В моем сознании мелькает образ Амала, тюремного охранника. Амал с Ближнего Востока. Амал в переводе с арабского означает «надежда». Амал с добрыми глазами… Я тут же ощущаю стыд. И прогоняю эту мысль. Нет, я не такой человек. Я отказываюсь быть таким человеком. Амал — самый обычный житель Лондона, который выполняет свою работу. Просто так вышло, что у него арабское имя. «Эрин, прекрати». Энди сидит и ждет моего ответа. — Я не заметила ничего конкретного, нет. Холли была… Знаете, она меня слегка нервировала. Это я признаю. Не могу указать на что-то конкретное, но в целом у меня сложилось о ней именно такое впечатление. Я замолкаю. Черт! Прокручиваю в голове собственные слова. Стоило, наверное, просто сказать «нет, ничего» и на этом остановиться. Идиотка. Меньше всего мне сейчас нужно ввязываться в полицейское расследование. Недолго им придется копаться в нашем прошлом, прежде чем дерьмо попадет на вентилятор. Первый гонорар от подставной компании в Саудовской Аравии будет переведен на мой счет через восемь дней. Деньги с Ближнего Востока, полученные после того, как там же пропала девушка, покажутся крайне подозрительными для человека вроде старшего инспектора Энди Фостера. — Нервировала? В каком смысле? — Теперь он выглядит взволнованным. Я заставила его беспокоиться. Да, похоже, я все же споткнулась о невидимую леску ловушки. Черт! — Дело в ее поведении, понимаете, в свете ее предыдущего преступления. И тот видеоролик, в котором она смотрит на пожар… И как она вела себя во время интервью. Она… — И снова слова меня подводят. Что — она? — Простите, Энди. Другого способа сказать это просто нет. Она очень неприятная девушка. Простите, но это все. Коготок увяз, всей птичке пропасть. И знаете что? Если я предвзятый свидетель, то, по крайней мере, меня не вызовут в суд. Он смеется. Слава богу. Его лицо снова светлеет. Я всего лишь девушка, снимающая документальный фильм. — Да. Я видел ролик с автобусом. — Он кивает, и мы возвращаемся к прежнему разговору. — «Неприятная» — подходящее слово, Эрин. Неприятная, но не плохая, я не считаю ее плохой, просто она легко поддается влиянию. И я надеюсь, она передумает, прежде чем шагнет за черту, потому что некоторые шаги безвозвратны. После этого мы просто не сможем ей помочь. Мы не станем искать способ ее вернуть, если вы понимаете, о чем я. — Он говорит почти шепотом. Я слышу, как Мишель возится на кухне, до нас долетает сигаретный дым. Он вздыхает. Мы обмениваемся взглядами. — Будет сделано все возможное, Эрин. Но некоторые люди сами не хотят себе помогать. Мне кажется, мы понимаем друг друга. Я думаю, мы сойдемся. — Честно говоря, Мишель понятия не имеет, кем стала ее дочь. Она не могла подобного предвидеть. Визиты раз в неделю в течение пяти лет не способствуют должному исполнению материнских обязанностей. Он смотрит в сторону кухни. Я пользуюсь возможностью сглотнуть слюну. Желание выглядеть нормальным человеком под такой проверкой усложнило работу самых базовых телесных функций. Он продолжает: — Холли изменилась за пять месяцев до своего освобождения. У нас есть показания тюремных охранников и консультантов. В то время произошли сразу два события. Она записалась в тюремный благотворительный проект, а также согласилась сниматься в вашем документальном фильме. Я могу со всей уверенностью сказать, что вы — не глава лондонской ячейки «Аль-Каиды», Эрин, но я потерял бы работу, если бы немного в этом не покопался. — Тишина. Он смотрит на меня. Намек на улыбку прячется в уголках его рта. Черт, так они ко мне уже присматривались! Насколько пристально? — Я подозреваемая? Я знаю, что о таком не спрашивают, но хочу знать, подозревают ли меня. Чувствую, как краснеют щеки, как на коже шеи возникает жжение. Я определенно теряю контроль над своим телом. Он хихикает с довольным видом. — Нет. Нет, Эрин, вы уж точно не подозреваемая. Вы никогда не встречались с Ашаром Фаруком, ваша единственная встреча с Холли снята на видео, ваши телефонные звонки в тюрьму были записаны и в свое время прослушаны. Я сам их прослушал. Дерьмо. — Вы ни в чем не виноваты. Но вы должны как можно скорее переслать мне копию вашей записи, сегодня — и тогда мы от вас отстанем. Мы не интересуемся лично вами. На данном этапе. — Еще одна тень улыбки. С этими словами он встает и отряхивает брюки. А затем поднимает взгляд. — О, и это само собой разумеется, но пока что не делитесь этой записью больше ни с кем. Ни с агентствами новостей, ни с прессой. Вы не сможете использовать эту запись для своего фильма, пока не закончится расследование. И, знаете что, прежде чем ее использовать, сделайте мне одолжение, уведомьте меня заранее. Появляйтесь. Не пропадайте. Он улыбается. И это действительно улыбка победителя. Он неплохо выглядит, как ни посмотри. И я не знаю, почему говорю это, но слова срываются с губ сами: — Энди, когда все закончится, я хочу эксклюзив на эту историю. Прежде чем в игру вступят все остальные. Было бы замечательно, если бы мы взяли у вас интервью. — Вот. Я сделала свое заявление. Его улыбка становится шире — удивленная, веселая. — Не вижу причин не согласиться. Как только это станет доступно общественности. Не повредит. Вы, Эрин, похоже, снимаете неплохой фильм. Интересный. Позвоните мне. С этими словами он уходит. Добравшись домой, я первым делом мчусь на чердак. К счастью, Марка пока нет дома. Он сегодня встречается с бывшими коллегами, ищет контакты, с помощью которых можно продать бриллианты. Но пока что бриллианты все еще у нас на чердаке, и я о них беспокоюсь. О нашем тайнике. Если решат обыскать дом, тайник непременно найдут. Я сдвигаю старую швейную машинку, прикрывая ею оторванную изоляцию. Сажусь, скрестив ноги, на занозистый пол, и отчаянно пытаюсь понять, не делает ли швейная машинка тайник более очевидным. Если специальный отдел обыщет наш дом, привлечет ли швейная машинка их внимание или скроет от взглядов оторванную изоляцию? Я искала в интернете информацию об отделе СО-15 по пути домой. Это отдел специальных операций службы столичной полиции, команда по борьбе с терроризмом, департамент, созданный путем слияния прежнего отдела спецопераций и антитеррористического отдела. Они серьезные ребята. Я снова сдвигаю швейную машинку. В этом доме просто нет места, которое полиция не отыщет, если меня сочтут подозреваемой. И зарыть бриллианты в саду я тоже не могу. Земля не осядет, а полиция любит копаться во дворах, разве нет? Я видела достаточно детективных сериалов, чтобы это знать. Слетать в Швейцарию и поместить их в банковскую ячейку я тоже уже не смогу, потому что стала фигурантом расследования, которое ведет Энди. Такие действия прежде всего заставят их насторожиться. Нам просто нужно как можно скорее убрать камни из нашего дома. Это единственный вариант. Нам нужно избавиться от бриллиантов. Я думаю о самолете. О людях, которые все еще находятся в нем, надежно пристегнутые ремнями к своим сиденьям. В темноте вечной подводной ночи. Я не могу перестать думать о них. Кем они были? Правда ли они были плохими людьми, как сказал Марк? А они выглядели как плохие люди? Я рада, что не видела их; не думаю, что мне удалось бы потом стереть из памяти нечто подобное. А мне и без того сложно держать в узде свои мысли. Мое воображение рисует раздутые серые лица утопленников. Хотелось бы мне найти способ выяснить, кем они были. Мы перепробовали все, что только могли придумать, мы просмотрели списки Интерпола и базы пропавших людей на Бора-Бора. Марк — единственный, кто может опознать их по фото. И он пытался. Наверное, нужно попросить его снова взглянуть на списки. Или мне стоит поискать на российских новостных сайтах информацию о пропавших людях? 26 Вторник, 20 сентября Камни Марк нашел способ сбыть камни. Коллега по работе, с которым он встречался вчера, пока я была в квартире Холли, предложил возможное решение. Как раз вовремя. Как только бриллианты будут проданы, мы отправим деньги прямиком в Швейцарию, и на этом все кончится. Наше гнездо будет в безопасности. Я не рассказала Марку о Холли и старшем инспекторе Фостере. Хочу вначале разобраться с сегодняшними проблемами, а не заставлять его нервничать из-за полиции, пока сделка не состоялась. Я уверена, что ко мне еще не присматриваются, и, если с бриллиантами мы разберемся сегодня, все кончится. И о ребенке я Марку тоже еще не рассказала. Я не намеренно храню от него секреты, я просто хочу выбрать нужное время. Это важная новость, не стоит портить ее тревогами. Я хочу, чтобы она стала особенной. Чистой. Я расскажу ему, как только мы со всем покончим. После того как мы сегодня продадим бриллианты, все следы от сумки к нам будут стерты, все ниточки от нас к самолету исчезнут. Бриллианты — наш последний неучтенный момент. С нужным человеком Марк контактирует через какую-то девушку по имени Виктория — она одновременно с Марком проходила тренинговую программу в хедж-фонде «Дж. П. Морган». Виктория завершила ее довольно рано, получила специализацию, и теперь она квантовый трейдер подразделения алгоритмической торговли в финансовом конгломерате «Эйч-эс-би-си». Она персиянка, и у нее есть сводный брат, который занимается консультациями и специализируется на продаже материальных активов: произведений искусства, предметов роскоши, драгоценностей, ваз эпохи Мин, шляп Наполеона и прочего. Шучу-шучу, шляпами Наполеона он не торгует. Хотя у Наполеона и правда были шляпы, так что, возможно, он и их продавал, кто знает? Материальные активы супербогатых людей могут иметь любой вид. У сводного брата Виктории есть сайт: «Нейман Сарди, консультант по искусству и активам». Моя любимая страничка на этом сайте называется «Произведения искусства как залоговое имущество». Я думаю о том, что сказали бы Моне, де Кунинг, Поллок, Бэкон и Сезанн, художники, которые создали самые «ликвидные» из активов, по поводу превращения их в залог. На сайте написано: «Вследствие международного финансового кризиса инвесторы стали понимать преимущества материальных активов, таких как произведения искусства, яхты, драгоценности и другие предметы коллекционирования, и добавлять их в свои общие инвестиционные портфели. Однако эти материальные активы требуют экспертного внимания и деликатного менеджмента не только в плане хранения, экспозиции и страховки, но прежде всего как товарные активы существенной ценности. Они предполагают тот же уровень оверсайта, что и финансовые портфельные инвестиции. “Нейман Сарди” гарантирует вам поддержку сбалансированного портфеля путем консультаций по поводу их текущей рыночной стоимости и того, когда покупать, продавать или придерживать активы. Мы предоставляем помощь на каждом этапе покупки или продажи». Вот так. Заначка в виде предметов искусства. Как сигареты в тюрьме. Я вдруг вспоминаю второе значение слова «оверсайт» — ошибка. Они предполагают тот же уровень ошибок, что и финансовые портфельные инвестиции. Жизненная ирония, полагаю. Боюсь, те, кто пользуется услугами «Нейман Сарди», первыми встанут к стенке, случись революция, это тоже гарантировано. Как бы то ни было, Марк попросил Викторию связаться с ее братом Чарльзом ради его «клиента». Марк и Виктория — друзья в сети «Линкедин», так что после короткой встречи за кофе Марк перешел сразу к делу. Будет ли ее брату интересен потенциальный новый клиент, который желает обналичить некоторые активы в течение следующих нескольких месяцев? Идея, судя по всему, ей понравилась. Марк сказал, что она выпрямилась на стуле, явно наслаждаясь ролью посредника. По бизнесу ее брата тоже прошелся катком кризис, так что Чарльзу сейчас не помешали бы дополнительные проценты. Виктория дала Марку визитку Чарльза и сказала, чтобы Марк передал ее «своему клиенту». Даже благодарила Марка за то, что он первым делом подумал о Чарльзе. Марк позвонил и устроил нам встречу. Идти должна была я, не как клиент, а как личный помощник клиента — Сара. Все по стандарту, с которым я знакома благодаря рассказам Каро о том, что чаще всего продажи в ее галерее происходят либо по телефону, либо через личных помощников, которые покупают картины на открытиях. Зачем самому идти и покупать активы, если для этого есть помощник? С Чарльзом я встречаюсь этим утром. Оставляю Марка в «Патиссери Валери» в Грин-парке и в одиночестве двигаюсь по Пэлл-Мэлл. Экспозиционный зал на Пэлл-Мэл выглядит скромно. С первого взгляда он кажется роскошным частным аукционом, а не чем-то другим. Невысокие строгие пьедесталы расставлены по всему залу, и на них демонстрируются сокровища, полагаю, не для продажи. Это просто тотемы, размещенные здесь, чтобы заверить клиентов в том, что те попали в нужное место. Своеобразные собачьи свистки, ленты и медали, рассчитанные на определенный класс. Но, по правде говоря, я уверена, что все здесь можно купить, вопрос только в цене. В одной витрине под добрым дюймом толстого стекла тепло мерцает посмертная маска инков, отражая точечную подсветку. В другой витрине — японские доспехи. В третьей — ожерелье со сверкающим бриллиантом грушевидной формы, свисающим, как сочный крупный плод, с цепочки бриллиантов поменьше и рассыпающим искры по выставочному залу. Чарльз встречает меня. Он розовощекий, пышет здоровьем, носит красные брюки[27] и щеголяет намеком на загар из южной Франции. И он, похоже, единственный человек в помещении. Возможно, потому, что этот магазин открывают только для встреч с клиентами. Не думаю, что к ним часто заходят с улицы, пусть даже и с Пэлл-Мэлл. Мы устраиваемся в конце зала за огромным столом из красного дерева. Это не Чиппендейл, но определенно стиль Томаса Чиппендейла[28]. Полагаю, тут положено замечать такие вещи. В этом весь смысл, и только поэтому, вероятно, их здесь разместили. Мы садимся в глубине выстланного толстыми коврами зала и начинаем со светской беседы. Чарльз угощает меня кофе, и я понимаю, что тем самым он только что предоставил мне честь перейти к делу. Уверена, Чарльз может развлекать меня светской чепухой целый день, если я не заговорю о важном. Он явно не из тех, кто с места в карьер обсуждает бизнес, — в его сфере торговли, судя по всему, такое поведение не окупается. Даже торгующие с лотков в Ист-Энде любят поболтать, разве нет? Чарльз, конечно, не рыночный лоточник, будем честны. Он выпускник Оксфорда до мозга костей: целеустремленный, умный, но испорченный собственноручно взращенным чувством вины за то, что не может полностью раскрыть свой потенциал. Это, похоже, один из побочных эффектов того, что в твоей жизни с самого начала открыты все пути: ты никогда не можешь допрыгнуть до планки ожиданий. Ты всегда плетешься позади собственного потенциала. Любое достижение будет ожидаемым от тебя минимумом, учитывая обстоятельства, а любая ошибка будет считаться следствием исключительно твоей слабости. Честно говоря, лично я считаю, что Чарльз отлично справляется. У него тут замечательное местечко. И работа, судя по всему, интересная. Будь я его матерью, я бы им гордилась. И это еще одна особенность парней из частных школ: они трогают нас до глубины души. Проходят мимо сексуального инстинкта и сразу же включают материнский. Они никогда не взрослеют. Я вытаскиваю кошелек с бриллиантами из кармана своего пальто и кладу его на стол. Камни надежно скрыты мягкой кремовой кожей сумочки-кошелька, которую мы с Марком купили специально для этой цели. Пластиковый пакет был бы неуместен, и хотя пафосный кошель обошелся нам в 150 фунтов, он сразу же задал совершенно иной тон нынешнему разговору. Чарльз переключается на дело. Это, в конце концов, причина, по которой он находится здесь, а у него был неудачный год. Я объясняю, что семья, на которую я работаю, желает ликвидировать некоторые ценности в течение следующих нескольких месяцев. Бриллианты будут первой продажей, способом прощупать почву, посмотреть, насколько в данный момент активен рынок. Конечно, на самом деле других активов у нас нет. И я жалею, что их нет. Жаль, что мы не нашли несколько сумок. Но я считаю, что перспектива новых продаж, с которыми я затем якобы приду к Чарльзу: а) даст нам сегодня наилучшую цену на камни, б) скроет подозрительную природу одиночной продажи. Мне явно удалось пробудить интерес Чарльза. Я знала, что кожаный кошелек себя окупит. Он достает поднос для оценки камней. Я передаю ему кошелек. Хочу, чтобы он сам их высыпал на поднос. Чтобы почувствовал это — то же, что и я, когда увидела сотни бриллиантов, которые хлынули наружу, преломляя свет.