Клубок нервов. Комок оголенных эмоций. Здравствуй. Бакоа целовался неистово и жадно. Я ошалело погладила его шею там, где были такие глубокие впадины над острыми ключицами. Другую руку я попыталась запустить ему в волосы, но Мокки не дал – непререкаемо перехватил мои пальцы, сплел со своими и с силой прижал к дверце шкафа у меня над головой. – Джерри, – с непонятной интонацией сказал он и вновь стал меня целовать. От Мокки исходил жар, настоящее пламя – беспощадное, все сжирающее. Когда его рука спустилась от моей скулы вниз – очертила линию подбородка, дальше на шею, плечи, на твердый краешек махрового полотенца – я открыла глаза. Я хочу это видеть. Оказалось, Бакоа все это время смотрел на меня в упор, не моргая. Его глаза светились отчаянной решимостью и одновременно уязвимостью – он никогда ещё не выглядел таким открытым. Я впервые рассмотрела, какие у Мокки густые ресницы. Какие светло-зеленые прожилки пляшут на темной радужной оболочке. Настоящее море в глазах. Ночное и рассветное. Черно-зеленый океан. Мокки, кажется, тоже увидел меня как-то по-новому. Мы замерли, разглядывая друг друга в сгустившейся ночной темноте. Я чувствовала, как горят у меня губы, как стесаны костяшки пальцев, прижатые к шкафу твердой рукой Бакоа. Как внутри одна за одной падают, рассыпаются башни из надежды, сомнений, мыслей, остается только всепоглощающее желание. Тусклая, неважная комната. Мокки – единственный источник света. Маяк. – Почему сейчас? – с трудом выдохнула я, шаря по его лицу ищущим взглядом. – Что было в зелье? Мокки резко мотнул головой. – Неважно. – Важно. – Ты хочешь спорить со мной, Джеремия Барк? – брови вора взметнулись вверх. – Я хочу знать. – Так знай: я люблю тебя, ясно? Я подумала, что ослышалась. Мокки криво усмехнулся, задрав острый подбородок. У меня подогнулись колени. – Но не так, как хочу, – жестким, хриплым шепотом закончил Бакоа, до боли вцепившись мне в плечо. – И Дикая охота снова напомнила мне об этом. Зелье было не только для тебя, Джерри. Для меня. В первую очередь – для меня. – Я не понимаю… – начала было я, но потом просто выругалась и вновь закрыла глаза. Принятие – такое простое. Когда пазл все-таки складывается в единую картинку. Когда ты уже подозревал, но всеми силами избегал этой неудобной для себя правды и вот наконец-то соглашаешься признать ее. Соглашаюсь я. Соглашается Мокки. Мы снова посмотрели друг на друга. Оценивающе. Откровенно. Эликсир – странный эффект – добавлял не только безумие, но и спокойствие, предшествующее шторму. Грудь Бакоа тяжело вздымалась. Задравшаяся майка обнажала худой подтянутый пресс. Жилистые руки, казалось, могут перемолоть мои кости в муку. Меня колотило, я чувствовала, как внутри проходят то горячие, то ледяные волны – смесь ужаса и предвкушения. Напряжение в комнате ощущалось физически, и единственная маг-сфера на письменном столе не выдержала и лопнула. Грянул дождь: забарабанил по распахнутым окнам, по деревянному подоконнику, по крыше. Три… Два… Один… Когда небо расчертила тугая тетива молнии, мы с Мокки вновь набросились друг на друга. Я укусила его за губу, он в ответ укусил меня сильнее, почти до крови, тотчас облизнул и потом, как будто утешая, прошелся дорожкой быстрых обжигающих поцелуев ниже. Я тихо застонала, когда Мокки потянулся к моему полотенцу и одним движением заставил его упасть. Контраст холодных пальцев и жара, затапливающего номер, сводил меня с ума. В кромешной темноте мы опустились на пол. Вместе с майкой я сорвала прахову бритву с шеи вора и отбросила как можно дальше. Мокки порезался об осколки флакона. Его сухопарое, подтянутое тело было прекрасно. Еле ощутимые родинки, тонкие полосочки старых шрамов, острые ребра, двигающиеся под рукой сообразно нетерпеливым вдохам. Мокки с силой прогладил мою талию к бедрам, ущипнул и повернул к себе спиной, шепча на ухо нежности пополам с непристойностями, заставляя меня млеть и изгибаться в его руках. Мне казалось, мое сердце вот-вот лопнет. От минуты к минуте мир становился все иллюзорнее. Эффект возбуждающего зелья ходил по комнате густым туманом. Я хотела запомнить каждый момент, каждый кусочек кожи Бакоа, его касания, слова, тяжелые взгляды – это не повторится, это ведь точно не повторится, мы взломали систему, – но все стиралось в тяжелом пьянящем дурмане. Стирались любые сомнения. Стеснения. Мысли. Страхи. – Ты меня возненавидишь завтра, – прохрипела я в какой-то момент. – Ты себя сейчас предаешь, Бакоа. – Заткнись и иди сюда. И снова гром и молния. Дождь уже обосновался в комнате, превратил ее в филиал океана, шипел, попадая на голую кожу, дотягиваясь, присоединяясь, я тоже хочу. – Джеремия… – бормотал Мокки, намотав мои волосы на кулак, оттягивая голову назад, отчаянно целуя. – Мокки, – стонала я ему в губы. Комната тонула и искажалась, времени больше не существовало. Зрение полностью уступило осязанию. Тонкие пальцы. Острые плечи. Я все-таки взъерошу твои волосы, вор. Я все-таки сделаю это с тобой, Джерри. Колени. Локти. Подбородок. Губы. Странное ощущение: потерять себя. Странное и сладкое: в дурмане, в ком-то другом, в опыте, о котором вы оба знаете, – это настолько противоестественно, что, возможно, сожжет, растерзает обоих изнутри, – но все же это невозможно упустить, потому что некоторые истории, пусть и неугодные истине, так хочется написать… Гром и молния, молния и гром. Вдруг темноту полоснул нестерпимо-янтарный луч света – открылась дверь. Она что, не была заперта? – Джеремия, у тебя тут тележка с ужином под дверью стынет… – начал голос Тилваса Талвани и оборвался так резко, будто острым ножом отсекли. Комната ходила ходуном. Все поглощал прельстительный лиловый туман, танцевала шальная улыбка Бакоа, а в дверном проеме виднелись такие огромные глаза Талвани, что были похожи на два колодца. Сердце билось у меня в голове, в ушах, везде. Кажется, Тилвас что-то еще сказал. Мокки рассмеялся. Потом вор поднялся, сделал несколько быстрых шагов к двери и обеими руками схватил артефактора за ворот рубашки и подтянул его к нам. * * * Ливень грохотал, давя на барабанные перепонки. Вода заливала паркет у окна. Ночь продолжалась. Я лежала на спине, глядя на то, как по дощатому потолку бродят резкие тени – ветви деревьев под призрачным светом вновь включенного уличного фонаря. У меня на ребрах лежала рука Бакоа. – У тебя пальцы совсем не шевелятся. Слишком напряжены. Ты не спишь, – почти беззвучно вывела я. – Ты чересчур умная, – так же шепотом огрызнулся вор. Пауза. – Почему ты никогда не говорил мне о себе? И вообще никому? – Потому что я ненавижу это. – Что за бред. Ты же не ненавидишь Чо и нескольких наших знакомых из Алых. – Конечно нет. Я в себе это ненавижу. Я это не выбирал, и в обществе это сложнее, чем стандартная ситуация. А я ненавижу сложности, которые мне навязали. Будь то природа или что угодно еще. На других мне плевать, Джерри. – В Рамбле с этим плохо? – В Рамбле с этим лучше, чем где-либо. Но не для вора. И не с Лиорданом. – Лиордан… Красивое имя. – Нет, обычное. – Ты его любил?