Никаких стрижек БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ Дэвида и/или Берди. Никаких телепередач. Никаких гостей БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ Дэвида и/или Берди. Никакого тщеславия. Никакой жадности. Никому не разрешается покидать дом без РАЗРЕШЕНИЯ Дэвида и/или Берди. Никакого мяса. Никаких продуктов животного происхождения. Никакой кожи/замши/шерсти/перьев. Никаких пластиковых контейнеров. Не более четырех единиц мусора в день на человека, в том числе пищевых отходов. Никакой одежды кричащих расцветок. Никакой фармацевтики. Никаких химикатов. Одна стирка или душ на человека в день. Один шампунь на неделю. ВСЕ ОБИТАТЕЛИ должны проводить минимум два часа в день с Дэвидом в тренажерном зале. ВСЕ ДЕТИ должны проводить минимум два часа в день с Берди в музыкальной комнате. Вся пища должна быть приготовлена в домашних условиях из органических ингредиентов. Никакого электрического или газового отопления. Никаких криков. Никакого сквернословия. Никакой беготни. Сначала этот список правил был довольно коротким, но по мере того как Дэвид приобретал все большую власть над нашей семьей, к нему периодически добавлялись другие. На этом этапе Салли все еще приходила в дом пару раз в неделю, чтобы сводить детей в город выпить чаю. Она спала на диване в квартире одной своей знакомой в Брикстоне и отчаянно пыталась найти жилье, достаточно просторное, чтобы в нем можно было жить с детьми. После встреч с матерью Фин становился еще угрюмее. Он запирался в своей комнате и порой даже не выходил к ужину. Фактически многие правила были введены именно из-за Фина. Перепады его настроения бесили Дэвида. Он терпеть не мог, когда еда оставалась несъеденной или дверь оказывалась заперта, и он не мог войти в комнату. Он терпеть не мог, когда кто-то поступал по-своему, а не так, как хотелось ему. Он терпеть не мог подростков. Поэтому были добавлены два новых правила: Никаких запертых дверей. ВСЕ ПРИЕМЫ ПИЩИ обязательны для ВСЕХ членов семьи. * * * Однажды утром, вскоре после того, как Фин, в пятый раз проведя день с матерью, вернулся и нарушил правило о запертых дверях, я поднялся наверх и увидел, как Дэвид, скрипя от злости зубами, снимает в комнате Фина замки. Он с такой силой сжимал отвертку, что костяшки его пальцев побелели. Фин сидел на кровати и, сложив на груди руки, наблюдал за ним. Когда пришло время ужина, но Фин по-прежнему продолжал сидеть на кровати со сложенными руками, молчаливый и мрачный, Дэвид притащил его, держа за эти сложенные на груди руки, вниз и швырнул на стул. Затем грубо придвинул стул к столу и поставил перед Финном большую миску кабачков с рисом. Фин даже не пошелохнулся. Тогда Дэвид поднялся на ноги, положил немного карри на ложку и поднес ее ко рту сына. Фин сжал губы. Было слышно, как ложка стукнулась о его зубы. Атмосфера была жуткой. Тогда Фину было пятнадцать с половиной лет, но выглядел он намного старше, высокий и сильный. Я испугался, что ситуация обернется рукоприкладством. Но Фин с каменным лицом продолжал сидеть, как статуя, впившись глазами в стену напротив. В конце концов Дэвид прекратил попытки запихнуть ложку в рот сына и швырнул ее через всю комнату. Оставив на стене уродливый след в виде желтого полумесяца, ложка, звякнув, упала на пол. — Убирайся в свою комнату! — рявкнул Дэвид. — Немедленно! — На его виске пульсировала жилка. Шея раздулась и побагровела. Такого разъяренного человека, как Дэвид в тот момент, я видел впервые. Казалось, он вот-вот лопнет от ярости. — С удовольствием, — прошипел Фин. Затем, когда Фин проходил мимо отца, Дэвид, почти как в замедленной съемке, вскинул руку и дал сыну подзатыльник. Фин обернулся и замер. Их взгляды встретились, и я увидел в их глазах жгучую взаимную ненависть. Фин двинулся дальше. Было слышно, как он поднимается по лестнице. До нас доносились его шаги, размеренные и решительные. Кто-то прочистил горло. Берди и Дэвид переглянулись. Взгляд Берди, неодобрительный и страдающий, как будто говорил: — Ты теряешь контроль. Сделай что-нибудь. Взгляд Дэвида, темный и разъяренный, ответил ей: — Можешь не сомневаться. * * * Как только ужин закончился, я заглянул в комнату Фина. Он сидел на кровати, крепко прижав колени к подбородку. Он хмуро посмотрел на меня. — Что? — С тобой все в порядке? — А как ты думаешь? Я робко сделал еще пару шагов. Я ждал, что он велит мне уйти, но он этого не сделал. — Тебе было больно? — спросил я. — Когда он ударил тебя? Мои родители, какими бы странными они ни были, никогда не трогали меня даже пальцем. Нечто подобное было просто немыслимо. — Да нет. Я шагнул еще ближе. Затем, внезапно, Фин посмотрел на меня, и случилось то же самое. Он смотрел на меня. Не мимо, не сквозь, а на меня. — Я больше не могу, — сказал он, качнув головой. — Я должен уйти отсюда. Мое сердце екнуло. Фин был единственным, кто не давал надежде умереть во мне. — И куда ты пойдешь? — Не знаю. К матери. — Но… Я собирался сказать, что его мать спит на диване в Брикстоне. Но он не дал мне договорить. — Я не знаю, понял? Просто я должен уйти отсюда. Я больше не могу здесь находиться. — Когда? — Прямо сейчас. Он посмотрел на меня сквозь свои нелепые длинные ресницы. Я попытался прочитать выражение его лица. Мне показалось, что я разглядел в нем вызов. — Ты… Может, мне… уйти с тобой?