Москвин сосердоточенно курил, а Громов, прекрасно догадываясь, о чем пойдет речь, ждал начало беседы. Они давно работали вместе и научились понимать друг друга без слов. Громов отвечал в отделе Москвина за работу с эмиграцией. И работы у него все эти годы хватало. Более того, в последние месяцы ее стало намного больше. Русские эмигранты были рассеяны по всему миру, но сосредоточениия основной их массы было два — Европа и Дальний Восток. Костяк собственно белой эмиграции в Европе составили участники новороссийской, крымской и дальневосточной эвакуаций, которых насчитывалосьо около полумиллиона человек. Это были и солдаты белых армий, и беженцы. Вместе с 700 тысяч русских, которые оказались за рубежами России по тем или иным причинам, и тех, кто бежал и нее уже при советской власти, за границей проживало около полутора миллионов эмигрантов. Среди них были не только русские, но и армяне, грузины, украинцы, белруссы и представители других национальностей. Собственно русских эмигрантов в 1922 году насчитывалось 863 тысячи. Тех, кто бежал уже из СССР, нельзя было назвать белыми, поскольку они мало интересовались политикой и бежали от террора и ужасов советской экономики. Через польскую границу уходили солдаты Махно и «зеленых» «батьков», украинские националисты. Главный центр эмигрантской жизни был сначала в Берлине, потом в Париже. Другими центрами были Белград, Варшава, Прага, Рига, София, Харбин и Шанхай. В поисках работы и хлеба эмигранты все чаще уезжали за океан в США, Канаду, Парагвай, Бразилию, Аргентину, Австралию. Те, кто выехал за океан или шел на государственную службу, обычно принимали иностранное подданство. Зарубежная Русь состояла по большей части из культурных слоев русского общества. Рождаемость была низкой, старшее поколение быстро освобождало молодежь от забот о себе. В культурном отношении эмиграция была сказачно богата. «Философские пароход», на котором по прихоти Ленина был выслан за рубеж цвет россйской культуры и мысли, был способен осчастливить как задыхавшуюся от бездуховности Европу, так и Америку. Всего было выслано 225 неугодных советской власти интеллектуалов. Основную массу изгнанников составляли философы, именно поэтому пароход, увозивший их в Европу, получил название «философского». Хотя на самом деле было два парохода. Было среди них и немало тех, кто имел мировую известность. Бердяев, Франк, Ильин, Шестов, Лосский, Набоков, Бунин, Пригожин, Сикорский, Северский, Шаляпин, Рахманинов, Стравинский, Павлова, Баланчин, Вернадский… Такое созведие могло осчастливить всю Европу. Вместе с ними отправлялись в изгнание «выброшенные с территории РСФСР», а именно такой была формулировка официального сообщения для печати, крупнейшие экономисты, врачи, агрономы, инженеры, психологи, юристы и писатели России. Но эти люди были не только изгнаны, каждый из них оставил в своем «деле» обязательство никогда не возвращаться на территорию РСФСР, в противном случае их ожидал расстрел без суда. Громов знал о том, что Ленин производил отбор в тот момент, когда Крупская занималась с ним простейшими задачами для семилетнего ребёнка, которые вождь, судя по сохранившимся тетрадкам, не мог решить сам: умножение двузначных чисел на однозначные. И ничего кроме боли и стыда за свою страну не испытывал. Конечно, изгнанники не собирались сидеть, сложа руки, и создавали русские культурные научные общества, в том числе «Русские академические группы». В двадцатых годах возникло несколько русских высших учебных заведений, и в том числе Богословский институт в Париже и Политехнический в Харбине. Русские гимназии были в Китае, Латвии, Чехословакии, Югославии. Важную роль играла Церковь. Храм служил не только домом молитвы, но и опорой общественной жизни. Некоторые белые офицеры приняли священство, в церковную жизнь уходили подчас и бывшие революционеры. Но политический спектр эмиграции был так широк, от меньшевиков до черносотенцев, что далеко не все признавали эти «центры эмиграции». Очень скоро черносотенцы сошлись с близкими им деятелями в Германии, искавшими «специалистов по еврейскому вопросу». Левые круги эмиграции полагали, что конец советской власти придет в результате ее «эволюции». Правые продолжали надеяться на «весенний поход», то есть на иностранную интервенцию. И теперь, когда этот «весенний поход» был не за горами, наиболее реакционно настроенные эмигранты мечтали о скорой победе над большевиками и создании новой, а вернее, о восстановлении с помощью немцев монархической России. И, конечно, они, как на Западе, так и на Востоке, готовились не только словом, но и делом помогать немцам. В отличие от благодушно настроенного Голикова и его хозяина на Западе прекрасно понимали, что война предрешена, и готовились к ней. В меру своих возможностей готовились к ней и Москвин с Громовым. Беда была только в том, что эти самые возможности у них были весьма ограниченными. Они не могли заявить о том, что не верят ни в какие договоры с Германией, а потому работали с оглядкой на официальную линию. И это было не так сложно, поскольку санкционировавший их работу Голиков практически ничего в ней не понимал. — И что ты скажешь по этому поводу? — нарушил, наконец, затянувшееся молчание генерал. — Только то, — ответил Громов, — что нам надо работать и думать… Москвин поморщился. Он ожидал от старого приятеля совсем другого ответа. — Да подожди ты хмуриться! — рассмеялся Громов. — Конечно, нам надо выполнять приказ, но я предлагаю работать и думать точно так же, как мы работали и думали до этого дня… Москвин облегченно вздохнул. Вот теперь он услышал то, что и хотел услышать. Конечно, это было рискованно. Но вся их работа была чаще всего сплошным риском. Да и что значила их личная неудача по сравнению с той страшной и огромной бедой, которая уже очень скоро должна была обрушиться на их страну? Об успехе задуманной ими грандиозной игры говорить было рано, да и бессмысленно, поскольку она зависела от стечения или нестечения огромного количества самых разообразных обстоятельств, от которых всегда зависит любая, даже самая незначительная, на первый взгляд, операция. Но играть, несмотря ни на что, было надо. Пусть даже на свой страх и риск. Москвин остановился и протянул приятелю руку: — Спасибо, Сергей… Завтра же запускай колесо… Тебя подвезти? — Нет, спасибо, — махнул рукой Громов, — я хочу прогуляться! — Тогда до завтра! — еще раз пожал приятелю руку Москвин и уселся в подъехавшую машину. Машина медленно тронулась и вскоре исчезла за поворотом. Громов долго смотрел ей след. Да что там говорить, ему повезло с начальником. И дело было даже не в том, что Москвин был один из самых выдающихся разведчиков, не раз смотревший смерти в лицо, а настоящий мужик. Куда важнее было то, что он был одним из тех, которые не только не ломались, но и не гнутлись. Все правильно, подумал полковник, вспоминая Льва Толстого: Делай, что должно, и будь, что будет…