Когда вызванные Голиковым офицеры появились в его кабинете, они не задали своему начальнику ни единого вопроса. Да и зачем? По хмурому лицу Голикова было видно, чем закончился его поход к Сталину. Голиков жестом руки указал офицерам на свободные стулья, затем достал из тумбочки стола початую бутлку коньяка, три рюмки и тарелку с тонко нарезанным лимоном и шоколадными конфетами. Он быстро разлили коньяк и, кивнув сидевшим напротив него офицерам, быстро выпил коньяк. По губам известного своими эстетическими взглядами полковника Громов пробежала улыбка. Голиков дождался, пока тот слегка пригубил коньяк, и сказал: — Да, Сергей Николаевич, ты прав, сейчас не до смакования! — Что, — поднял тот густые брови, — все так плохо, Филипп Иванович? Голиков только махнул рукой. В его кабинете не было прослушки, и тем не менее он не хотел обсуждать решения вождя даже с самыми проверенными людьми. — Нам приказано, — почти дословно передал он приказ-пожеление Сталина, — работать, думать и не поддаваться на провокации… С этими словам он налил себе еще коньяка и также залпом выпил его. На этот раз Громов не улыбался. Да и какие еще могли быть улыбки, когда все задуманное им и Москвиным и одобренное Голиковым летело к черту. А задумано было много. Громов прекрасно знал о том, что происходило в немецком Генеральном штабе, и нисколько не сомневался в том, что война начнется уже очень скоро. Конечно, он никогда об этом никому не говорил, но, будучи классным аналитиком, никогда не верил в хитрость Сталина, ни в миролюбие Гитлера. Более того, он с каждым днем все более убеждался, что Сталин и его окружение жили в каком-то иллюзорном мире, оторванном ими же самими от реальности. Они не желалали даже слушать об истинной обстановке, если та противоречила собственным представлениям о том, или ином вопросе вождя. Не испытывал он никакого почтения и к назначенному в июле 1940 года заместителем Начальника Генерального штаба РККА и начальником Главного разведывательного управления РККА Голикову. Обладая практически всей информацией об агрессивных планах фашистского вермахта, Голиков сознательно передавал Сталину, который верил, что в ближайшие полгода Гитлер не нападет на СССР, разведывательные сводки с пометкой «дезинформация». Бывший армейский командир и дилетант в разведке, он начал свою деятельность в разведке с того, что обрушился на кадровых работников. Он упрекал их в том, что они слишком долго сидели за границей и обростали многочисленными связями с иностранцами. Ему весьма тактично намекнули на то, что это и есть главнейшее условие глубины и надежности информации. Однако тот только махнул рукой. — Бросьте мне сказки рассказывать, — резко произнес он. — Настоящего большевика на мякине не проведешь! И сейчас «настоящий большевик» был по сути дела единственным человеком в ГРУ, который искренне верил в «дружеские намерения Германии», а заключенный с ней пакт считал «продуктом диалектического гения товарища Сталина». Именно с его подачи была разработана «баранья» теория, согласно которой Германия не рискнет напасть на СССР, не имея на складах миллионы бараньих полушубков. Однако цены на шерсть в Европе не росли, и начальник ГРУ, несмотря на наличие проверенной информации о скором нападении Германии на СССР, продолжал нести на стол вождя утешительные сведения о том, что «подготовка германских армий на восточной границе есть маскировка перед высадкой фашистских войск в Англии». Убежденный сталинист не мог даже и предположить, что в начале войны Сталин будет так испуган неожиданным поворотом событий, что начнет лихорадочно искать перемирия с фашистами на любых условиях. Он прикажет Берии наладить контакт с Гитлером и предложит тому Прибалтику, Украину, Бессарабию, Буковину, Белоруссию и Карелию. Отец всех народов будет готов отдать в рабство полстраны, лишь бы уцелел он сам и его режим. Однако самонадеянный фюрер лишь презрительно поморщиться. Да и зачем ему будет нужно это перемирие, если он и так возьмет это все в ближайшие месяцы? Но когда страх пройдет и надо будет найти виновников катастрофы, Сталин расстреляет Павлова и обвинит во всех грехах разведку и, в первую очередь, военную. В отличие от очень многих генералов, Голиков уцелеет и с началом войны во главе советской военной миссии отправится в Лондон и Вашингтон с заданием заключить соглашение с Великобританией и США о военном сотрудничестве. После возвращения он будет командовать 10-й армией, участвовавшей в обороне Москвы. Но все это будет потом, а пока Громов прекрасно знал о том, что его шеф подавал руководству только ту информацию, которая отвечала мнению И. В. Сталина. Осуждал ли он его за это? Нет, скорее понимал. Громов часто думал о том, как бы повел он сам, будь он на месте Голикова. И не находил ответа. Ну, пошел бы он резать правду-матку, а что дальше? А дальше получил бы на всю катушку. В чем-в чем, а в этом он не сомневался. Его посадили бы как провокатора и паникера. А на его место пришел бы тот же Голиков, только и всего… Да, он хорошо знал о том, что Германия не была готова к войне на все сто процентов, но он не сомневался и в том, что Гитлер не будет дожидаться того дня, когда Красная армия перевооружится и залечит ненесенные ее командованию Сталиным кровавые раны. Не сомневался он и в том, что кадры для работы за линией фронта и в возможном тылу надо готовить уже сейчас, когда в их распоряжении еще имелось хоть какое-то время. Но судя по словам Голикова, их этой возможности лишали. Они посидели еще минут тридцать, пока не допили весь коньяк. Беседа не клеилась. Голиков был слишком подавлен тяжелым разговором со Сталиным, а откровенно говорить он боялся. Да и какой в этом был толк? Ни Москвин, ни Громов, ни он сам не могли повляить на сложившуюся ситуацию. — Так что будем делать, Филипп Иванович? — спросил Москвин, когда Голиков разрешил подчиненных быть свободными. — Работать и думать! — с неожиданной резкостью ответил Голиков. Понимая, что неофициальная часть кончилась, офицеры щелкнули каблуками и повернулись. Не успели они дойти до двери, как Голиков, прекрасно понимавший, с какими чувствами покидали его кабинет сотрудники, сказал: — Я думаю, что товарищ Сталин, как всегда прав… Офицеры повернулись, и Москвин ответил: — А мы никогда в этом, Филипп Иванович, и не сомневались! Голиков кивнул и, оставшись один, снова потянулся к бутылке. Вполне возможно, что в этот момент он подумал о том, что отныне на доклад к вождю надо ходить только с одной папкой. Когда офицеры вышли из Управления, Москвин предложил: — Давай пройдемся! — С удовольствием, — кивнул Громов. Москвин приказал шоферу его машины следовать за ними в пяти метрах и закурил. Метров двадцать они шли молча.