— Жалоба? — повторил он, словно не понимая, о чем идет речь, хотя Алисон знала, что он все прекрасно понял. — Да, Джеффри Бенс-Джонсу, — кивнула она. — И что в ней говорится? — Что качество твоей работы оставляет желать лучшего. — По мере того как из ее рта вылетали слова, ей все больше начинало казаться, что она участвует в каком-то ритуале унижения. — В письме приведены конкретные примеры. Он старел прямо на глазах. Казалось, время понеслось во весь опор, словно мироздание вознамерилось ему страшно отомстить. — И что, его потрясло то, что я допускаю ошибки? — с ухмылкой поинтересовался он, но его циничное безразличие было слишком нарочитым. — Он, наверное, считает, что Пиринджер никогда не ошибается. Да, видимо, в присутствии такого божества человеческие слабости выглядят недопустимыми. Она согласилась, похлопав его по руке и, видимо, ненадолго успокоившись; он продолжил одеваться. Когда он был почти уже готов, она вылезла из постели и прошлепала в ванную. Когда она вернулась, его уже не было, и она смогла одеться в одиночестве. Он стоял в гостиной перед большим зеркалом, висевшим над газовым очагом, и завязывал себе галстук. Раньше он сдавал квартиру студентам-медикам, пока у него не начался роман с Алисон. И в течение всего этого времени в ней ни разу не было ремонта, вследствие чего она выглядела жалкой, грязной и неуютной, являясь идеальным местом для адюльтера. Алисон никогда не осматривала квартиру, опасаясь наткнуться на грязную посуду, оставленную последними студентами и покрытую плесенью, из которой можно было бы получить пенициллин. — Я правильно понимаю, что мне не дозволено будет знать, кто из моих коллег исполнил роль Брута? — осведомился он, глядя в зеркало. «Неужто ты видишь себя в роли Цезаря?» — подумала Алисон. — Пиринджер сказал, что не знает, но подозревает Айзенменгера. На его лице появилось изумленное выражение. — Временный заместитель? — отвернувшись от зеркала, спросил он. — Ну что ж, возможно, возможно, — подумав, заметил он. — Однако у меня есть и другие кандидаты. — Например? — По-моему, это очевидно. Эта мелкая тварь Шахин. Он знает, что я его недолюбливаю. Она уже тысячу раз слышала от него подобные заявления, но так и не смогла к ним привыкнуть. — Совершенно не обязательно, — не слишком уверенно откликнулась она. — Как ты можешь это утверждать, не имея никаких доказательств? — Возможно, возможно, — с задумчивым видом согласился он. Он протянул к ней руку, она подошла, и они поцеловались. — Но если не Шахин, то кто же? — спросил он. Она слабо улыбнулась, так что ее лицо приняло вид чуть ли не посмертной маски. — Ну, по-моему, ни один из наших коллег не отличается особой привлекательностью. — Ну не знаю, — тут же откликнулся он. — По мне, так Милрой вполне симпатичен… — Однако он тут же себя оборвал, и на его лице появилось смущенное выражение. — Ой, прости, Алисон. — Выражение ее лица не изменилось, но его напряженность свидетельствовала о том, что он причинил ей боль. — Я совсем забыл. — Это было давно, — отмахнулась она, погружаясь в его объятия. Она изо всех сил старалась не заплакать, потому что это выглядело бы очень глупо. Ей уже было за шестьдесят, и она давно не могла произвести кого-либо на свет. Так какое теперь могло иметь значение то, что она бесплодна? — Самое ужасное в том, что его даже никогда не мучила совесть, — прошептала она. — Знаю, знаю. — Он просто сказал: «Не повезло», как будто это не имело к нему никакого отношения. Он принялся успокаивать ее и вытирать ей слезы, которых было уже не скрыть. Они стояли обнявшись, и она в который раз думала о том, что все могло бы сложиться совсем иначе. Воспоминания о последнем случае, когда она пила у него вино, и о том, чем все это закончилось, наполняли Айзенменгера стыдом и восторгом, который был окрашен чувством вины. Когда они устроились за столом у окна, выходившего на кирпичную дорогу, он попытался прочитать в ее глазах какие-либо воспоминания о той ночи и заново ощутил, как глубоки и прекрасны эти глаза. — Всегда приятно тебя видеть, Беверли, хотя я догадываюсь, что ты, как всегда, по делу. Он рассчитывал на то, что она рассмеется или хоть как-то отреагирует на его комплимент, но она лишь устало улыбнулась. — «Потрошитель снова наносит удар»? — предположил он, не отрывая от нее взгляда. — Я всегда испытывала отвращение к этому имени, — скорчив гримасу, откликнулась она. — Так какое это имеет отношение ко мне? Ее интонация ни на йоту не изменилась, но ответ словно опалил его: — Если выяснится, что Мелькиор Пендред был невиновен, меня уволят. У него было несколько предположений относительно причин ее визита, но это ему даже не приходило в голову, и сейчас он был искренне изумлен. — Почему? Она облизнула губы, словно они внезапно пересохли. — Якобы потому, что я допускаю слишком много ошибок. Загляни в газеты. «Очередная судебная ошибка. Когда полиция научится работать?» Ну и тому подобное. — И? — А я раздражаю власть предержащую. К тому же меня не любит человек, который ведет это дело. Все это вместе означает, что я у них в первых рядах на вылет. — Но ведь ты тогда даже не была старшим следователем, насколько я помню. Этим делом занимался Кокс. — Который ушел на пенсию. Как бы то ни было, у него хороший послужной список, и его репутация не запятнана такой персоной, как Никки Экснер. Произнося это имя, она посмотрела ему прямо в глаза, намекая на то, что в этом была его вина. — Но ведь они не могут обвинять тебя в том, что произошло на Роуне. Она устало покачала головой: — Слишком много смертей, слишком много крови. К тому же никто не был арестован. Нам ничего не удалось доказать, и никому не предъявили обвинения. А полицейских оценивают по количеству выигранных процессов, Джон. Именно поэтому полиции нужны преступники. Нет, это дело не принесло мне дивидендов. Так что меня отделяет лишь шаг от выгребной ямы, в которой я и окажусь из-за этого дела. — Его ведет Гомер? — К несчастью. — А ты не принимаешь в нем участия? Она откинулась назад, лаская своими длинными пальцами ножку бокала. И Айзенменгер, наблюдая за этими манипуляциями, вдруг начал испытывать странные чувства. — Во время первого дела Гомер был таким же сержантом, как и я. Он настаивал на том, что Мелькиор не является убийцей, и это существенно подорвало его авторитет. — И теперь он решил отомстить? — Когда Мелькиору вынесли приговор, Гомер получил выговор. Так что в течение последних четырех лет он пытался восстановить свое реноме и получить заслуженное вознаграждение, что ему удалось в полной мере. — Беверли сухо улыбнулась. — В конце концов, он главный инспектор, а кто я такая? Айзенменгеру нечем было ее утешить, да, похоже, она и не нуждалась в утешении. — Как бы там ни было, для него это дар божий, — продолжила она. — Теперь он сможет доказать, что он был прав, а мы ошибались, и одновременно воткнуть мне нож в спину. — Она подняла взгляд на Айзенменгера. — В общем, на этой почве мы окончательно разругались. Айзенменгер достаточно хорошо ее знал, чтобы предположить, что, скорее всего, она являлась не просто сторонним наблюдателем его краха. — А что Кокс? Ведь он был хорошим детективом. — Блестящим. Лучшего начальника у меня никогда не было. К тому же он был отличным полицейским — профессиональным, тонким, честным и терпеливым. — А теперь он на пенсии? Она чуть ли не с театральной эффектностью осушила свой бокал. — Ему повезло, — ставя бокал на стол, произнесла она. — Теперь им до него не добраться. Он протянул руку, чтобы долить ей вина, ощущая ее красоту и чувствуя, что его по-прежнему влечет к ней, однако он знал, что не может дать себе волю. — Все это очень интересно, но чем я могу помочь? Она глубоко вздохнула, нахмурилась, опустила взгляд на свои руки, а затем резко вскинула голову. — Это было серьезное дело, Джон. Мы не подбрасывали улик и не допускали ошибок. Убийцей был Мелькиор Пендред. «Странно, если бы ты думала иначе», — мелькнуло у него в голове. — Ситуация все время была двусмысленной, Беверли, и в течение долгого времени никто не мог с уверенностью сказать, кто это — Мелькиор или Мартин.