В 1938 году Кирилл Владимирович умер. Владимиру был двадцать один год. Чтобы прекратить распри среди Романовых и сплотить монархическую часть эмиграции, Владимир Кириллович не стал провозглашать себя императором, а ограничился титулами «Главы Российского императорского Дома» и Великого Князя. Это многолюдное мероприятие было освящено высшими иерархами Русской Православной Церкви за рубежом. Однако его сторонники, так называемые «Кирилловичи», всегда считали его «Императором де-юре Владимиром III». В этом случае отсчёт Владимиров, по-видимому, велся от равноапостольного князя Владимира Святого и Владимира Мономаха. И Кирилл, и Владимир подчеркнуто дистанцировались от политических распрей, которыми жила большая часть эмиграции. Но это не значит, что они могли себя чувствовать во Франции совершенно спокойно. В 1937 году в Париже агентами НКВД был похищен глава Русского общевоинского союза генерал Миллер, бывший руководитель белого движения на севере России. Ни для кого в эмиграции не было секретом, что советские спецслужбы широко используют похищения и индивидуальный террор как оружие против своих врагов. Поэтому виллу «Кер Аргонид» добровольно охраняли несколько бывших русских офицеров, да и французская полиция «Сюрте Женераль» не оставляла своим вниманием претендента на русский престол, на него там завели специальное «дело». Да и кто во Франции мог знать, что НКВД особого интереса к особе Владимира Кирилловича не имел и никаких планов относительно него не вынашивал. Советские агенты в 30-е годы охотились за деятелями того же РОВСа, лидерами украинских националистов, наконец, за Троцким и некоторыми из его сподвижников, но только не за Романовыми. Видимо, на Лубянке их окончательно списали в политический утиль. Когда началась мировая война, французы стали намекать Владимиру Кирилловичу, что ему неплохо было бы вспомнить традиции предыдущей войны и вступить в одну из союзнических армий. Он намёка не понял и предпочел позицию благожелательного наблюдателя. И оказался прав. Не прошло и года, как Франция потерпела военную и политическую катастрофу. 22 июня 1940 года, ровно за год до нападения на СССР, в Сен-Бриак пришли немцы. До поры-до времени они не обращали особого внимания на великого князя, но теперь в преддверии войны они имели на него определенные планы. Работать с ним они доверили руководителю Управления делами русских эмигрантов во Франции Юрию Сергеевичу Жеребкову. Человеку, который являл собой яркий тип русского фашиста. Жеребков был донским казаком, а его прадед дослужился до звания войскового старшины. Он получил известность как один из героев последней русско-турецкой войны. В начале мировой войны генерал Жеребков вернулся на службу и в 1914 году стал императорским генерал-адъютантом и первым в русской армии полным генералом от кавалерии. В дни Февральской революции, на митинге в Новочеркасске, столице Войска Донского, генерал Александр Герасимович Жеребков, которому было 70 лет, сорвал с себя аксельбанты и погоны генерал-адъютанта и заявил о переходе на сторону революции. Отрезвление к генералу пришло быстро. После прихода к власти большевиков он примкнул к белым и покинул Россию при эвакуации армии Деникина из Новороссийска. Два года спустя Жеребков умер в сербском Нови Саде. О трагической судьбе своего сына Сергея он знал с весны 1918 года, когда Сергей Жеребков, к тому времени войсковой старшина, находился в Ростове-на-Дону, где собирались офицеры, составившие потом костяк белой Добровольческой армии. Воспоминания о его страшной смерти сохранил один из лидеров ростовских меньшевиков Александр Самойлович Локерман. «Переодетый в штатское платье Жеребков шел по улице, — вспроминал он, — когда кто-то узнал его. Подоспевший солдат ударом сабли перебил ему руку и вторым ударом ранил в лицо. Неистовствовавшая толпа отдавала Жеребкову честь и иронически величала его „вашим превосходительством“, а затем плевала ему в лицо, производила бесстыдные телодвижения и всяческие издевательства. Подоспевший увечный воин злобно и упорно начал бить несчастного костылем по свежераненному лицу. Пытаясь защититься от ударов, Жеребков взмахивал перебитой рукой, из которой фонтаном била кровь и отрубленная часть которой повисла и болталась на кожных покровах. Постепенно Жеребкова забили до смерти. Это если не единственный, то, во всяком случае, крайне редкий случай участия толпы в истязаниях. Обычно роль толпы сводилась к тому, что она кричала „ура“ после расстрела, ликовала и даже танцевала вокруг трупов, глумилась над ними, не давала их убирать и т. Д. Выступать на защиту убиваемых нельзя было. Толпа ревниво следила за теми, кто не выражал сочувствия избиению. Бабы чуть не подвергли самосуду интеллигентную девушку, с плачем убежавшую от картины издевательства над Жеребковым. Вслед ей кричали: — Эту тоже убить надо! Ишь, плачет! Жалко ей буржуя!» В год убийства отца Юрию исполнилось десять лет, что не помешало ему люто возненавидеть не только большевистский режим, но и народ, его принявший. Более того, чем старше он становился, тем страшнее становилась его ненависть, и он был готов на все, чтобы только отомстить. В эмиграции жизнь Юрия Жеребкова складывалась несладко, он выступал в варьете и гастролировал. С приходом Гитлера к власти стал активно сотрудничать с фашистами. В конце концов, он нашел себе высокго покровителя в лице генерала Бискупского, которого немцы поставили во главе организованной русской эмиграции в Германии. Да и сам Кирилл Владимирович Романов с начала двадцатых годов и до конца жизни поддерживал отношения с Бискупским, через которого налаживал контакты с немецкими правыми. Когда Бискупский был арестован гестапо по ложному обвинению в участии в заговоре против Гитлера, Кирилл написал письмо фюреру, в котором защищал генерала. В оккупированном немцами Париже Юрий Жеребков, член нацистской партии, возглавлял сначала Комитет взаимопомощи русских беженцев во Франции, а потом — Управление по делам русских эмигрантов. Эти организации были созданы немцами для контроля над русскими эмигрантами. Под эгидой Комитета, а потом Управления действовало фашистское Объединение русской молодёжи и созданный по инициативе Жеребкова Театр русской драмы. Кроме того, Жеребков был редактором газеты «Парижский вестник», русскоязычного рупора оккупантов в столице Франции. Жеребков действовал по указаниям немецких спецслужб, оосбенно близок он был с гестапо, и осуществлял негласное наблюдение за великим князем. Первый раз на вилле «Кер Аргонид», где жил великий князь, Жеребков появился еще 2 декабря 1940 года. Он помог Владимиру Кирилловичу наладить отношения с местными немецкими властями и решал материальные проблемы Владимира и его маленького «двора». Он организовал снабжение бензином и углём. Держался подчеркнуто предупредительно, передавал приветы от своего покровителя Бискупского. Тем не менее, его появления на вилле раздражали великого князя. Когда Юрий Сергеевич появлялся там, то расхаживал по комнатам и саду со скрещенными сзади руками и как будто оценивал рыночную стоимость всего увиденного. Владимиру Кирилловичу казалось, что под этим взглядом он теряет последние остатки душевной независимости и покоя. Поэтому и предпочитал ездить в Париж на встречи с теми, от кого теперь зависела его судьба. Но и здесь покоя не было. Кипучий Жеребков таскал его по ресторанам, всячески демонстрируя то ли свою близость к великому князю, то ли его, Владимира Кирилловича, близость к нему, Жеребкову. Почему он не отказывался от приглашений? Боялся? Чего? Интернирования, лагеря? Вряд ли немцы на это пойдут, он для них безобиден. Хотел внимания, уважения? Наверное, и это было. Он ещё так молод, и он наследник трона Романовых. И сидела где-то в глубине сознания мысль: а чем чёрт не шутит, вдруг с помощью этого Жеребкова не сейчас, а когда-нибудь, может быть, даже очень скоро, когда немцы поймут, что не справляются с освобождённой от большевиков Россией, придёт и его час? Выслушав гостей, Владимир Кириллович задумался. Если говорить откровенно, то ничего нового он не услышал. Он и без Бискупского прекрасно знал, что из него попытаются сделать знамя и использовать его имя в борьбе против большевистского режима. Но с другой стороны он понимал и то, что став по сути дела немецким штандратом в борьбе против России он может навеки опозорить свое имя. Владимир Кириллович не был наивным человеком и прекрасно знал, что русский народ будет драться против немцев точно также, как он дрался против них во время Второй отечественной, как он до сих пор называл Первую мировую войну. К тому же война пока еще не началась, и дать определенное обещание означало связать себя этим самым обещанием. Поскольку бросаться словами «император всея Руси» не мог даже при всем желании. И он решил не спешить. — Хорошо, господа, поднялся он со своего стула, показывая, что аудиенция окончена, — я приму к сведению ваши соображения…