— Что такое? Она вздыхает. Ее плечи сникают. — Это дата моего рождения. — Понятно, — вздыхает Миллер. — Ладно, проверь телефон на предмет чего-нибудь подозрительного. Он мог что-нибудь оставить в нем. Шпионское ПО или типа того. — Шпионское ПО? — Черт его знает! Он странный. Все вчера вечером было странным. Он пробрался в твой дом. Он накачал нас наркотиками… — Возможно, накачал… — Согласен. Возможно, накачал. По крайней мере, пока мы спали, он пришел в нашу комнату, использовал мой отпечаток пальца, чтобы получить доступ к моему телефону, вынул из твоей сумки твой и затем запер нас. От такого типа можно ждать чего угодно. — Это да, — тихо соглашается Либби. — Но ты прав. Я проверю. Но ведь он может подслушивать нас сейчас. — Да. Может. Эй, приятель, если ты слушаешь, тебе этот номер просто так не пройдет. — Либби слышит, как журналист вздыхает. — Нам нужно встретиться снова. И как можно скорее. Я раскопал материал по Берди Данлоп-Эверс. У нее весьма интересная история. И, кажется, я что-то узнал о том, другом, который здесь жил: Джастин, парень Берди. Когда ты свободна? Пульс Либби учащается. Ей интересно, что будет дальше. — Сегодня вечером, — говорит она, слегка задыхаясь. — В смысле, даже… — Она смотрит на Дайдо, которая в ответ вопросительно смотрит на нее. — Сейчас? — вопрос адресован Дайдо. Та яростно кивает ей и одними губами произносит «Давай». — Мы можем встретиться прямо сейчас. Где угодно. — В нашем кафе? — уточняет он. Она отлично знает, что он имеет в виду. — Да, — говорит она. — В нашем кафе. Буду там через час. Либби кладет трубку. Дайдо смотрит на нее и говорит: — Знаешь, по-моему, тебе самое время взять ежегодный отпуск. Либби морщит нос. — Но… — Никаких «но». Я возьму на себя Морганов и Сериан Тахани. Мы скажем, что ты больна. Что бы там у тебя ни происходило, клянусь, это важнее кухонь. Либби приоткрывает рот, чтобы что-то сказать в защиту важности кухонь. Кухни важны. Кухни делают людей счастливыми. Людям нужны кухни. Кухни и люди, которые их покупают, были смыслом ее жизни все последние пять лет. Но она знает: Дайдо права. Вместо этого она кивает и говорит: — Спасибо, Дайдо. Затем она приводит в порядок письменный стол, отвечает на два новых письма в почтовом ящике, включает функцию «адресат в отпуске» и спешит на железнодорожную станцию. 45 К маю 1992 года наша семья превратилась в нечто чудовищное. Внешний мир, кишащий пожирателями мяса, парами и микробами, с которыми нельзя было бороться потными упражнениями и одними лишь красивыми цветами, наверняка привел бы к гибели драгоценное Дэвидово потомство. Нам всем было строжайше запрещено выходить на улицу. Нам к нашей двери еженедельно доставляли овощи, и в нашей кладовой имелся запас бобов, зерна и гороха, способный кормить нас как минимум еще лет пять. Затем, незадолго до моего пятнадцатилетия, Дэвид внезапно приказал нам сдать нашу обувь. Нашу обувь. Обувь, даже если она не была сделана из шкур мертвых животных, была чем-то очень-очень дурным. Она вселяла мысли о грязных тротуарах и безрадостных походах в нехорошие офисы, где люди зарабатывали еще больше денег, чтобы расточать их на и без того богатых, оставляя бедных в оковах искусственно созданной правительством нищеты. Бедные люди в Индии не носили обувь; значит, и мы не должны. Вся наша обувь была собрана в картонную коробку, которую отнесли и поставили у ближайшего благотворительного магазина. С того дня, когда Дэвид забрал наши туфли, и до ночи нашего побега два года спустя никто не ступил за порог нашего дома. 46 Когда Либби заходит в кафе на Вест-Энд-лейн, Миллер ест. — Что это? — спрашивает она, вешая сумочку на спинку стула и садясь. — Курица и чоризо в лепешке, — отвечает он, вытирая соус с уголка рта. — Очень вкусно. Пальчики оближешь. — Сейчас четыре часа, — говорит Либби. — Это обед или уже ужин? Ее вопрос ставит Миллера в тупик. — Поздний обед? Или ранний ужин? Ланч? Бранч? Кстати, ты уже поела? Либби качает головой. Этим утром она не ела с завтрака на террасе Фина. Да и аппетита тоже не было. — Я не голодна, — отвечает она. Он пожимает плечами и вновь вгрызается в свою лепешку с чоризо. Либби заказывает чайник чая и ждет, когда Миллер закончит есть. В аппетите Миллера есть нечто странно привлекательное. Он ест так, как будто больше ничего не хотел бы делать. Он ест, замечает она про себя, осмысленно. — Итак, — говорит Миллер. Он открывает свой ноутбук, набирает что-то в нем, а затем поворачивает экраном к Либби. — Знакомься, Берди Данлоп-Эверс. Она же Бриджит Элспет Вероника Данлоп-Эверс, если называть ее полное имя. Родилась в Глостершире в апреле 1964 года. В 1982 году переехала в Лондон, обучалась игре на скрипке в Королевском музыкальном колледже. По выходным играла на улицах, а потом со своим тогдашним парнем, Роджером Милтоном, вошла в состав группы Green Sunday. Кстати, Роджер Милтон позднее стал солистом Crows. Миллер выжидающе смотрит на Либби. С ее стороны ноль реакции. — Они были известны? Он закатывает глаза. — Ладно, проехали, — продолжает он. — В любом случае она несколько лет подрабатывала игрой на скрипке, прежде чем пройти прослушивание и получить место в группе под названием Original Version. В то время она крутит любовь с парнем по имени Джастин Реддинг и приводит его в группу в качестве ударника. Если верить интервью того времени, у нее была привычка всеми командовать. Ее никто не любил. Летом 1988 года у них вышел самый главный их хит, затем они выпустили еще один сингл с ней и Джастином, но, когда тот провалился, она обвинила всех остальных, взбесилась и ушла, забрав Джастина с собой. На этом интернет-история жизни Берди Данлоп-Эверс заканчивается. С тех пор по нулям. Как будто… — Миллер делает жест, изображающий, как нечто падает со скалы. — А как насчет ее родителей? — Ничего интересного. Она была одной из восьми детей в большой богатой католической семье. Насколько я могу судить, ее родители все еще живы — по крайней мере, я не нашел ничего, что говорило бы о том, что это не так, а также нашлись десятки маленьких богатеньких Данлоп-Эверсов, играющих на музыкальных инструментах и занимающихся доставкой вегетарианской еды. Но по какой-то причине ее семья не заметила или, возможно, просто махнула рукой на то, что их четвертая дочь в 1994 году исчезла с лица земли. — А что насчет ее парня? Джастина? — Ничего. Несколько упоминаний о нем во время его короткой фазы в качестве ударника на двух синглах Original Version. Но ничего больше. Либби молчит, переваривая услышанное. Как люди вообще могут взять и раствориться в воздухе? Как это возможно, чтобы никто этого не заметил? Миллер поворачивает экран обратно к себе и что-то печатает. — Поэтому, — говорит он, — я вновь начал рыть информацию о Фине. Я связался с владельцем квартиры, сказал ему, что расследую дело об убийстве и мне нужно имя последнего человека, снимавшего его квартиру. Он был откровенен со мной. Явно горел желанием примазаться к моему расследованию. Джастин Реддинг. Либби изумленно смотрит на него. — Что? — Фин, или кто он такой на самом деле, чтобы зарегистрироваться на «Эйрбиэнби», использовал имя бывшего парня Берди. — Понятно! — говорит она. — Это надо же! — Ага, ну кто бы мог подумать? — Миллер печатает на своем ноутбуке что-то еще. — И наконец, но не в последнюю очередь, вот тебе еще одно имя — Салли Радлетт. Он снова поворачивает ноутбук экраном к Либби. На экране пожилая женщина, седые волосы, стрижка «шапочка», очки в роговой оправе, слезящиеся голубые глаза, подобие улыбки, голубая блузка, расстегнутая до третьей пуговицы, бледная ключица, отголоски красоты в чертах лица. Под фотографией слова «Терапевт и личностный тренер, Пенрит, Корнуолл». — Правильный город. Правильный возраст. Выглядит как правильная сфера карьеры в целом — ну ты понимаешь, личностный тренер. Чем еще заняться на склоне лет, кроме как этой чепухой? Будь ты, конечно, на месте Салли Томсен? Миллер с видом триумфатора смотрит на нее. — Что скажешь? — спрашивает он. — Это ведь она, не так ли? Либби пожимает плечами. — Наверное, она. Похоже, что да.