Начал он с внимательного прочтения отчетов Блументаля о вскрытии Дженни Мюир и Патрика Уилмса, одновременно отмечая сходства и различия в способах их убийства; затем он с такой же тщательностью изучил фотографии, сделанные на месте преступления. На это ушло около полутора часов, к концу которых он был переполнен информацией и еще больше запутался. После чего он встал и налил себе большой стакан пива, только в этот момент заметив, что за окном идет сильный дождь. Какой вывод можно было сделать из этих отчетов? Полученное им медицинское образование если и не научило его многим полезным вещам, то, по крайней мере, познакомило с методами анализа, которые прежде всего предполагали умение правильно задавать вопросы, после чего оставалось лишь придерживаться избранного метода. Так каковы же были эти вопросы? Пока ему на ум приходило лишь два. Почему внутренние органы Уилмса были спрятаны в могиле Мелькиора Пендреда? И почему убийцу так беспокоил внешний вид трупов? Он понимал, что Блументаля и Беверли интересует совсем другое, но он никогда не умел подстраиваться под окружающих. Ему было очевидно, что вскрытия осуществлялись человеком неопытным; Мартин Пендред уже четыре года как не работал в морге и поэтому, вполне естественно, мог забыть даже элементарные навыки. Прежде чем прийти к этому выводу, он глубоко задумался, а затем вновь вернулся к отчетам Блументаля. Вне всякого сомнения, это были хорошие отчеты, логичные и изобиловавшие подробностями; в сочетании с фотографиями они давали исчерпывающее представление о происшедших убийствах. И о чем это говорило? Ему потребовалось довольно много времени, чтобы прийти к удручающему выводу о том, что говорит ему это не больше, чем всем остальным. Суть заключалась в том, что по какой-то неведомой ему причине он считал, что это не соответствует действительности. И он решил вернуться на четыре года назад, к убийствам, с которых началась вся эта чудовищная история, и к своим отчетам о вскрытиях, сделанных в то время. Он был поражен тем, насколько близкими и знакомыми показались ему эти записи. Ничто не вызывало в нем удивления, хотя он и не помнил, в каких конкретно терминах были выражены его выводы; однако эти формулировки переносили его в тот мир, который на самом деле он никогда не покидал. Его одновременно влекло к нему и отталкивало. Он так старался сбежать из него, так был уверен, что сможет обрести счастье лишь за пределами худших проявлений человечества, и вот теперь он чувствовал, что его греет это возвращение к прошлому, которое, как предполагалось, он должен был ненавидеть. Шерил Симмерс, достигшая своего потолка на должности помощника продавца в маленькой частной аптеке, была убита вскоре после того, как дала по физиономии Мелькиору Пендреду за то, что он схватил ее за грудь. Клемент Левер, предприниматель, у которого была длительная вражда с Мартином. Энтони Гринфилд, художник и заядлый выпивоха, оскорбивший в пабе Мелькиора Пендреда. Бенджамин Уайт, обвинивший Мелькиора Пендреда в том, что тот снял обручальное кольцо с трупа его матери, и Линнет Морсон, администратор больницы, ошибочно возбудившая из-за этого судебное дело против Мелькиора. Вслед за именами перед Айзенменгером возникли лица, он вспомнил всеобщее потрясение тем, что было сделано убийцей, а также собственные выводы, к которым он пришел после многочасового изучения тел пострадавших. Именно эти впечатления он и пытался сейчас воскресить в своей памяти. Больше всего его тогда потрясла чудовищная извращенность этих убийств. Перерезанное горло — это ужасно, но вполне объяснимо, однако то, что убийца не жалел сил и времени на вскрытие своих жертв, выдавало в нем безумца, которого не останавливала даже опасность быть пойманным за этим занятием. Следовательно, он стремился не столько убивать, сколько заняться чем-то другим, более важным для него. Но что именно это было? Видимо, он удовлетворял какую-то потребность. Все люди — рабы своих потребностей, и убийцы в этом отношении, как знал Айзенменгер, не составляют исключения. В то время он пришел к выводу, что, вскрывая тела, убийца стремился каким-то образом понять своих жертв. Это напоминало Айзенменгеру ребенка, развинчивающего механическую игрушку для того, чтобы разгадать ее тайну, но оказывающегося в результате наедине с неразрешимой загадкой и многочисленными разрозненными деталями, однако теперь ему казалось, что этот взгляд был чересчур наивным. Почему, собственно, убийца ограничивался тогда удалением «нутра»? Почему он не разбирал все органы на составные части? Судмедэксперт полагал, что преступнику присущ комплекс самоубийцы, вывернутый наизнанку, что он или она стремится раскрыть страшную тайну, которая слишком долго лежала под спудом, однако на это никто не обратил внимания, и дело свелось к классической простоте. Способ, мотив, возможности и не более того. Способ предполагал наличие человека, знающего, как просто изъять из тела внутренние органы, как компактно и экономно организовано внутреннее устройство творения Господня. Мотивом являлись многочисленные обиды, нанесенные Пендредам, — обиды довольно незначительные, если смотреть на них сквозь призму нормы, однако с позиции человека душевнобольного требовавшие самого жестокого наказания. Вопрос возможностей до самого конца оставался туманным. Кокс и Уортон на какое-то время отвлеклись на Чарли Меррика, представлявшего собой законченный образчик отбросов общества. Бывший ассистент при морге, а впоследствии предприниматель, он был исключительно порочным человеком, обладал дурным характером и полным отсутствием совести, являя собой воплощение пограничного психопатического состояния. Он также испытывал неприязнь к Шерил Симмерс и Клементу Леверу — совпадение, на которое нельзя было закрыть глаза. И лишь убедительность алиби не позволила сразу его арестовать; а спасло его третье убийство — третье убийство, для совершения которого у него не было видимого мотива. Оно-то и привлекло внимание к Пендредам. — Думаю, мне не следует здесь находиться. Фишер, совершивший грязное дело, задумался о последствиях лишь утром. Он бродил по ее квартире в нижнем белье, трогая те немногие украшения, которые она удосужилась приобрести. Беверли варила кофе, повернувшись к нему спиной, радуясь тому, что у нее есть такая возможность, ибо ни он, ни она сама не могли порадовать взгляд. Неужто она действительно пользовалась сексом в корыстных целях? Она ощутила презрение к самой себе. Казалось, она была обречена на то, чтобы снова и снова повторять прежние ошибки. — Почему? — устало поинтересовалась она. — Ну… — робко ответил он. Она разлила кофе по чашкам и, задержав дыхание, повернулась, подавив в себе желание закрыть глаза, чтобы его не видеть. «Господи, почему он до сих пор не оделся?» — Ты имеешь в виду дело Пендреда? Что Гомер изо всех сил пытается доказать, что я ошибалась? Он молча кивнул. «Однако полчаса назад ты еще об этом не думал. Это тебя не остановило, когда я устроила тебе такую секс-сессию, какой у тебя никогда в жизни не было». — Меня еще не отстранили от работы. Я продолжаю оставаться офицером полиции, и, насколько я помню, в уставе ничего не сказано о том, что я не имею права общаться с коллегами. — Да, я знаю, но… — Что? Его колебания стали свидетельством полного отсутствия интеллекта. — Просто это не очень хорошо выглядит. Если кто-нибудь узнает… Она опустилась на кожаный диван. — А почему тебе это раньше не пришло в голову? Например, в пабе? Она встретила Фишера в «Ягненке и козленке», где вполне умышленно его поджидала, что явилось для него полной неожиданностью. Ей потребовалось довольно много времени, чтобы выбрать из группы расследования такого человека, который был бы достаточно глуп и легковерен и при этом не вызывал бы у нее отвращения. Практически все удовлетворяли первым двум качествам, зато третье составляло существенную проблему. Впрочем, количество кандидатов все время увеличивалось. Из-за безуспешности попыток поймать Пендреда группа разрасталась все больше, но Фишер был наилучшей кандидатурой из всех, во-первых, потому, что участвовал в расследовании с самого начала, а во-вторых, потому, что был осведомлен чуть больше, чем остальные. Таким образом, все остальные думали под его диктовку, хотя его звание и не предполагало, что он в курсе самых сокровенных намерений. А проявлять особую разборчивость у нее не было возможности. Он устроился напротив нее в одних трусах, и ей пришлось усомниться в степени своей разумности. Не то чтобы от него плохо пахло или ему были свойственны какие-то физические недостатки, но он существенно отличался от тех мужчин, которых она обычно выбирала себе в партнеры, будучи существом высокомерным, не изобретательным и неотесанным. Оставалось лишь надеяться, что цель оправдает средства. Поскольку он не ответил, она продолжила: — По-моему, в том, что ты находишься со мной, нет ничего противозаконного, не говоря уж о том, что об этом никто не узнает. Я, например, никому не собираюсь рассказывать, а ты? Он покачал головой, и она склонилась ближе: — Мы же просто позабавились, Терри. — Да, — рассмеялся он. — Пей кофе. — И она сама отхлебнула из чашки. — Ну и как там у вас идут дела? — поинтересовалась она, видя, что он повиновался, как послушный маленький мальчик. — Я имею в виду расследование. Можешь не рассказывать, если не хочешь, — добавила она, и мимолетное выражение подозрительности тут же исчезло с его лица. — Я не хочу тебя компрометировать. — Да ничего хорошего, — пожал он плечами, — думаю, ты и сама это знаешь. По-моему, об этом все знают. — Да. Я что-то слышала. Он рассмеялся: — Бедняга Гомер совсем умом тронулся. Колл не спускает с него глаз. Он уверен, что это сделал Пендред, но не может его найти. — Никаких следов? — Не-а. Гомер сделал уже все возможное — проверил связи, контакты, возможные места нахождения — ничего. Не то чтобы у Пендреда было много таких мест, где он бывает, — родственников у него не осталось, друзей нет, да и ходил он мало куда. — А в больнице? — Туда мы заглянули с самого начала. — Он уже составил описание Пендреда? Фишер пренебрежительно хрюкнул, и этот переход от полной доверчивости к профессиональному высокомерию свидетельствовал о его абсолютной наивности. — Естественно. Она улыбнулась: — Ну, ты знаешь все, кроме того, что тебе не положено знать. — Да, — кивнул Фишер. — А чем он занимается сейчас? — Они разослали его фотографии и купили время на телевидении. Кроме того, продолжается обход близлежащих домов, и никто еще не отменял слежку за его домом. — Полагаю, все надеются, что он больше никому не перережет горло. Фишер ухмыльнулся — довольно отвратительное зрелище. — Еще бы. Дождь на некоторое время утих, а потом обрушился с новой силой, став постоянным шумовым фоном работы Айзенменгера с отчетами. После трех часов непрерывного изучения у него набралось несколько страниц, исписанных с обеих сторон, — в основном это были вопросы с небольшим вкраплением фактов и умозаключений. Теперь же он был поглощен составлением таблицы, в левой стороне которой располагались имена жертв, а в правой — характерные особенности их убийства. Прочитанные вне контекста названия граф заставили бы стороннего наблюдателя заподозрить, что Айзенменгер не менее безумен, чем сам убийца: «Форма разреза», «Аккуратность разреза», «Аккуратность швов», «Тип швов», «Форма разреза черепа», «Петли», «Пострадавшие органы», «Длина сонных артерий», «Интактность мочевого пузыря», «Место нахождения внутренних органов», «Место нахождения мозга», «Узлы». Он заполнил все графы и после этого долго изучал получившуюся таблицу. Настолько долго, что успел за это время выпить бо́льшую часть бутылки «Риоха Гран Резервы». Наконец он вздохнул, допил остатки вина и пошел спать. Он знал, что будет вынужден огорчить или Блументаля, или Беверли, и теперь начинал догадываться, кого именно. Елена смотрела на дождь, и мрачное выражение ее лица в полной мере отражало ее внутреннее состояние. За ее спиной на диване стояла сумка, собранная для госпитализации. В ее идеально убранной квартире звучали грустные песни Сэнди Денни, а включенный телевизор работал без звука. Я одержу победу. Я не дам себя победить.