– Помогите ей хоть чем-нибудь. – Я не могу! Без ее согласия! Рука сжимает чье-то запястье до боли. – Она не в том состоянии, чтобы дать его, – вы только взгляните! Что, если у нее начнутся конвульсии? Я снова танк, петляющий в мире боли и ужаса; кровь течет под моими покрытыми сталью пальцами, когда я с размаху бью мечом по шее кричащей женщины, в то время как двое других бойцов удерживают ее. Я лечу, переваливаясь с задницы на крыло, и чувствую запах свежей воды от ревущего водопада подо мной. – Прекратите это, – слышу я чье-то бормотание, и на моих губах кровь в том месте, где я почти прокусила их. Это меня удерживают танки, а еще передо мной стоит женщина с горящими глазами, а за ней – мужчина, который любит меня, но если бы я только могла вспомнить, как его зовут… Змеи снова кусают, глубоко вонзают свои зубы; закат – солнца больше нет. И вот оно снова встает, и я осознаю, что кто-то держит меня за правую руку. Проходит еще какое-то время… Он все еще держит. Наверное, терпеливый попался. Я все еще лежу в кровати, и кругом – очень светло. – Который час? – спрашиваю я, слегка паникуя, ведь мне нужно идти на работу. – Тс-с-с. Сейчас время обеда. Всё в порядке. – Если всё в порядке, как долго ты так вот сидишь? – Недолго. Я открываю глаза и смотрю на него. Он сидит на табурете рядом с моей кроватью. Я корчу гримасу, или улыбаюсь, или что-то в этом роде. Он мне лжет! Сэм не улыбается и не кивает, но напряжение утекает из него как вода из крана, и он слегка приободряется. – Рив? Ты меня помнишь? Я быстро моргаю – в левый глаз будто ресница попала. – Я много чего помню, – отвечаю я. Насколько то, что я помню, соответствует истине, – другой вопрос. От одной попытки разобраться в этом у меня начинает болеть голова! Я – танк. Беспутный молодой биоавиатор с желанием умереть. Но в то же время я вполне могу оказаться кровожадным геймером, управляющим танком, или секретным агентом под глубоким прикрытием. Но все эти возможности гораздо глупее и менее правдоподобны, чем то, о чем говорит все вокруг, а именно: я – библиотекарша из маленького городка, у которой случился нервный срыв. Решаю пока придерживаться этой версии. Я крепко держу руку Сэма, будто тону. – Насколько все плохо? – О, Рив, было плохо. – Он наклоняется ко мне и обнимает меня, а я обнимаю его в ответ так крепко, как могу. Он весь дрожит, и я понимаю это с чувством растущего благоговения. Неужели он так за меня переживает? – Я боялся, что потеряю тебя. Я уткнулась в его теплую шею. Значит, еле выкарабкалась. Настала моя очередь вздрогнуть от ужаса при мысли, что я могла потерять его. За последнюю неделю Сэм превратился в мой якорь, мою гавань в бурных водах идентичности. У меня… ну… сегодня все немного перепуталось. – Что случилось? Давно ты?.. – Я приехал, как только смог, – бормочет он мне на ухо. – Вчера вечером из больницы позвонили, но сказали, что я не смогу тебя увидеть, время слишком позднее и стационар закрыт для посещения… – Сэм весь напрягается. – И? – спрашиваю я. Я чувствую, что должно быть что-то еще. – У тебя были судороги. – Он все еще в напряжении. – Доктор Хант сказала, что дело дрянь, нужен радикальный метод, но она не обратится к нему без твоего на то согласия. – И что за «радикальный метод»? Зачем? – Твои воспоминания… – Сэм напрягается еще больше. Меня знобит. Доктор Хант начинает отчет, когда я поворачиваюсь взглянуть на нее: – Память кодируется несколькими способами: как разница синаптических весов и как связи между нейронами. Последнее ее редактирование, которому вы подверглись, было выполнено с ошибками. Появились перекрестные помехи. В свою очередь, это обеспокоило вашу аугментированную иммунную систему, и вы подверглись заражению механоцитами, что значительно ухудшило ситуацию. Всякий раз, когда начиналась интеграция новейших ассоциативных связей, ваши эндогенные робофаги решали, что это деятельность опасных механоцитов, и убивали нервные клетки. Вы были близки к тому, чтобы полностью утратить способность формировать новые долгосрочные ассоциации – то есть к прогрессирующему повреждению мозга. Метод, который я применила к вам, обычно используется на последней стадии редактирования памяти – я использовала его, чтобы уничтожить старую память, рвавшуюся на поверхность. Мне жаль, но теперь вы не сможете получить к ней доступ – у вас останется то, что успело интегрироваться во время фуг, но все остальное, что бы там ни было, уничтожено навсегда. Сэм ослабил свою хватку на мне, и я прислонилась к нему, глядя на доктора. – Разве я давала вам разрешение манипулировать своим разумом? – спрашиваю я. Хант просто смотрит на меня. Я чувствую себя потрясенной. Если она сделала это против моей воли, это… – Да, – говорит Сэм. – Что? – Ты была совсем плоха. – Он снова сгорбился. – Хант описывала ситуацию тебе и мне, я просил ее сделать все необходимое, а она сказала, что не может – ты тогда была в бреду. И тут ты вроде очнулась… она спросила тебя… и ты согласилась. – Но я этого не помню, – говорю я, а потом задумываюсь. Нет, вообще-то… вроде что-то помню. Но я не могу быть уверена на все сто, не так ли? Ох. Я смотрю на Хант. Узнаю выражение ее глаз. Долго-долго смотрю на нее, потом мне удается заставить себя кивнуть – очень вынужденно, но и этого достаточно, чтобы стравить напряжение. Думаю, мы все выдохнули одновременно. Теперь я никогда не смогу узнать до конца, кем была, не так ли? Но это все еще не так плохо, как участь, ждавшая меня в противном случае. Я не помню точно ни приступы, ни судороги, ни свое согласие на какие-либо манипуляции, имевшее место, очевидно, между ними, – но сделанного не воротишь в любом случае. Думаю, пора открывать новую страницу жизни. – Вообще-то, – говорю я Хант и Сэму, – я чувствую себя… гораздо лучше! Сэм смеется, и в этом смехе есть что-то грубое, граничащее с истерикой. – Лучше, правда? – Он снова обнимает меня, и я обнимаю его в ответ. Доктор Хант улыбается – как мне кажется, с облегчением оттого, что щекотливая ситуация разрешилась. Подозрительная часть меня запоминает это, но даже она готова признать, что Хант в самом деле может быть лишь той, кем кажется – доктором-ортодоксом, руководствующимся лишь лучшими интересами своих пациентов. Она, конечно, заодно с Фиоре и епископом, но иметь во вражеском стане такого в общем-то неплохого человека – утешение. – Так когда я могу пойти домой? – спрашиваю я с надеждой. Оказалось, меня оставят в больнице до конца дня и на ночь. Здешний быт утомителен и полон призраков в белых одеждах, катающих свои тележки с едой, бельем и снадобьями темного века. Я все еще чувствую слабость, но достаточно окрепла, чтобы встать и самостоятельно сходить в туалет. Идя назад, я замечаю, что шторы вокруг другой занятой кровати в палате задернуты. Оглядываюсь по сторонам – медсестер нет. Собравшись с силами, я подхожу. Там лежит Касс, и на нее больно смотреть. Ее ноги от пят до колен ампутированы – их просто нет, – обрубки приподняты на ремнях. Синяки на лице поблекли до уродливого зелено-желтого цвета, за исключением глазниц, которые с виду одновременно опухшие и впалые. Она все еще болезненно худая; полупрозрачный пакет, полный жидкости, медленно опорожняется в ее вену через трубочку. – Касс? – тихо зову я ее по имени. Ее веки с трудом приподнимаются, глаза поворачиваются ко мне. – Гх-х-х, – произносит она. – Что-что? – Я наклоняюсь поближе, она слегка вздрагивает. – Что ты говоришь?.. Сзади ко мне торопятся шаги. Подходит медсестра-непись. – Пожалуйста, отойдите, отойдите от пациента, – бубнит она на ходу. – Какие ее шансы? – требовательно спрашиваю я. – Что вы будете с ней делать?.. – Пожалуйста, отойдите от пациента, – повторяет медсестра в последний раз и вдруг перескакивает на новую диалоговую ветку: – Все вопросы адресуйте вышестоящему медперсоналу. Спасибо за ваше участие. Возвращайтесь в постель. – Касс… – предпринимаю я последнюю попытку достучаться до нее. Словно хрупкая снежинка, мысль о манипуляциях с моими воспоминаниями кружится в голове и застывает над всем остальным. Я чувствую себя ужасно. – Ты меня слышишь, Касс? – Возвращайтесь в постель, – говорит медсестра слегка угрожающим тоном. – Да иду я, иду! – говорю я, отшатываясь от бедной раненой Касс. Я была одержима ею долгое время, считая – вот она, Кей. Но настоящая Кей все это время спала в мужском теле в соседней комнате. А жизнь Касс текла по руслу чудовищного кошмара. Здесь что-то не так с этикой. Я не думаю, что Хант – убежденная злодейка. Но она сотрудничает с Фиоре и Юрдоном, хотя ни один здравомыслящий ученый не пошел бы на это. И потом она провела мне несанкционированную редакцию памяти, а это уже противозаконно. Но я не могу быть уверена, что не согласилась? И был ли у меня – или, раз на то пошло, у Хант – выбор? Я трясу головой, жмурюсь. Все эти противоречия и прочие когнитивные диссонансы грозят свести меня в могилу. * * * За окнами – солнечное утро четверга, когда доктор Хант является вновь, садится у моей кровати с блокнотом в руке и подбадривает меня искренней улыбкой. – Итак, Рив, вы прекрасно совладали со всеми невзгодами. Выздоровление идет полным ходом. Думаю, есть все основания выписать вас. – Шариковой ручкой она что-то строчит в блокноте. – Вы все еще идете на поправку, так что мой вам совет – следующие несколько дней никаких серьезных нагрузок! Вы не должны возвращаться на работу раньше четверга следующей недели, а еще лучше – сидите дома до следующего за ним понедельника. Этот лист потом отдадите Яне – это официальный больничный. Если вдруг почувствуете недомогание, или у вас повторится приступ головокружения, немедленно звоните в клинику. – А на скорую помощь нельзя рассчитывать? – осведомляюсь я. Хант убирает непослушный седоватый локон за ухо. – Мы еще находимся в процессе привлечения новых людей в сообщество, – отвечает она. – Парамедиков здесь не будет до следующей недели. Им предстоит модернизировать свои импланты, чтобы обзавестись дополнительными навыками. Но если через две недели вы вызовете скорую помощь или полицию, вам не придется иметь дело с сотрудниками-зомби. – Доктор оглядывает палату. – Как говорили в темные века, всегда не хватает рук… – Вообще-то, я хотела спросить… – Я не заканчиваю фразу, не зная, стоит ли вообще затрагивать эту тему, но Хант уже знает, к чему я клоню. – Вы поступили правильно, вызвав скорую помощь, – решительно говорит она. – Не сомневайтесь в этом. – Она хватает меня за руку, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. – Но зомби, увы, бесполезны, когда дело касается чего-то большего, чем рутина. – Она тихо вздыхает. – Будет проще, если помогать мне станут живые, обучаемые нестандартным навыкам и решению комплексных задач люди. – Сколько человек в итоге начнут жить в симуляции? – спрашиваю я. – В материалах вначале говорилось что-то о десяти… приходах по десять человек, но если вам требуются живые полицейские и медики – значит, к заселению запланировано гораздо больше? Доктор выглядит удивленной.