— Да, — протянул он, — тут лимона на полтора будет! — Боже мой! — воскликнула Нинон, рассматривая небольшие серьги, в которых зеленым огнем блестели изумруды. — Какая прелесть! — Нравятся? — усмехнулся Цыган. — Еще как! — Тогда возьми их себе! — неожиданно для себя вдруг проговорил Цыган. Женщина изумленно взглянула на него. Она прекрасно разбиралсь в воровских понятиях и знала, что все это богатство принадлежит всем. Говоря откровенно, Цыган был уже и сам не рад врвавшемуся у него «возьми их себе». Но назад слово взять уже не мог. Ладно, Бог с ними с этими серьгами, в конце концов, он вычтет их из своей доли. Так что проблем с обществом у него не будет… — Бери, бери! — ласково произнес он. Дважды повторять подобное приглашение Нинон было не надо. Она быстро сняла свои старые серьги, надела новые и подошла к стоявшему на комоде зеркалу. — Вот это да! — восхищенно воскликнула она, едва взглянув на себя. — Да, — снова улыбнулся он, любуясь серьгами, которые удивительным образом шли Нинон, — красиво! — Ну что, — весело спросил он, когда Нинон, вдоволь налюбовавшись подарком, уселась за стол, — обмоем! — Конечно! Минут через десять, Нинон все-таки сняла серьги, как всегда снимала их перед занятием любовью. А прилично поддатый Цыган, снова и снова ненасытно целуя Нинон, на целых вда часа забыл и о Хроме, и о Графе, и о привезенном им подарке… Забыл о Цыгане и Алексей, которого ждало куда более приятное свидание. Через час он был на Казанском вокзале, куда в два часа дня должен был прибыть поезд из Астрахани. У входа в вокзал он купил букет цветов и направился на перрон. Несмотря на февральский мороз, на перроне было полно встречающих. До прихода поезда было еще полчаса, и Анненков отправился в буфет. Впрочем, это он так только назывался «буфет». Жидкий чай, какое-то подобие кофе и леденцы, — вот и все, чем мог похвастаться полный буфетчик, с тоской наблюдавший за входящими в вокзал. Ничего удивительного в этом убожестве не было. В 1940 году, в СССР разразился очередной продовольственный и товарный кризис, и многотысячные очереди стали обыденным явлением по всей стране. Именно тогда в лексикон советских людей прочно вошло слово «блат», который, если верить появившейся в то время пословице, «был сильнее Совнаркома». Анненков поморщился, вспомнив, сколько ему пришлось заплатить за билет до Москвы для Марины. И ему еще повезло, посольку достать железнодорожный билет в Москву в те времена без специальных документов было практически невозможно. Естественно, для тех, у кого не было денег. Ну а для тех, у кого они имелись, никаких проблем ни с билетами, ни с продовольствием не возникало. Ну а коль так, то при желании всегда можно было найти организацию, а в ней человека, готового за определенную мзду помочь с документом, открывающим дорогу в столицу Родины. Именно такой умелец и помог с билетом для Марины. А все дело было в том, что вкусивший новой любви Дугин даже не стал ничего объяснять Марине. Все еще пребывая в «командировке», он просто передал ей приказ убираться на все четыре стороны. И Марине, считал Алексей, повезло. Да и кто мог поручиться за то, что он, под горячую руку, не спустил бы всех собак на нее? Анненков подошел к стойке, и дородный бефетчик только развел руками, как бы говоря: — Ничего не поделаешь! Вот такой у нас социализм! Анненков понимающе усмехнулся. Каждый день газеты сообщали о колоссальных урожаях и несметном количестве товаров на складах, а прилавки в магазинах сияли пустотой. И даже на рынках молоко продавали сейчас не крынками или бутылками, а стаканчиками, муку — блюдцами, а картошку — поштучно. Понятно, что в этих условиях расцветала дикая спекуляция и не менее жуткий произвол милиционеров, которым приходилсь сдерживать многотысячные очереди. Делалось это очень просто. Милиция выстраивала очереди за квартал от магазина, а потом отбирала 10 человек и вела «счастливцев» под конвоем к магазину. Надо ли говорить, что за определенное вознаграждание в число «счастливцев» попадали не всегда те, кто мужественно ждал своей очереди. Анненков вышел на перрон, где уже отпыхтел парами подошедший поезд. Марина ехала в пятом вагоне, и когда Анненков подошел к дверям, она уже стояла на перроне. И, конечно, Анненков не мог не заметить, как она выделялась среди огромной толпы, заполнившей перрон. Фигурой, волосами, лицом и манерой держать себя. Да, подумал он, эта женщина могла украсить любое собрание. Заметив Алексея, Марина улыбнулась и пошла ему навстречу. — Ну, здравствуй! — радостно улыбнулась она и, обняв его, крепко поцеловала в губы. — Рад тебя видеть! — искренне ответил Алексей, которому все больше нравилась эта женщина. И ничего предосудительного в этом не было. Он был молод, силен и ценил женскую красоту. А Марина понимала в любви толк. Алексей взял у нее саквояж, и они пошли к выходу с перрона. Анненков жил в Сокольниках в отдельной квартире. Едва они окзались наедине, Марина обняла его и покрыла страстными поцелуями. Алексей почувствовал, как его накрывает огромная теплая волна, которая бросила их на кровать, и он с какой-то поразившей его самого одержимостью овладел Мариной. — Ну вот, — улыбнулся он, когда Марина вернулась из ванной, — ты и испортила мне торжественную встречу! — Что ты имеешь в виду? — вопросительно взглянула на нео женщина. — Праздничный ужин и хорошее вино! — Так еще не поздно, — усмехнулась Марина, — особенно если учесть, что в поезде я почти ничего не ела… Анненков быстро оделся и вышел на кухню, где у него были приготовлены купленные по баснословной цене у официанта местного ресторана продукты. Через пять минут стол был накрыт. Алексей разлил вино по бокалам. Марина подняла свой бокал и взглянула на Алексея каким-то странным взглядом. Обычно в нем сквозил интерес, чаще желание, но сейчас было нечто такое, что открылось только Марине, и чего не мог понимать Алексей. Но самым удивительным было как раз то, что так оно и было. А все дело было в том, что Марина впервые по-настоящему полюбила и смотрела на открывшийся ей совершенно по-новому мир совсем другими глазами. И в этом новом мире не было уже ни расчета, ни желания устроиться, ни стремления к выгоде. Более того, та жизнь, которой она жила до этого, со всеми этими дугинами и им подобными, показалась ей мелкой и ничтожной. И она отдала бы сейчас все принадлежавшие ей побрякушки за то, чтобы навсегда остаться с Алексеем, в котором она интуитивно чувствовала совершенно другую, высшую породу. Ее совершенно не интересовало, как он дошел до жизни такой, посокольку она хорошо знала, что означает в Советском Союзе иметь статус «бывшего». Но она точно так же знала и то, что Алексей не способен ни на подлость, ни на предательство, чем бы он не занимался.