал головой, как будто эти детали его не интересовали. — Ты все такая же. Пальцы Лоры начали нервно поправлять ее седые волосы. — Не стесняйся, любовь моя. Тебе это идет. Впрочем, ты все всегда делаешь так грациозно. Она наконец взглянула ему в глаза. Золотые искорки в его радужке складывались в такой же знакомый рисунок, как звезды на небосклоне. Его длинные ресницы. Взгляд, светящийся любопытством и восхищением, как будто она — самый интересный человек, которого он когда-либо встречал. — Вот моя девочка, — сказал он. Лора боролась с будоражащим возбуждением от его внимания, с необъяснимым приступом желания. Ее так легко могло снова засосать в его вихрь. Будь ей хоть семьдесят лет, ее сердце все равно готово было взлететь в воздух, как воздушный шар. Лора сдалась первая, снова взглянув на пианино. Она напомнила себе, что там, дальше по коридору, в маленькой темной комнате, Энди слушала. И Майк. Маршал Розенфельд. И шесть охранников в наушниках перед мониторами. Лора больше не была одинокой юной девочкой. Ей пятьдесят пять лет. Она мать и успешная женщина, победившая рак. Это ее жизнь. Не Ник. Она прочистила горло. — Ты тоже все такой же. — Тут у меня не очень много стрессов. Все распланировано за меня. Мне просто нужно быть на месте. А все-таки… — Он нагнул голову, заглядывая ей в ухо: — Возраст — это тяжкое наказание для юности. Лора дотронулась до наушников. Ложь далась ей довольно легко. — Годы выступлений в конце концов дали о себе знать. Он внимательно вгляделся в ее лицо. — Да, я слышал об этом. Что-то с нервными клетками. — Волосковые клетки в среднем ухе. — Она знала, что он проверяет ее. — Они преобразуют звук в электрические сигналы, которые возбуждают нервы. Только если не разрушаются из-за слишком большого количества громкой музыки. Кажется, он принял ее объяснение. — Скажи мне, любовь моя. Как ты жила все эти годы? — Я — хорошо. А ты? — Ну, я в тюрьме. Ты разве не слышала о том, что случилось? — Кажется, видела что-то по телевизору. Он перегнулся через стол. Лора шарахнулась от него, как от змеи. Ник улыбнулся, и сияние в его глазах превратилось в пламя. — Я просто хочу посмотреть на рану. Она подняла левую руку, чтобы Ник увидел шрам на том месте, куда вонзился нож Джоны Хелсингера. Он сказал: — Позаимствовала прием у Мэйплкрофт, да? Ну, у тебя он вышел поудачнее, чем у старушки. — Я бы не шутила о женщине, которая погибла из-за тебя. Он засмеялся чуть ли не как победитель. — Которую я непредумышленно убил, но да, я тебя понял. Лора сжала руки под столом, буквально физически пытаясь вернуть самоконтроль. — Полагаю, ты видел запись из дайнера? — Да. И нашу дочь. Она такая милая, Горе. Напоминает мне тебя. Ее сердце забилось с бешеной скоростью. Энди слушала их разговор. Как на нее подействует этот комплимент? Не забудет ли она о том, что Ник на самом деле — монстр? Не выглядел ли он более нормальным из-за этих вербальных выпадов? Она спросила: — Ты слышал про Паулу? — Паулу? — он покачал головой. — Что-то не припомню. Лора снова сжала пальцы. И — снова заставила себя остановиться. Она сказала: — Пенни. — Ах да. Милая Пенни. Такой преданный солдат. Постоянно тебя задевала, да? Видимо, каким бы потрясающим человек ни был, у него всегда найдутся недоброжелатели. — Она меня ненавидела. — Так и было. — Он пожал плечами. — По-моему, еще немного ревновала. Но зачем вспоминать прошлое, когда нам так весело? Лора не понимала, что ей говорить дальше. Она не могла продолжать этот разговор. Она пришла сюда с определенной целью, и эта цель ускользала от нее. — Я специалист по нарушениям речи. — Я знаю.