Кретин! Слащавый и фальшивый, как сахарин! Как он мог ей нравиться?! Голос в трубке все еще бубнил что-то ласково-бессмысленное. Вставляя время от времени универсальные «м-м» и «угу», не отрывая телефона от уха, Арина шагнула к компьютеру, подвигала мышкой, неловко потыкала в клавиатуру — залезла в «облако», где хранилась компрометирующая запись. Удалять ее было жаль до озноба — вдруг она никогда больше не услышит морозовского голоса! Но хранить… нет, довольно. Что бы там ни говорили о надежности «облачных» хранилищ, на каждый замок может найтись свой ключ. И плеер — да, его память тоже нужно почистить. Мало ли в чьи руки может попасть эта безобидная «игрушка». Потому что она вдруг поняла, почему Эрик позвонил именно сейчас, когда с момента смерти Шубина прошло почти полгода. Раз позвонил, значит, с помощью баклушинских манипуляций шансы на пересмотр дела Транько поднять не удалось. Ну да, наверняка! Какие еще могут быть варианты? Значит, надежды на Баклушина у Эрика больше нет… и значит, дело против Халыча… развалилось? Разваливается? Точно. Паззл сложился. Мысль, что Халычу ничего больше не угрожает — ну или по меньшей мере к тому все идет — эта мысль ошеломила Арину даже сильнее, чем когдатошнее его признание. Ах, Эрик, ты и не знаешь… Да что там, тебе и в голову не придет, насколько полезным оказался твой звонок! И уж тем более тебе никогда не догадаться — почему. Она еще что-то отвечала на нежные заигрывания сладкого голоса в трубке, даже, кажется, согласилась встретиться, моментально выбросив это из памяти. А, пустое! Даже если она и забудет, господин помощник адвоката наверняка проявит нужную настойчивость. Пусть его! Главное она от него уже узнала: Баклушинское «дело» против Морозова либо уже развалилось, либо близко к тому. За одно это Эрику можно было сказать спасибо. К тому же этот звонок навел ее на еще одну идею. Может, не столь ошеломительную, но, возможно, еще более перспективную. Однако, это ведь и впрямь неплохая мысль, подумала Арина, убирая телефон в карман. Эрик… да нет, черт с ним, с Эриком. Но ведь и в самом деле: в мире зачем-то существуют адвокаты! Адвокаты! Больше адвокатов — хороших и разных! Адвокат осужденной за убийство мужа Алисы Федяйкиной, тот, что столь эффектно «выкрал» ее пару недель назад, отрекомендовался Робертом Моисеевичем. А фамилия… Почему Арина не обратила внимания на фамилию? Не расслышала? Да, пожалуй, так: визитку свою вручить он все-таки удосужился. Вот только где эта визитка? Арина пошарила по всем, в том числе сумочным, карманам, перелопатила громоздящиеся на столе бумажные терриконы, даже в ящики стола заглянула — может, раздраженная общением с Бибикой, бросила картонный прямоугольничек куда попало? Визитки не было нигде. Неужели выбросила? Вот балда-то. И как теперь этого кадра искать? Ну-ка, Арина, рявкнул внутренний голос, переключившись с нежного шепота на зычный командный тон, хватит ныть. Включи мозг: искать — твоя работа, ну так и представь, что господин адвокат нужен тебе по какому-нибудь делу. Как, собственно, и есть. Если подумать. Это ведь должен быть тот же кадр, что представлял Алисины интересы в ходе следствия и судебного процесса? Скорее всего. А где-то в материалах должны быть координаты господина как-его-там, который осуществлял защиту федяйкинской вдовы. В деле он себя показал очень впечатляюще — толковый, сообразительный, бился аки лев… Да, точно. Именно он и осуществлял. Роберт Моисеевич Львов. И фамилия вполне подходящая. Вот только с этим ли персонажем она разговаривала? Может, в машине был вообще кто-то другой? Остановись, Арина, не усложняй, насмешливо скомандовал внутренний голос, что за конспирология, так и до паранойи недалеко. Ничего я не усложняю, фыркнула она. Просто… Откуда мне знать, что кадр, столь экстравагантно обеспечивший себе возможность поговорить, именно Львов? На лбу-то у него не написано, что он Роберт Моисеевич. Впрочем, после недолгих поисков в мировой паутине сомнения рассеялись: давешний Аринин собеседник был именно адвокатом Львовым — или как минимум точным его двойником. Но двойник — это, пожалуй, уже чересчур конспирологично, внутренний голос прав. Значит, Львов Роберт Моисеевич. Ей стало смешно. Она, следователь, собирается сама наводить мосты с адвокатом? Ах, Роберт Моисеевич, у меня тут случайно рояль в кустах обнаружился, в смысле информация появилась, вносящая серьезные сомнения в виновности вашей уважаемой клиентки. Не интересуетесь? Ну да, вполне возможно, что разговором в машине он преследовал какие-то собственные цели, и что его убежденность в Алисиной невиновности — не более чем игра… Может быть, может быть. Но попробовать-то можно? И она решительно, гоня мысли о недопустимости контактов с «той» стороной, взялась за телефон. Главное — результат чтоб был, а с этическими терзаниями она как-нибудь после разберется. * * * Угрызения совести терзали Арину долго. Дня три, не меньше. Потом в коридоре, где располагался ее кабинет, возник ремонт. Смуглые люди в синих комбинезонах таскали туда-сюда стремянки, заляпанные краской ведра, рейки, плитку и бог знает что еще. Полы там и сям застилала толстая полиэтиленовая пленка, но при ходьбе все равно следовало соблюдать предельную осторожность: зазевавшись, можно было запросто угодить в краску, клей или дыру в той же пленке. От душевных терзаний все это отвлекало более чем эффективно. Еще некоторое время спустя один из «злодеев», с которым не предвиделось никаких неожиданностей, вдруг устроил прямо в зале суда настоящий цирк. С биением в конвульсиях. дикими стонами и тому подобным весельем. Симулировал, разумеется, но психиатрическую экспертизу назначать все-таки пришлось. А Арина, разумеется, получила ощутимый втык. Разозлившись, она даже пообещала, что теперь станет назначать «психиатричку» каждому из подследственных — не то чтобы во избежание подобных эксцессов, просто тогда уж точно никто не придерется, тогда пусть психиатры отвечают! Но, разумеется, ее афронт не произвел на Пахомова никакого впечатления. В общем, обычные следственные будни. В коловращении этих самых будней, вдобавок разрываясь между Денисом и Майкой, Арина почти забыла о своем звонке Алисиному адвокату. Почти. Ровно до того момента, когда после одного из внеплановых совещаний Пахомов попросил ее задержаться. Она вспомнила бессмертное «А вас, Штрилиц, я попрошу остаться» и состроила самую невинную мордочку: — Пал Шайдарович, а что такое? У меня вроде все в порядке… — и тут же мысленно выругалась: вот балда, первое же правило: не начинай оправдываться, пока к стенке не приперли, кто оправдывается — по умолчанию виноват, сама же этим на допросах пользуешься… Впрочем, Пахомов, кажется, пропустил ее промах мимо ушей, спросив довольно равнодушно: — Ты самоубийство Шубина помнишь? Если бы что-то поручить хотел, быстро подумала Арина, скорее всего, предложил бы присесть. А оставил стоять — ох, точно выговора не миновать. Неужели знает?! — Я все свои дела помню, Павел Шайдарович, — скромно улыбнулась она. — Молодец, — сказал он с непонятной интонацией, не то похвалил, не то пригрозил. — Было в списке убийство некоего Федяйкина. — Падение с собственного балкона? — Помнишь… — Пахомов покачал головой. — И какие соображения? Арина пожала плечами. — Святую невинность не строй. Кого стала бы отрабатывать? Дочку? — Мелкая она слишком, — вздохнула Арина. — А Федяйкин был вполне приличных размеров мужчиной. Это все равно как мне с вами бороться. Весовые категории слишком разные, не справилась бы она. — Продолжай. — Анна Гавриловна, ну родственница его троюродная, что лет шесть между двумя женами за дочкой присматривала, якобы в Египте отдыхала, но на самом деле… — покосившись на внимательно молчащего Пахомова, Арина набрала побольше воздуха и продолжила почти без интонаций. — На самом деле ни в какой Египет она не летала. Зато месяца полтора спустя отметилась в клинике «Орион». Аборт делала. — То есть вместо Египта где-то поблизости с любовником развлекалась? — Скорее пыталась классическим женским способом превратить любовника в мужа. — Что, впрочем, не исключает возможности выбрать пару часов на убийство, — хмыкнув, подытожил Пахомов. — То есть, подозреваемых, кроме уже осужденной госпожи Федяйкиной, нет? — Ну… — Арина поглядела на потолок, словно надеялась обнаружить там что-то полезное, например, совет, что рассказать и что оставить при себе. На потолке, разумеется, ничего такого не обнаружилось. — Был там один неучтенный посетитель в то утро, — медленно проговорила она. — На камерах засветился, а никто из жильцов не признает гостя. И консьержка клянется, что незнакомый парень. — Много знаешь, — с той же непонятной, не то одобрительной, не то угрожающей интонацией констатировал Пахомов. — И с консьержкой поговорила… Какие еще соображения? — Ну… — опять промычала Арина, никак не в силах сообразить, что же можно Пахомову сказать. — Дочка федяйкинская к папиной смерти вполне равнодушна. А у нее горячий поклонник имеется и, возможно, не один. Все это была, конечно, полная ерунда. Поклонники-то у Кристины были, но вряд ли настолько преданные, чтобы ради нее убить. Но не рассказывать же Пахомову про таинственного «охотника», про которого ничего не известно. Нечеткая фотография и невнятное изображение с камер наблюдения плюс такое же невнятное описание в деле о смерти священника. По остальным эпизодам гипотетической серии и того нет. Так что нет, этого говорить нельзя. А вот гипотетический Кристинин поклонник — версия как версия, для начала сойдет. Пахомов махнул рукой — мол, хватит: — Достаточно, — он погрозил Арине пальцем. — Адвокат осужденной госпожи Федяйкиной апелляцию на пересмотр подал. И, что самое любопытное, суд с доводами защиты согласился. Тебе об этом что-нибудь известно? — Откуда же, Пал Шайдарович? — Арина сделала вид, что удивилась, но мысленно начала молиться всем известным и неизвестным богам. Ох, сейчас будет такая выволочка… Хотя… Предположения — не улики. Главное — твердо стоять на «знать не знаю, ведать не ведаю». О том, что предположения — не улики, начальник знал не хуже ее самой, поэтому только хмыкнул скептически: — Вот как? — он вздернул бровь, но после полуминутной битвы взглядов подтолкнул к ней знакомую папку. — На вот, принимай дело — и в путь. — Так если на пересмотр… — растерянно протянула Арина. — Почему мне? Там же Глушко расследовала… разве… — Ага, — удовлетворенно хмыкнул Пахомов. — Значит, что расследовала Эльвира, ты помнишь, а про пересмотр дела не в курсе… Доиграешься ты у меня, Вершина! — с минуту он сверлил ее убийственным взглядом, потом вздохнул. — Забирай дело, и кыш с глаз моих! * * * Квартал был довольно старый, поздней хрущовской и ранней брежневской застройки. Первые хрущовки строили, что называется, квадратно-гнездовым способом: ровными, по линеейчке, рядами, как бараки в лагере. Потом кто-то заявил, что засилье прямых углов человеку противопоказано: настроение, дескать, от этого портится, и даже болезни заводятся. Удивительно, но крамольную эту мысль почему-то не затоптали на корню, напротив, даже прислушались. И начали строить уже с некоторой фантазией. Пятиэтажки вперемежку с девятиэтажками, то параллельно, то наискось, то вдруг оставляя среди домов некую «поляну» — непременно с бессмысленным чахлым прудиком посередине. Видимо, предполагалось, что местные жители станут с удовольствием в сем уголке природы прогуливаться. Сидеть на травянистом откосе, глядеть с улыбкой, как плещется в хрустальной воде веселая рыба. Запланированные травянистые откосы, конечно, быстро заросли непроходимым ивняком и покрылись обильными следами человеческого присутствия, рыбы же в прудиках отродясь не бывало. Жижа, наполнявшая гнилые эти «озера», сходство с водой имела весьма относительное, летом они плотно и довольно вонюче зацветали, зимой промерзали до самого дна — какая уж тут рыба. Человек в черной куртке обогнул белесую лепешку еще не начавшего оттаивать пруда, миновал несколько домов, присмотрелся — да, здесь будет отлично. Хорошее место. Ближайшие фонари скрыты массивной коробкой длинной девятиэтажки, так что дорожка ныряет в густую тень, кое-где разбавленную полосами света из окон. Но светлых пятен мало. Деревья, высаженные, должно быть, сразу после строительства, успели за десятилетия вымахать в настоящих гигантов, даже кустарники дотянулись до третьего этажа, так что и сейчас, без листвы, сеть стволов и ветвей служит отличной ширмой, отсекая и свет, и лишние взгляды. Человек в черной куртке еще раз огляделся, выбрал место — возле стены дома тьма сгущалась почти до непроглядности — и, легко прислонившись к стене, принялся ждать. Мысли потекли по привычному кругу. Какая-то дурочка ухитрилась вытащить камешек из тщательно выстроенной конструкции, и та, казавшаяся монолитной, пошла змеиться трещинами, чуть ли не зашаталась. Но ничего, не беда, все нормально, ничего еще не потеряно. Нужно просто кое-что исправить. Вернуть камешек на место уже не получится, но не позволить амбициозной дурочке хвататься за соседние «камешки» — вполне возможно. И даже очень просто. Некоторые размышляют неделями — а все тем временем рушится. А надо просто брать — и делать! Семь раз отмерь, видите ли! Ха! Пока отмеряешь, и резать нечего будет! Что б они все понимали! У них, у тех, кто бесконечно размышляет, прикидывает да высчитывает, у них и мысли, и настроение — блеклые, скучные, размеренные. Как похоронная процессия или школьная тетрадь в клеточку. Мелкие. Все по шажочку… А как же вдохновение? Как же обжигающий азарт, буйной волной вскипающий внутри при виде неожиданного — незапланированного, черт побери! так что грош цена всем вашим предварительным расчетам! — препятствия? Веселый злой азарт, острыми ледяными брызгами бьющий в голову — так что и мысли становятся такими же точными и прицельными, как эти брызги. Такими же безжалостными, без тени сомнения попадающими точно в цель — словно цель сама их притягивает! Чего там обдумывать?! Может, еще и обойти внезапное препятствие посоветуете? Осторожненько, да? Все эти обдумывания, предварительные расчеты, вся эта якобы необходимая аккуратность и педантичность — для тех, кто не уверен в себе. Ведь что есть препятствие? Помеха на пути к цели. Ее не обходить надо, даже не перепрыгивать, бесконечно долго примериваясь и прикидывая высоту, силу толчка, мучительно высчитывая поправку на ветер. Глупость! Или нет, не глупость — сомнения. Сомнение в собственных силах, а главное — сомнение в собственной удаче! Она — дама капризная, неуверенных не любит. Нет уж. Идите к черту со своими песнями об осторожности! Снести мешающий движению камень и все дела! Р-раз — и нет препятствия! Расчеты! Осторожность! Предусмотрительность! Вот и сидите в своих расчетах! Еще и спасибо потом скажете! Тогда-то признаете, что все ваши предостережения — тьфу! А если не признаете… да, очень может быть… признать свою неправоту — это ж немыслимо! Ну и не признаете — да и черт с ним, с признанием! Все равно будет ясно, что сильнее: хитрость с ее осторожной медлительностью и тщательным планированием — или вдохновенный всепобеждающий, сметающий все на своем пути азарт борьбы!