– «Засуньте свои желания себе в одно место» – кажется, так нынче говорят люди? – прогудел оришейва. – Мм, думаю, так люди говорят уже много-много веков. Можем у Джерри спросить, она словесница, – Тилвас вдруг подмигнул мне. Доброта его быстрого взгляда в мою сторону совсем не вязалась с предыдущим образом. – Но я не думаю, что это настолько важно, чтобы открывать ученый диспут. А про паучью тропу я не шучу. Ты вроде предпочитаешь жить без гостей, верно? Так вот, если мы выйдем из Северного креста, нас наверняка скоро снова найдут. И поймут, что ты и твои прихвостни отпустили нас, хотя сожрали браксов. А так они решат, что сожраны все и проникнутся к тебе таким уважением, что еще тысячу лет будут обходить монастырь по широкой дуге. А не, скажем, забредать прямо сюда в поисках драгоценностей. – Но я и впрямь могу сожрать вас всех. Точнее, скормить хищникам. Тилвас непреклонно покачал головой и раскрыл перед пауком ладонь, в центре которой вновь загорелся свет. Паук ощутимо сглотнул и даже попятился. – Хорошо, – пробурчал Ори пару секунд спустя. – Но я не в состоянии взаимодействовать с мясом, ты же знаешь. – Зато я еще как в состоянии. Открой тропу в Лайстовиц, а дальше я разберусь. Паук вздохнул. * * * А потом оришейва приподнял одну из своих лап и слегка покрутил ей в воздухе, что-то заунывно бормоча. Нога исполинского паука засветилась глубинным багровым сиянием, и он потянулся ею куда-то вбок, будто хотел достать до какой-нибудь чашечки или деликатеса на полке на собственной кухне. Его бормотание стало громче, потом дошло до торжественной высокой ноты, и вдруг в подземелье появилось бесчисленное множество слабо серебрящихся нитей-паутинок… Они шли отовсюду – и всюду: сквозь стены, потолок, пол, причудливо пересекаясь. Некоторые нити были тоньше, другие – плотнее. По одной штуке прошивали меня и Мокки Бакоа насквозь в области сердца, еще две дырявили Тилваса Талвани. Паучья сеть… Я не многое знала о магии оришейвы, но эти нити были похожи на энергетические каналы, связывающие все вокруг нас. Ори лапой подцепил одну из нитей и потянул на себя. – Лайстовиц… – бурчал паук. – Лайстовиц, Лайстовиц… Придется сделать пересадку. – Ничего страшного, – благосклонно кивнул артефактор. Оришейва проделал с выбранной нитью какие-то манипуляции, тогда как все остальные каналы угасли, вновь став прозрачными. Другой ногой паук очертил на полу окружность, которая засияла глубоким черничным светом. Ори натянул нить вниз так сильно, что она, казалось, готова была лопнуть – и коснулся ею пола. Нарисованный черный круг тотчас превратился в бурлящую воронку. – Готово, – объявил паук. – Замечательно. Джеремия, Мокки, подойдите ко мне, пожалуйста, – попросил Тилвас. Я молча шагнула вперед. Мокки, с которого в любой другой ситуации, где им бы вот так пренебрегли, долго не включая в беседу, сталось бы устроить препирательства с последующим факультативным избиением всех неугодных, сейчас тоже с абсолютным спокойствием выполнил просьбу Талвани. Бакоа был напряжен и тих… Здесь гурх знает что происходит. Я остановилась на границе черного варева булькающей червоточины и подняла глаза на артефактора. – И что теперь? На слепые молочные глаза оришейвы мне смотреть не хотелось. – Теперь будет немного странное ощущение, – объяснил Тилвас, смотревший на меня с открытой улыбкой. – Не отпускай меня в процессе, договорились? А то потеряешься в энергетических потоках Шэрхенмисты, и всё. Будешь максимум как невнятная тень в зеркалах заброшенных особняков появляться, уборщиков пугать, а реального твоего тела уже не останется… Мокки, и ты тоже держись. Я вижу по блеску твоих глаз, что тебе многое хочется сказать, а еще, кажется, нехило меня отдубасить, но, чтобы это желание осуществилось, надо добраться до Лайстовица, а для этого – взять меня за руку и умудриться пробыть в таком состоянии минут десять… – Хватит трепаться, Талвани, – процедил Бакоа и, скривившись, сам сомкнул руку на запястье артефактора в стиле живых кандалов. Я предпочла чуть более классический вариант: ладонь в ладонь, за что получила пугающе дружелюбное пожатие от аристократа. – Пересадка будет на Дварф-Гауче, – сказал оришейва. – Отлично, – согласился Тилвас. – Тогда до связи. Веди себя хорошо, паучок. А потом он шагнул в червоточину и потянул меня за собой. Мокки шагнул сам. Полмгновения ничего не происходило, затем амулет в виде двуглавого ворона на груди артефактора буквально надулся изнутри, взбухнув стеклом так сильно, что я испугалась – лопнет. Глаза Тилваса вновь засветились красным, зрачки стали вытянутыми, а ухмылка – странно-чужой. И тотчас я почувствовала, как невидимая сила хватает меня за майку – совсем как паук оришейва полчаса назад – и куда-то тащит, прямо-таки выдергивает. Хорошо хоть, целиком, а не только внутренности! – Держись, Джерри! – повторил Талвани. И я держалась. Мир превратился в безумные всполохи алого цвета – будто языки пламени с вожделением облизывали реальность, – а я вцепилась в ладонь артефактора – горячую, крепкую, всю в саже – и разрешила невидимой нити тащить меня чуть ли не за пупок в неизвестном направлении. Ни Тилваса, ни Мокки не было видно – только море алых огней вокруг и внутри. В какой-то момент случилась «пересадка». Это произошло так: мы вдруг снова оказались в нашем пласте реальности (не знаю, как назвать это иначе), причем в каком-то… этническом ресторане, что ли. С трудом я припомнила, что Дварф-Гауч – это городок с большим анклавом кошкоглавых, расположенный на западе нашего острова. И действительно: вокруг в огромном количестве сидели на низких скамеечках и за квадратными столиками кошкоглавые. Разносчица-рысь с кокетливыми кисточками на ушах, увидев нас, так и грохнула поднос с оранжевыми плошками креветочного супа, и со всех сторон донеслось злое рычание и урчание. – Продолжаем держаться! – приказал Тилвас и в ответ так ощерился на кошкоглавых, что бедняги обмерли на своих местах. А артефактор сделал шаг вперед – мы с Мокки за ним, – и под его ступней вдруг забурлила еще одна червоточина. Ощущение «дергания за ниточки» повторилось. А еще несколько минут спустя все закончилось. Первым делом я почувствовала под босыми ступнями мягкий и немного влажный мох. Потом появилось птичье пение – многоголосое, торжественное и совершенно незамутненное: так могут петь только птицы, которых не донимают круглыми сутками скачущие мимо кебы, всадники и гаррары, не перекрикивают торговцы и не отстреливают из арбалетов гильдийцы в плохом настроении… Затем возник шум падающей воды. Когда огненные всполохи окончательно угасли, появилась и картинка. Как красиво!.. Мы втроем стояли в центре потаенной изумрудной долины, спрятанной среди темно-синих и острых гребней гор. Причем с большинства склонов текла вода – узкие и широкие, но неизменно высокие водопады обрывались где-то далеко внизу, насыщая воздух миллионами крохотных капель. Солнце стояло высоко в синем небе, мимо него то и дело стаями проносились птицы. Под ногами был мох, нежная, мягкая трава и мириады нежно-розовых цветов. Рядом с нами раскинулись какие-то древние развалины – белоснежно-парадные колонны и портики забытого храма или, возможно, обсерватории. Вся долина состояла из таких пластов земли, для каких у геологов наверняка есть специальное и умное название, а вот мне они больше всего напоминали рассыпанные щедрой рукой зеленые чипсы. Вдалеке я увидела горный тоннель, явно ведущий прочь из долины, и рядом с ним – несколько очаровательных избушек с соломенными треугольными крышами. Вдоль всех окружающих нас скал земля обрывалась, заставляя центр долины будто парить в невесомости – по краям находились глубокие ущелья, и моя драматургическая душа решила, что надо обязательно заглянуть вниз, восхититься, но сначала необходимо поговорить о, кхм, насущных проблемах с Тилвасом Талвани. Или кто он там такой… – Итак? – Я еще несколько раз моргнула, чтобы зрение приноровилось к яркому дневному свету, и, вынув ладонь из руки артефактора, мрачно воззрилась на него снизу вверх. – Сам объяснишься, или нам с Мокки пора вспомнить искусство пыток? – Я думал, это агрессивное предложение будет исходить от Бакоа, – проговорил Талвани, с улыбкой покосившись на вора. Мокки меж тем был странного зеленого цвета: его явно укачало от нашего невозможного путешествия. В каждом из бриллиантов украденного колье, которое он приподнял, чтобы глянуть на себя со стороны – видимо, проверить свою целостность, – отражалось бледное острое лицо Бакоа, и я подумала, что впервые за все пять лет вижу его таким обалдевшим. Да уж, вестибулярный аппарат способен сбить спесь с кого угодно. Однако вор собрался с силами и даже вполне пугающе пообещал: – От меня, аристократишка, жди реализацию. – Заметано, – улыбнулся Тилвас. Как-то слабенько, бледно улыбнулся, не чета прежнему ассортименту улыбок. А потом вдруг его глаза закатились, артефактор резко втянул носом воздух и упал навзничь, где стоял, лицом к небу. – Ты что?! – ахнула я. Амулет с двуглавым вороном на его груди стал бешено пульсировать, потом слабо дзынькнул – и на шее птицы я увидела трещину. – Тилвас!.. Из угла рта и ушей Талвани потекла кровь, кожа стала бледной, как некрашеная ткань, дыхание замедлилось. Так. Стоп. Мы это уже проходили. В день знакомства. Когда я сорвала гурхов амулет, и все завертелось. Но сейчас-то!.. – Амулет на тебе, эй! Перестань умирать, придурошный! – возмущенно взревел Бакоа. Я упала рядом с артефактором на колени и начала трясти его за плечи. – Тилвас! Не отключайся! Как тебе помочь?! – Можешь снова поцеловать, – едва слышно пробормотал Тилвас. – …Это сработает? – Нет, но мне будет приятно. – Судя по всему, он не так уж и страдает, – тотчас едко заметил Бакоа, но был неправ. Артефактору явно было плохо. – Найдите… Галасу… Дарети… – прохрипел Тилвас на прощание и отключился под пение какой-то малиновой птички, опустившейся рядом с нами на камень. 17 У госпожи Галасы Дарети