18 Утреннее солнце наполнило гостиную золотыми лучами, подсвечивая пылинки, плясавшие в воздухе. Я повернула за угол, направляясь на кухню, чтобы сварить кофе, и ожидая увидеть пустой стол, каким я его оставила вечером, когда отправилась спать с Мерри и Сейди. Но на нем лежал настоящий мешочек с сахаром. Я обошла стол по кругу, с опаской глядя на мешочек, как будто там могла прятаться ядовитая змея, злая и готовая напасть. Через несколько секунд я открыла его, посмотрела на песчинки и даже попробовала их на вкус. Сладость, оставшаяся на языке, подтвердила: это сахар. Он мне не приснился. Моя шаль висела у задней двери. Я схватила ее и накинула на плечи, прежде чем выскользнуть на крыльцо. Любопытство жгло меня изнутри. Они ждали меня на ступеньках, сложенные так, чтобы я точно их заметила. Пять мешочков сахара, как и обещал Уитакер. Пять пакетов по пять фунтов в дополнение к шестому, который я получила ночью. Тридцать фунтов сахара. Именно то, что мне было нужно. Не удержавшись, я счастливо рассмеялась. Все мои вчерашние тревоги развеялись, и это стоило мне всего трех капелек крови. Уитакер спас нас. Он спас пчел, спас меня от безумия. Я с нетерпением ждала момента, когда Мерри и Сейди спустятся вниз и увидят, как нам повезло. Я отнесла мешки в кухню и расставила на кухонном столе. Отступив на шаг, окинула результат критическим взглядом. Так сахар смотрелся не слишком впечатляюще. Может, сложить его в корзинку как символ удачи и изобилия? Но это тоже показалось мне неправильным. Может, стоит расстелить лучшую мамину скатерть? В конце концов, это нужно отметить. Но, наклонившись к корзинке со скатертями в кладовке, я наконец поняла, что мне не нравится. Сахар был драгоценностью. Его нельзя выкладывать на всеобщее обозрение. Я не могла оставить его на виду. Будет соблазн стянуть щепотку-другую. Потом щепотки станут больше, потом в ход пойдут ложки, и скоро мы начнем печь столько печенья и пирожков, что можно будет прокормить всех сладкоежек в городе. Безопаснее всего было бы приготовить сахарные лепешки, и дело с концом, но, пока не начались сильные холода, лепешки могут привлечь муравьев. Они захватят ульи, и у нас будет еще больше проблем, чем сейчас. Нужно будет положить лепешки после первого снегопада. Мне захотелось рассмеяться – или заплакать – при мысли о том, что придется опять сооружать эти дурацкие шатры из парусины. Нужно было спрятать сахар. Но куда? Я окинула взглядом полки в кладовой, но это было бы слишком очевидно. Если кто-то будет искать сахар, то в первую очередь заглянет сюда. Сарай с инструментами точно не подходил. Кто угодно мог проникнуть туда без нашего ведома, и хотя мне не хотелось плохо думать о соседях, нельзя было забывать, что один из них совсем недавно поджег наш сарай, причинив моей маме тяжелые увечья. На верхней полке я приметила две пустые высокие жестяные банки. Когда-то в них лежал кофе, но он давно закончился. Маме понравился ярко-красный цвет банок, поэтому она оставила их, чтобы хранить сыпучие продукты. Шесть мешочков как раз в них поместятся, а крышки надежно защитят сахар от пыли. Когда я, встав на цыпочки и вытянув руки, сняла вторую банку, меня накрыло внезапной ясностью. Это же просто смешно! Никто не станет охотиться за нашим сахаром. Никто даже не знает, что он у нас есть. Никто, кроме Уитакера. Почему я так стараюсь найти для него безопасное место? Я помотала головой, чувствуя, как растворяются остатки собственнического страха. Я решила, что оставлю сахар там, где он лежит, и подожду, пока проснутся Мерри и Сейди. В честь такой радости мы устроим себе выходной. Никакой работы по дому и на ферме. Может, я даже соберу нам пикник. Можно пойти к валунам у водопада – даже в самые прохладные дни солнце хорошенько их прогревало – и побросать гальку в Зеленое озеро. У нас будет идеальный день. Я увидела в открытый дверной проем, что на кухонном столе возник пестрый силуэт. Орешек. Он уселся рядом с сахаром и начал подталкивать крайний пакет лапой, явно вознамерившись скинуть его на пол. – Орешек, нет, – прошептала я и кинулась к мешочку, который полетел вниз со стола. Я уже представила, как он ударится об пол и лопнет. Сахар разлетится по кухне, как динамит в шахте. Пять фунтов пропадут разом. Кофейные банки с грохотом упали на пол. Меня волновал только сахар. К счастью, я успела перехватить мешочек. Вальяжно вышагивая, Орешек удалился, напоследок махнув хвостом, как будто ему приятно было видеть меня в такой жалкой позе. Я прижала к себе мешочек, словно дитя. Все-таки не зря я так беспокоилась. Сахар и впрямь надо получше спрятать. Положу его куда-нибудь, где он не будет попадаться на глаза. Куда-нибудь, где его не найдет ни вороватый сосед, ни шкодливый кот. Придется как следует все продумать, чтобы выбрать наилучшее место. Иначе никак, ведь сахар – это сокровище. Подобрав с пола жестянки, я принялась за работу. 19 Молоко Бесси с шипением ударилось о стенку пустого ведра. В холодном утреннем воздухе от него поднимался пар. Коровье вымя было теплым, полным, но мягким. Она тихонько фыркала, радуясь моему присутствию. Две жестяные банки стояли на импровизированном столике посреди сарая. До рассвета оставалось еще около часа – слишком рано для работы, но я просто не смогла заснуть. Полночи я провела, то и дело вскакивая с кровати, чтобы проверить банки и переставить их в другое, более безопасное место. Я была уверена, что по дому бродит Орешек, готовясь уничтожить наши запасы. Когда я все-таки забылась беспокойным сном, меня начали преследовать кошмары о таинственной женщине Сайруса Дэнфорта. Белое платье все время маячило где-то на краю моего поля зрения. Глаза незнакомки светились пугающим серебристым светом, длинные пальцы тянулись ко мне. Я так ворочалась во сне, что разбудила Мерри. Та рявкнула на меня и спрятала голову под подушкой. Помедлив, я схватила банки и остаток ночи провела, расхаживая взад-вперед по гостиной и вздрагивая от каждого звука. Я была уверена, что таинственная незнакомка выбралась из моих снов и теперь наяву ходит по нашему дому. Когда большие часы пробили четыре, я накинула папину рабочую куртку и натянула вязаную шапку. Пока я шла до сарая, облака висели так низко, что, казалось, до них можно дотянуться рукой. Я шепотом помолилась, чтобы Бог послал нам снег, и нырнула под крышу. Сегодня мы сварим сахар и приготовим лепешки для пчел. Иначе я не выдержу. Я словно сходила с ума. Бесси принялась нетерпеливо переминаться, толкая меня округлым боком, чтобы снова привлечь мое внимание. Я с трудом заставила себя отвести взгляд от сахара, чтобы повернуться к корове… И ведру, полному крови. Я соскользнула со скамеечки, плюхнулась на землю и чуть не опрокинула перепачканное ведро. Бесси оглянулась на меня, слегка встревоженная моим падением. Задумчиво пережевывая жвачку, она уставилась на меня кроткими карими глазами. – Что случилось, девочка? – спросила я, поправив скамейку и поглаживая корову по боку. Та вздрогнула от прикосновения, и на мое сердце камнем легла тревога. Неужели она заболела? В молоко иногда попадала кровь, в этом не было ничего необычного – например, корова могла натереть вымя, – но я никогда не видела столько крови в ведре. Это был не тот нежно-розовый оттенок, на который папа не обращал внимания, но из-за которого Сейди отказывалась пить молоко. Жидкость в ведре была темно-красной. Даже в предрассветных сумерках она казалась слишком яркой. Я взяла в руки вымя, окинула его внимательным взглядом, но ни на одном из сосков не увидела никаких повреждений. Кожа была розовой и гладкой, как обычно. Тогда откуда?.. Поморщившись, я наклонила к себе ведро. На дне плескалась бледная жидкость с пузырьками, образовавшимися от напора струи. Я поморгала. Это было обычное молоко. Только и всего. Я снова схватилась за вымя и на пробу потянула соски. Полилось молоко – белое, как ему и полагается. Я продолжала дойку и в конце концов прижалась лбом к коровьему боку. Ритмичные движения рук и размеренный плеск молока в ведре убаюкали меня, погрузив в смутную полудрему. Веки дрогнули и сомкнулись – один раз, второй. Я пыталась не дать им закрыться. Бессонные ночи брали свое, заставляя видеть то, чего нет. Мы сделаем сахарные лепешки сегодня же утром, как только позавтракаем. Я расскажу обо всем Мерри и Сейди и наконец смогу спать спокойно. Голова опустилась на бок Бесси мертвым грузом. Мне уже не хватало сил ее держать. Рот расслабленно приоткрылся, дыхание стало глубже… Но тут в дальнем углу сарая что-то зашевелилось, и глаза резко раскрылись. Затекшая шея сильно хрустнула, как будто я все утро пролежала в неудобном положении. Но в стойлах по-прежнему было темно, а ведро не наполнилось даже наполовину. Я не могла задремать дольше чем на пару минут. – Мерри! – Наверное, она обнаружила, что меня нет, и отправилась на поиски. Ответа не было. – Сейди! – попробовала позвать я, хотя младшая сестренка вряд ли пошла бы в сарай одна в такой ранний час. Я склонила голову набок, пытаясь понять, какой звук привлек мое внимание, но не услышала ничего, кроме ровного дыхания Бесси. Я взяла фонарь и вышла из стойла, напрягая слух. Я посветила в темноту, но от этого тени в углах сделались только гуще и расползлись повсюду, давая простор воображению. Серебристая женщина узнала про сахар и пришла забрать его. Она дождалась, пока я потеряю бдительность, а мой разум ослабнет от нехватки сна. Эта женщина существует на самом деле и явилась, чтобы украсть сахар, а я, дурочка, оставила его прямо посреди сарая. У меня за спиной раздался тихий шепот, и я резко обернулась, готовясь поймать вора. Воров. Их, наверное, целая банда. Армия женщин в светлых платьях с длинными когтистыми пальцами. Но за спиной у меня никого не было, только Бесси. Шепот повторился. На этот раз он донесся от дальней стены, на которой папа хранил вилы и косы. Каждый инструмент аккуратно висел на своем крючке, тускло поблескивая в слабом утреннем свете. Я подошла к ним, уверенная, что воры прячутся за перегородкой родильного стойла, но обнаружила только тюки сена, сложенные в высокие стопки. Родильное стойло должно было понадобиться только весной. Папа фанатично следил за тем, чтобы в сарае все было чисто и аккуратно. Шепот продолжался, став громче. Казалось, я вот-вот смогу разобрать слова. И доносился он, похоже, прямо из сена. – Кто здесь прячется? – выкрикнула я. – Я тебя слышу! Покажись! – Ш-ш! – прошипел кто-то, и бормотание резко стихло. Я отложила фонарь, взяла в руки вилы поменьше и помедлила на пороге. Стена сена нависала надо мной, заполнив собой тесное стойло, точно разросшаяся и неопрятная живая изгородь. Я, хоть убей, не могла понять, как таинственная незнакомка умудрилась забраться в тюки сена, но не сомневалась, что слышала ее. Выставив перед собой острые зубья, я шагнула в стойло. – Я знаю, что вы здесь, – произнесла я, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Покажитесь. Я подождала ответа, но молчание затянулось. Тело звенело от напряжения, как перетянутая струна, которая вот-вот лопнет. Когда внизу что-то тихо зашелестело, я начала действовать не задумываясь. Я подбежала к тюкам, высоко подняв вилы, и принялась изо всех сил вонзать их в солому. Я понимала, что веду себя нелогично. Понимала, что в таких плотных тюках никак не могли прятаться люди. Но мне было все равно. Я устала от тревоги. Устала от беспокойства. Мне надоело каждое утро просыпаться в страхе и дурных предчувствиях. Это было даже приятно – вступить в схватку с тревогами и сомнениями, преследовавшими меня после пожара. Я вспомнила мамины слова о том, как она вымещает злость на выпечке, и удвоила усилия, не заботясь о том, что разбрасываю по стойлу клочья сена. Мне казалось, что все мое тело заходится в крике и остановить это можно только новыми и новыми ударами вил. А потом я задела что-то, что явно не было сеном. Вилы наткнулись на какой-то предмет внутри тюка. После секундного сопротивления зубья вонзились в цель. Я тут же отпустила черенок, но вилы, застрявшие в чем-то, остались на месте. Мысли заметались. Я попыталась представить, что же может быть спрятано в тюках. Вилы вонзились не настолько глубоко, чтобы достать до стены, и я не помнила, чтобы в этом стойле был столб. Может, папа оставил здесь какие-нибудь запасы – например, мешки с мукой или кукурузой, припрятанные на черный день? Угрюмо поджав губы, я обхватила деревянный черенок и дернула. Вилы высвободились с влажным хлюпающим звуком и тут же упали на пол, когда я увидела окровавленные зубцы. Мой взгляд медленно пополз вверх по стене из сена. Из дырки, проделанной мной, текла кровь. По сухим соломинкам пробежала одна струйка, затем еще и еще. Я открыла рот, чтобы закричать, но не могла издать ни звука, только хватала воздух губами, точно рыба, выловленная из воды и брошенная на пирсе. Дрожащими руками я принялась разбирать остатки тюка. Кровь запачкала пальцы, запятнала папину тяжелую куртку. Передняя часть моей ночной рубашки была безвозвратно погублена. То, во что я попала вилами, очень быстро истекало кровью. Я вырывала солому клочьями, но кровь продолжала стекать вниз из глубины тюка, пропитывая сухую землю. Где же оно? При всей моей дикой ярости я просто не могла вонзить вилы. И почему так неестественно тихо? Раненое существо – животное или человек – не издало ни звука. Ни тогда, когда я его проткнула, ни теперь, когда оно наверняка умирало в муках. Почему оно не закричало ни от боли, ни от неожиданности? Почему ничем себя не выдало? Фонарь у меня за спиной замигал, отбрасывая в стойло длинные дрожащие тени, как будто пламя затрепетала от неощутимого сквозняка. Я повернулась как раз в ту секунду, когда фитиль погас, оставив меня в темноте. – Ох! – прошептала я. Голос вернулся. Я сунула руки в карманы папиной куртки, пошарила липкими пальцами и наконец нашла коробок спичек, которые он всегда держал при себе. Пришлось вслепую открыть створку фонаря, чиркнуть спичкой и зажечь масляный фитиль. Фонарь ожил и вновь осветил помещение. Я переставила его в другое место, подальше от сквозняка, и вернулась к своей нелегкой задаче. Но в стойле было чисто. Тюк был распотрошен, повсюду валялись клочки сена, но крови не было. Нигде. Ни на земле. Ни на тюках. Ни на мне. Я ощупала папину куртку, проверяя складки и швы. Всего несколько секунд назад она была вся в жутких пятнах, а теперь вдруг стала чистой. На вилах тоже ничего не обнаружилось. Не было никаких следов того, что я кого-то проткнула. «Я не… – Я провела руками по лицу, уверенная, что достаточно моргнуть, и кровавое зрелище вернется. – Я не понимаю…» Дважды за утро я увидела нечто, а потом оно исчезло. Хотелось верить – нужно было верить, – что во всем виноваты бессонные ночи. Как только мы сделаем лепешки, мне не придется больше волноваться из-за сахара, и все снова будет как раньше. – Боже, пожалуйста, пусть все будет как раньше, – прошептала я, так крепко сжимая пальцы, что кончики побелели. В глубинах памяти шевельнулось неприятное воспоминание, словно тонкая хлопковая занавеска, затрепетавшая на сквозняке. Или, скорее, отголосок воспоминания. На самом деле я даже не должна была помнить эту историю. Просто однажды услышала, как папа пересказывает ее, не зная, что мы с Сэмюэлем сидим в соседней комнате и подслушиваем. Несколько лет назад Леви Бартон, один из соседей, живших к югу от нас, вбил себе в голову, что в пещерах возле Зеленого озера можно найти золото. Он ушел на поиски, бросив жену и ферму в разгар сбора урожая. Прошли дни, потом недели. Жена не находила себе места, уверенная, что он провалился в какую-нибудь расщелину. За ним выслали поисковые отряды, но никто точно не знал, где искать. Жители города неделю прочесывали пещеры, но в конце концов сдались и объявили его мертвым. А однажды утром Леви просто сел за стол завтракать, будто его не было всего несколько часов. Жена рассказала подругам в городе, что он вел себя как-то странно. Все время бормотал что-то себе под нос, отвечал на вопросы, которые никто не задавал, смотрел в пустые углы и кивал, как будто слушал кого-то, но там никого не было. Подруги сказали жене, чтобы не беспокоилась. Наверное, в пещерах, полных отголосков и теней, он пережил потрясение. Измученное, перегруженное сознание порождало странные образы. Он отдохнет и снова придет в себя, убеждали подруги. Неделю спустя они зашли к жене фермера на чай и обнаружили ее за столом с киркой в голове. Леви заодно перебил всех животных на ферме, перерезав им горло. Кишащие мухами туши он побросал прямо в стойлах и в поле. Прежде чем лишить себя жизни, фермер оставил на стене сарая послание, написанное кровью: ОНИ СМОТРЕЛИ, Я УВИДЕЛ, И БОЛЬШЕ Я НИЧЕГО НЕ УВИЖУ. Эти слова преследовали меня, заставляя ежиться даже теплыми летними ночами, когда эта фраза неизбежно всплывала у меня в памяти где-то на границе сна. Что же такое он увидел? Вдруг Леви тоже видел кровь? Снова раздался шелест, вырвав меня из размышлений. Звук был такой, будто кто-то на цыпочках крался по сеннику у меня над головой. Я схватила фонарь и выбежала на открытое место, стараясь повыше поднять огонек. Свет упал на темную фигуру, скользящую между столбов и жмущуюся к теням. Помедлив всего секунду, я полезла по лестнице на сенник. Если мне снова чудится, то бояться нечего, а если кто-то и впрямь забрался к нам в сарай, нарушителя нужно поймать.