– Последи за пожаром, – велел мне папа, прежде чем кинуться им навстречу. Всех добровольцев, подходивших к нашему участку, он делил на группы. Большинство отправлялись тушить огонь на краю поля. Другие образовали бригаду для быстрой подачи воды. Папа, перекрикивая треск и вой пламени, сообщил, что сходит проверить ульи. У меня закончилась вода, одеяла тоже не было, поэтому я просто принялась топтать ближайшие ко мне язычки пламени и забрасывать их землей. Все тело ныло. Меня охватила непонятная отстраненность. Руки и ноги вновь и вновь повторяли одни и те же движения, а разум провалился в какой-то мутный сон наяву. Двор превратился в месиво из обожженной травы и грязи. Цветочные поля было уже не спасти, но, по крайней мере, пчелы остались целы. И дом. И сарай. Сарай. Мама. Я окинула взглядом двор, высматривая ее фигуру в ночной рубашке. В это мгновение над суетой и хаосом разнесся папин крик. 12 – Эллери, подай, пожалуйста, повязки, – попросил доктор Эмброуз, протягивая руку. Я поспешила подчиниться и, разволновавшись, смахнула какой-то инструмент с подноса. Он упал на кровать, чуть не задев лежащее на ней тело. Нет. Не тело. Мою мать. Маму. То, что от нее осталось. Искры от пожара упали на сарай, пока мама искала одеяла, которыми мы укрывали ульи. К тому моменту, как папа заметил огонь, тушить его было уже поздно. Доктор Эмброуз предположил, что она потеряла сознание от жара и дыма. Потолок обвалился, проломив балки, и те придавили ей ноги, а огонь начал пожирать ее. Остатки ночной рубашки пришлось срезать с тела, осторожно отрывая лоскуты, сплавившиеся с кожей. Иногда вместе с тканью отрывалось что-то еще. Я старалась не замечать почерневшую кожу, которая потрескалась и расползлась, обнажая кровавые мышцы и белые сухожилия. Я избегала смотреть на волдыри, набухшие по всему ее телу и похожие на побуревшую цветную капусту. И я отказывалась останавливать взгляд на ожоге вокруг ее шеи. Казалось, огненная рука схватила ее за горло и сжала. Доктор Эмброуз сказал, что это иллюзия. Просто огонь так пробежал по ее телу, но я, разглядев в ожоге отпечаток пяти пальцев, уже не могла представить ничего другого. Вместо этого я смотрела на ее лицо. Глаза у мамы были закрыты, а лоб наморщен от боли, но все же это было лицо моей матери, уцелевшее и нетронутое. Что бы ни отнял у нее пожар, это по-прежнему было ее лицо и только ее. Папа был уверен, что она погибла. Они с Маттиасом и Леландом обожгли руки, поднимая тяжелую балку. Папа даже не заметил ожога. Он выхватил мамино неподвижное тело из тлеющих углей и вынес ее в ночь, воя от горя. Его крики эхом разлетались по долине. Только потом, когда он осторожно уложил ее на крыльцо, мы заметили, что она все еще дышит. Едва заметно. – Повязки, пожалуйста, – повторил доктор Эмброуз, встряхнув рукой. – Конечно. Простите. – Мой голос стал скрипучим, как ржавая железная калитка. От дыма и рыданий ужасно опухло горло. – Вот мед! – Папа ворвался в спальню, подняв банку над головой. Доктор Эмброуз сказал, что избежать заражения удастся, если защитить ожоги от грязи, но не бинтовать слишком туго. Мед поможет увлажнить раны и унять боль от небольших волдырей. Глядя на обожженное мамино тело, я не понимала, что тут вообще может помочь. – Сара… – Папа наклонился над ней, всматриваясь в ее лицо в надежде увидеть какое-то подтверждением тому, что она его услышала. – Не тревожьте ее. Не тревожьте. – Доктор Эмброуз оттеснил его в сторону и начал наносить мед. Отец, обычно такой сильный, побелел, увидев торчащий из ее руки кусок желтого жира, который огонь не успел сжечь. Папа прикрыл рот рукой, чтобы сдержать тошноту, и принялся расхаживать по комнате, точно жеребец, запертый в загоне. – Если не можешь на это смотреть, лучше выйди прямо сейчас, – сказал доктор Эмброуз. – Мне нужно сосредоточиться. – Почему она до сих пор не очнулась? – спросил папа. – Она получила тяжелые травмы. Телу нужно время, чтобы начать процесс выздоровления. Папа обернулся, ухватившись за его слова. – Значит, ты думаешь… Думаешь, она поправится? Доктор Эмброуз помедлил. – Если это возможно, – добавил он, с тревогой покосившись на меня. – Она беременна, – выпалил папа. – Мы пока никому не говорили, но… Как ты думаешь, ребенок выживет? Лицо доктора помрачнело. – Беременна! Он аккуратно коснулся ее живота. Беременность все еще оставалась незаметной. – Сложно… Сложно сказать наверняка… Вам известно, на каком она месяце? – На втором, может больше, – ответила я. Доктор осторожно ощупал покрасневшую кожу. – Это возможно… И отсутствие кровотечения может быть хорошим знаком. Но, боюсь, эта задача мне не по силам, Гидеон. Я никогда не лечил такие серьезные ожоги. – Что можно сделать? – спросил папа. Его глаза стали удивительно ясными и прозрачными. – Я не могу ее потерять. Не могу… – Из его горла вырвался всхлип, заглушая остальные слова. Слезы потекли по испачканным сажей щекам. Папа утер их, размазывая золу по лицу. – Я сделаю все, что в моих силах, док. Ты только скажи, что нужно. Доктор продолжал работу, размазывая смесь из яичных белков и меда по маминым ранам, а затем неплотно забинтовал их. Обработав таким образом все тело, он укрыл маму простыней. Спрятав ожоги, доктор расправил плечи, будто с них упал камень. – Док… Тот повернулся к папе: – Мне тяжело это признавать, Гидеон, очень тяжело, но я не знаю, что еще можно сделать. Нужно будет каждый день промывать раны и менять повязки, и еще, если она очнется, потребуется обезболивающее… – Когда она очнется, – поправил папа с пылкой надеждой. – Когда, – нехотя согласился доктор Эмброуз. – Мои запасы лекарств почти на исходе. У меня нет всего, что необходимо для лечения. – Значит, я отправлюсь за перевал, – сказал папа. – Напиши список всего, что тебе нужно – что нам всем пригодится зимой, – и я съезжу за припасами. – Папа, нет! – встряла я. – Эти существа… – Я не стану спокойно смотреть, как твоя мать умирает! – оборвал он меня. Доктор сжал зубы, подбирая слова: – Я сомневаюсь, что это поможет, Гидеон. Я не могу обеспечить ей должного лечения. Даже если дочери будут день и ночь ухаживать за ней… Ей нужна полноценная медицинская помощь, тем более если… Если она все еще беременна. Папино лицо помрачнело. – Что ты хочешь этим сказать? – Я хочу сказать, что у нее будет больше шансов выжить, если увезти ее из Эмити-Фолз. Отправляйся с ней за перевал, куда-нибудь, где есть больница… Больше лекарств… Повитуха, которая не валяется каждый день полупьяная. – Выдержит ли она дорогу? – Папин голос прозвучал тихо, тише шепота. Одно неверное слово могло его добить. Доктор поморщился, почесывая бороду: – Боюсь, если этого не сделать, она точно не выживет. Папа опустился на пол, закрыв лицо руками. Я рванулась к нему, потом назад. Мне хотелось утешить отца, но я не могла отойти от маминой постели. – Но ведь сейчас с ней все в порядке… В смысле, ее спасли из огня, вы промыли раны… И мед… Мед ее вылечит. Обязательно вылечит! Все говорят, он как волшебный… Он может… Он может… Подбородок задрожал, когда я попыталась сдержать слезы. Доктор ошибается. Я буду день и ночь сидеть с мамой и помогу ей поправиться. Конечно, останутся шрамы, но она выздоровеет. Все будет хорошо. Все будет… – Я… я не хотел подслушивать, – перебил меня голос, донесшийся от входа в комнату. Уитакер стоял на пороге, положив руку на дверной косяк. – Но я не мог просто промолчать, зная, что могу предложить свою помощь. Я войду, вы позволите? Кажется, я кивнула. Он осторожно прикрыл за собой дверь и подошел к папе. – Сэр, если вы решитесь вывезти ее из Эмити-Фолз, я готов вас сопровождать. Я обошел все склоны здешних гор и нашел проход – там можно срезать… Повозка, запряженная парой лошадей, там точно пролезет. Вы сможете сидеть в повозке с женой, а я сяду на козлы. – Срезать? – повторил папа, наконец осмелившись поднять взгляд и посмотреть ему в глаза. – Где? – У вас есть карта местности? Я могу показать. Папа молча кивнул. – А как же чудовища? – спросила я. – Эти волки, медведи, что бы там ни было. Шесть человек погибло! В лесу явно что-то есть. Уитакер пригладил волосы, убирая прядки с покрытого копотью лба. – Мы возьмем оружие и фонари – очень много фонарей. Так мы станем слишком шумными и яркими, и никакие животные не посмеют к нам подойти. – Он накрыл мою руку своей и успокаивающе погладил ее большим пальцем. – Кстати, сэр, – добавил Уитакер, поворачиваясь к папе, – я отлично стреляю. Если возникнет какая-нибудь угроза… Какая угодно… Обещаю, что смогу вас защитить. – Ты не знаешь, какие они быстрые, – пробормотал папа. У него был совершенно опустошенный вид. От моего отца осталась пустая скорлупка. – Но вы-то знаете, – сказал Уитакер. – Так что мы будем знать, к чему готовиться. Вдвоем мы с ними справимся. Папа грустно усмехнулся: – Я буду проклят и если поеду, и если останусь. Какое же мне принять решение? – Он склонился над краем кровати и хотел было взять маму за руку, но вовремя остановился. – Сара, я не знаю, что делать. Если бы ты только могла помочь мне сделать выбор. – Папа, всхлипывая, уткнулся лицом в простыню.